Евгения ждала в Дафаре. Когда она подъехала к городу, ее вновь охватило знакомое чувство тревоги. Теперь ей стало ясно, почему оно возникало каждый раз, стоило только ступить на эту унылую каменистую равнину, посреди которой стояла крепость, такая же унылая, будто выросшая из земли сама собой. Здесь все решится; здесь будет последняя битва — так говорило олуди вещее сердце. Ее чувства вновь обострились, и она воспринимала жизнь во всех красках, доступных ее взору. Она пыталась отгородиться от этого знания, но оно настигало ее повсюду, шептало о наступивших и будущих смертях. Это был конец Ианты, последние дни ее друзей и родных. Смерть ходила кругами вокруг Дафара, смерть смеялась над олуди, наполняла ее сердце чужой болью, и оно кровоточило день и ночь…

Первое сражение у Дафара состоялось, когда Хален прорывался мимо стягивающихся вместе вражеских полков к городу. Ландшафт здесь был сложный: холмы, утесы и каменистые террасы, глубокие стремительные ручьи, и все это наполовину заросло старым седым лесом. Шедизцы получили приказ не допустить иантийского царя к городу. Иантийцам чудом удалось вырваться на ферутскую дорогу, где несколько отрядов под командованием Нисия загородили путь врагам, пока царь и остальные уходили к крепости. Венгесе погиб, прикрыв Халена от вражеской стрелы. Хален кричал сыну, чтобы тот покинул оборону и присоединился к нему. Но тот не слышал: прямо на него шел ряд отборных шедизских воинов в золоченых кольчугах, с высоким усатым командиром в центре, и Нисий устремился ему навстречу. С другой стороны послышались радостные крики своих. Оглянувшись, Хален увидел, как из городских ворот выезжает колонна всадников. Их предводительница уже врубилась в гущу врагов, ее меч мелькал подобно молнии, и высокий голос пел его боевой клич. Он поспешил к ней, забыл о сыне.

Они вместе прорубали себе путь к городу, который загораживали все новые сотни врагов, — он был пеший, она на Ланселоте, который тоже будто обезумел и крушил врагов копытами. В редкие секунды, подняв голову, Евгения пыталась разглядеть олуди Алекоса. Ей казалось, он должен сверкать в ином мире как звезда. Вокруг все было красно от ярости и совсем мало было синих пятен страха и малодушия. Но сколько она ни приглядывалась, ничего не увидела, кроме белого султана его шлема — в этом мире. Она позвала его по имени, но он не ответил.

Еще почти десять минут они удерживали врага у самых ворот, ожидая Нисия. Но он так и не появился, и царица велела укрыться за стенами. Бой был окончен, шедизцы откатились прочь. Город был невелик; солдаты и офицеры рассыпались по его узким улочкам, заняли все дома. Хален и Евгения прошли в свой дом и долго стояли посреди зала, взявшись за руки. Их погибшие товарищи остывали на белых камнях дороги, и царевич лежал там же, и вражеские воины уже сняли с них доспехи и оружие…

На следующий день к городским стенам подошли шедизцы с поднятыми щитами. В ответ взметнулись щиты на стене. Стороны выслали офицеров для переговоров, и решающее сражение было назначено на послезавтра. Алекос разрешил иантийцам забрать тела своих людей. К вечеру сотни факелов зажглись и на склонах холма, и в долине, где хоронили своих павших его воины, и горели до следующего вечера.

Нисий и Венгесе лежали рядом. Их хоронили на местном кладбище, просто, как рядовых солдат. Оперевшись на меч, ссутулившись, царь смотрел, как гробы опускают в могилы, вырытые в твердой почти как камень земле. Евгения проводила обоих в последний путь, произнесла слова прощальной молитвы, отдавая их духам, и спела плач. Когда ее голос затих, ему ответили далекие призывы диких гусей. Первый их клин в неприступной высоте направлялся на север, и души умерших наверняка были с ними… Она смотрела на них, пока не заслезились глаза, а потом пошла в госпиталь лечить раненых.

Вечером царь поднялся на крепостную стену, чтобы в подзорную трубу рассмотреть противника, чьи полки стояли вокруг белого шатра Алекоса.

— Ты же мечтал сразиться с ним, почему же не принял его вызов? — спросила Евгения.

