— Возьми ее, великий отец! — попросил колдун. — Схвати эту женщину, не знающую предков, и уведи ее с собой!

Тяжелый воздух колыхнулся — это леопард одним прыжком преодолел пространство от леса до костра и замер рядом с шаманами. Светлый призрак приблизился вместе с ним, скользя руками по шерсти, и изумленные колдуны услышали, как дух предка урчит от удовольствия.

— Не поддавайся ее коварству, отец! Вернись к нам! Не слушай ее!

Но зверь уже забыл о них: он прыгал по поляне, догоняя колдунью, словно котенок, бегущий за солнечным зайчиком. Та то удалялась, то позволяла приблизиться вплотную и обнимала его, легко проскальзывала между лап, заставляла огромную кошку подпрыгивать и кататься на спине. Колдуны уже не кружились в хороводе. Они танцевали там, где остановились, слабеющими голосами подпевали старшему брату, который уговаривал великого предка убить женщину. Все выходило не так, как они ждали: их песни не оказали никакого влияния на колдунью. Она их просто не замечала. Они думали, предки возмутятся появлением чужой женщины, — а вместо того священный леопард играл с ней, как домашний кот с ребенком!

Старший брат бросился к зверю, умоляя одуматься. Серебристая тень подпрыгнула, зависла в воздухе, полыхнула красным. И леопард тут же ощетинился, повернулся к колдуну, подобрался…

Простые жители леса, замерев в диком ужасе, наблюдали никогда не виданное зрелище. Они не знали, что происходит, и понимали его по-своему: огромный леопард вышел из леса на зов колдунов и плясал перед ними, будто играл с невидимым товарищем, пока старший мудрец, трясясь как в лихорадке, с визгами и стонами приближался к нему. Остановившись в трех шагах от зверя, он пал на колени и кричал что-то прямо тому в морду. Брызгала слюна с его черных губ, и бубен дребезжал в руках. Леопард замер, отодвинулся, изготовился к прыжку — ни одному лесному зверю не понравится такое обращение! Колдун вскричал не своим голосом, указывая обеими руками с зажатым в них бубном на лес, и в этот момент зверь с рычанием прыгнул на него. Люди ахнули и закрыли глаза руками.

Ылыек так испугался, что выпал из сна и не увидел, как дух предка освободил душу старшего брата и та легким облачком устремилась на тропу леопарда. Остальные шаманы замерли, не в силах оторвать глаз от зверя, порвавшего горло их брату и теперь пожиравшего его лицо. Тень колдуньи сидела на его спине, пока все не закончилось, а потом поманила его к лесу. И он пошел за ней, облизываясь, и пропал в лесу. Она остановилась на границе света и тени, поляны и леса, обернулась и сверкнула так ярко, что затмила пламя костра. Колдуны закрыли лица и пали на землю. Когда они осмелились поднять глаза, ни зверя, ни колдуньи не было. К телу брата стягивались темные духи, алчущие свежей крови, а его душа была уже далеко…

Один за другим колдуны возвращались из страны сновидений. Их люди, набравшись смелости, подходили к костру, в страхе и недоумении останавливались над растерзанным телом великого шамана и распростертыми телами его соратников, которые мало чем отличались от мертвых.

Обморок перешел в глубокий сон. Она очнулась в чьих-то объятьях. Пахло лошадью, крепким мужским потом и травой. Ее лицо касалось обнаженной горячей руки. Не было сил шевелиться и позвать. Но он почувствовал движение ее ресниц на своей руке и приподнялся на локте. Это был Пеликен. На узкой кровати в домике на посту с трудом хватало места для одного, но он обнимал ее, охраняя и согревая, пока она ходила по призрачным тропам чуждого ей народа. Он поднялся, усадил ее, прислонив спиной к стене, поднес к губам чашку с водой. Освещенная крохотным огоньком свечи комната кружилась перед глазами, и Евгения долго не могла сфокусировать взгляд на темной фигуре Пеликена.

— Ты решил заменить мне мужа?

— Ты была холодная, будто мертвая, и я решил сохранить тебя для него.

— Иди сюда, — позвала она.

Он опустился рядом, усадил ее на колени и крепко обнял. Тепло его тела окутало ее, проникло внутрь, расслабляя закоченевшие мышцы.

— Где ты была? Ребята говорят, дикари на мысу как с ума посходили: вопят так, будто всех их вожди умерли разом.