— Потому что он на самом деле олуди, — ответил Хален, не отрываясь от трубы. — Мне многое нужно было успеть сделать перед тем, как встретиться с ним. А теперь послушай меня внимательно, Эви. Завтра здесь произойдет сражение. Если ты встретишься с ним, то погибнешь, мне не нужно видеть будущее, чтобы знать это. И я хочу, чтобы тебя здесь не было. В городе есть подземные ходы, ведущие далеко за стены…

— Даже я не могу знать, что станет со мной завтра, — перебила она. — Ты должен с ним сразиться. Но и мне придется рано или поздно с ним встретиться, и я не хочу ждать!

— Он сильнее тебя, Эви, — сказал Хален. Его постаревшее, черное от загара и горя лицо было неподвижно. — Пусть ты олуди, но ты женщина, и все твое боевое искусство перед ним как детский лепет. Он убил Бронка за две минуты. Там, где он проходит, вырастают горы изувеченных трупов. Я запрещаю тебе выходить на этот бой.

— Мы решим это вместе, я и он. Я столько лет боялась за тебя. Будет справедливо, если и ты за меня попереживаешь чуть-чуть!

Она улыбнулась, поцеловала его над бровью. Он без выражения посмотрел на нее и отвернулся. Ее лицо было светлым и спокойным, и вообще весь сегодняшний день она была с ним особенно нежна — не хотела лишний раз волновать. Хален еще раз окинул взглядом простирающуюся вокруг серую равнину и долину, зеленеющую внизу. По привычке посмотрел через плечо, где всегда стоял Венгесе. Евгению острым ножом резанула по сердцу его боль. Происходящее уже не казалось ему сном. Она могла хотя бы уходить в свой внутренний мир, где все вечно и всегда есть свет, а значит, и надежда; Хален же свою надежду давно оставил у Гетты. Жизнь заканчивалась здесь, на угрюмых стенах древней крепости, и ему осталось сделать лишь одно: подороже отдать ее.

Они прошли в зал, где расположился штаб. Кто-то из военачальников суетился, ходил туда-сюда, раздавая приказы. Несколько гвардейцев точили мечи. Оставшиеся в городе женщины под присмотром Эвры чинили их мундиры. В стропилах под высоким потолком порхала заблудившаяся ласточка. Не время горевать по погибшим; плакать будут завтра те, кто останется жив…

Они поели, не чувствуя вкуса пищи. Хален хотел поговорить с ней, но понял, что она сейчас не здесь, и был даже рад этому.

— Схожу в город, — сказал он.

Она не услышала, раздумывая над тем, куда уходят души погибших. Ей бы следовало это знать, но другой мир не желал пока открыть эту тайну. Что ж, завтра она сама окажется там, и секретов больше не останется.

— Госпожа! — окликнула ее Эвра. — Ты не хочешь пойти к раненым?

Подруга держала в руках аптечку. Евгения покорно пошла в дом губернатора, где организовали госпиталь. По пути она заглянула в конюшню, убедилась, что Ланселота и других коней почистили и накормили. Мечи и копья оставили на его белоснежной шкуре несколько ран, но олуди подержала над ними руки, и они стали затягиваться.

Ночью она еще раз поднялась на стену, прищурилась, отыскивая белый шатер царя Алекоса. Когда она шагала наверх по лестнице, ей вдруг пришла в голову шальная мысль: что, если пойти к нему? Если прийти открыто, он вынужден будет оказать ей почести и выслушать. Она сможет попросить его… Предложить ему…

Евгения покачала головой, швырнула вниз отколовшийся от стены камешек. Алекосу не нужна ни царица, ни олуди. Он хочет получить весь мир, и доброй олуди нечего предложить ему взамен! Ей следовало встретиться с ним в самом начале, когда он только стал царем Шедиза и еще не набрал силу. Быть может, тогда они смогли бы договориться. А если нет, она должна была убить его! Зарезать под покровом невидимости, приказать ему утопиться, обхватить руками и ногами, поднять в воздух и сбросить с высоты, чтоб его голова раскололась у порфировых колонн… Или Хален — почему Хален не подослал к нему тайного убийцу?! Они должны, обязаны были предпринять меры с самого начала! Разве иантийское благородство, которым они так гордятся, стоит всего этого?!