— Так и есть. Их великий колдун мертв, и остальные шестеро нескоро теперь решатся вступить в старый край.

— Куда?

Она глубоко вздохнула, потерлась щекой о его бороду.

— Они думают, что дикие лесные создания — их предки, и умеют проникать в глубины, которые видны лишь животным… Они научились управлять зверями, но никогда не пытались полюбить их… Мне пришлось смотреть и слушать и ориентироваться лишь на свою интуицию, потому что я плохо представляю себе законы этого края. Но зверь послушался меня.

— И что теперь?

— Я напугала их — надеюсь, достаточно для того, чтобы они хотя бы на время забыли сюда дорогу.

Он сжал руками ее голову, прислонился лбом к виску.

— Ты и меня напугала. Я думал, ты не вернешься.

Она вдруг заметила, что его трясет. В тот же миг Пеликен быстро, почти грубо сбросил ее с себя, вскочил на ноги.

— Я распоряжусь, чтобы тебе принесли поесть, — сказал он хрипло и побежал к двери.

Замер, оглянулся — щеки алеют, глаза горят диким огнем. Все еще во власти бреда, она уже открыла рот, чтобы позвать его вернуться, — но он вышел, хлопнув дверью.

В последующие дни она то и дело уносилась внутренним взором на тот берег. Тело колдуна было торжественно похоронено под углями костра на мысу. Племена свернули прибрежные стоянки и ушли в глубь леса. Оставшихся на иантийском берегу добивали солдаты. Теперь можно было увести часть людей на подмогу Халену. Он прислал царице приказ оставаться у Фарады до тех пор, пока не прибудет замена Эрии. Евгения прекрасно понимала, что это значит, но у нее был повод ослушаться этого приказа — теперь, когда дикари больше не нападали. Она очень устала, ей не хотелось никуда ехать. Казалось, сил не хватит даже чтобы вернуться домой, в замок. Но надо было поддержать Халена, ведь он устал еще больше. Царица снова тронулась в путь, и как всегда рядом были мрачный Пеликен и подруга Эвра. Ее муж теперь был в войске вместе с царем. Евгения просила ее вернуться в Киару, но та не захотела: «Когда ты рядом, мне легче ждать и надеяться, моя госпожа. Одна я с ума сойду».

В Хадаре переночевали и услышали последние новости. После измотавшего ее путешествия в мир лесных духов Евгения на время будто ослепла — у нее не было сил видеть далеко. Оказалось, войска Алекоса уже перешли Гетту и были сейчас в провинции Ферут. Наученные на опыте Матакруса, иантийские полководцы сменили тактику. Матакрус пал, потому что его жители не хотели сами сражаться и спасались под защитой крепостей, несли туда свое имущество, — а враги спокойно захватывали земли окрест и потом с помощью пушек брали города, в которых их ждала богатая добыча. Ианта не стала прятаться. Пушки казались непобедимым оружием, однако их у Алекоса не могло быть слишком много, их бы не хватило на все бесчисленные селения и городки. Каждый населенный пункт становился для захватчиков преградой. Мужчины от мала до велика выходили им навстречу, они были превосходно вооружены и полны желания отстоять свою землю. Огромное число воинов Алекоса полегло у стен Рос-Теоры, и он не имел уже той свободы маневра, которой столь умело пользовался в Матакрусе. Иантийцы изматывали неприятеля, сопротивляясь при каждом его шаге, они погибали, но забирали с собой множество жизней; они поджигали свои селения, если видели, что враг берет верх, и уходили к следующим, чтобы сражаться там. В лесах чужих воинов подстерегали ловушки, даже в открытых лугах многие гибли от спрятанных в траве самострелов.

Ходили слухи, будто царь Алекос уже несколько раз направлял к Халену своих офицеров с вызовом на поединок. Однако ни один из них до правителя не добрался. Иантийцы получили приказ не вступать с противником в переговоры и не признавать парламентеров. Мало-помалу они оттесняли степняков и шедизцев к югу, к горам. Тем теперь приходилось держаться кучнее. Способ ведения боевых действий отдельными отрядами, прекрасно работавший раньше, здесь приводил к большим потерям. Несколько отрядов пытались пробиться севернее и захватить дорогу на Киару. И пропали, будто в болоте увязли. В конце концов все силы Алекоса стянулись вместе, где-то на полпути между Ферутом и Дафаром, и направились по единственной дороге к древнему городу.