Мне нравятся мужчины, у которых есть будущее, и женщины, у которых есть прошлое…

(Оскар Уайльд)

шей любви

Каждая женщина только раз встречает мужчину, который делит её жизнь на две части: до встречи с ним и после…

(Эльчин Сафарли «Если бы ты знал…»)

Мы не уникальны, и ни одна жизнь не ценнее другой. Попробуй кто-нибудь заявить об этом с трибуны, и он исчезнет. В любом обществе есть классы, которые считают иначе и делают всё, чтобы остальные с этим добровольно соглашались. Именно эти люди, считающие себя пупками земли, строят себе рай на этой планете в то время, как остальные тратят крохи воображения на воздушные замки и остатки сил на бесплотные мечты и не имеющие никаких шансов на реализацию планы…

Костик проснулся ранним зимним утром и ощутил тягучее нежелание идти на любимую работу. Он повернулся к жене, чтобы поделиться с ней самым сокровенным – сезонной депрессией, но его Фея ещё крепко спала, и он сник.

Зимнее солнце светит как летнее, но греет меньше. Так и любовь в браке – спустя несколько лет после свадьбы она тоже есть, но не так бросается в глаза, как накануне дня обмена кольцами, особенно при том, что звезда по имени Солнце определяет биоритмы условных «сов» и «жаворонков» в мире людей, определяя и их совместимость в совместном быту. Кому-то в браке подходят бурные ночи, а кто-то создан для взрывного утра. И лучшие точки соприкосновения находятся средь бела дня, на пике бодрствования… Вспомнив об этом, Костик встал и с улыбкой потянулся. Мышцы буграми перекатились под бронзовой кожей.

– Обожаю, как ты это делаешь, – промурлыкала Фея.

Костик улыбнулся и упал на кровать, опершись на локоть около её головы. Он пригладил взлохмаченные, сильно отросшие с последней стрижки, чёрные пышные волосы, и поцеловал её в голубые глаза, ещё прикрытые чёрными ресницами, которые всегда ему улыбались раньше манящих пухлых вишнёвых губ, и прижал её к себе всю, тёплую и податливую.

– Привет, соня.

И он чмокнул её в прямой тонкий нос.

– Эй, ну не спи!

– Не могу. Сплю.

Он бы всё равно её растормошил, но зазвонил телефон…

Костик положил айфон и повернулся к жене темнее тёмной ночи.

– Вставай, Фея. Мы едем в Париж.

– Что? – и она приподнялась на постели, – у нас годовщина, а я забыла?

– Нет, не забыла. У нас несчастье, дорогая. Мне очень жаль…

***

Утренний дождь гораздо хуже послеобеденного. Он впускает в новый день ноту сожаления о вчерашнем и не даёт настроиться на лучшее или хотя бы на новое.

Каждый раз, засыпая, словно умираешь, оставляя во тьме скорбь, проблемы и сомнения. Спишь – значит не существуешь, не осознаёшь, не мучишься. Сон – блаженство забытья, побег в небытие, убежище от безумия, погружение в вечность.

Просыпаться каждым утром – мука включения в повседневность. Мука осознавать, что всё, что было накануне, вовсе не сон, не кошмар, а жуткая реальность. Мука биться спутанным ото сна сознанием над неразрешимыми вопросами – что теперь делать и как теперь жить? Мука дышать и жить дальше, как будто дальше ещё что-то есть, есть хоть какая-то перспектива, есть надежда.

Госпожа Альфия, романистка и сценаристка, лауреат двух престижных литературных премий в России и Франции, мастер любовных историй и автор десятков бестселлеров, вдруг со всей остротой поняла, что никаких надежд и перспектив для неё не осталось. Никто и никогда не полюбит её так, как любил Рашит, её единственный рыцарь, и самое главное – она никогда никого не полюбит так, как любила его.

Она и к этой любви пришла на закате женственности, потратив полжизни на другого, не достойного её мужчину, и всё, что осталось из чувств в её сердце, отдала Рашиту. Слёз не осталось. И слов не осталось. Она ощутила в душе пустоту глубокой штольни, которую захотелось немедленно засыпать…

Костик посмотрел в окно с третьего этажа особняка в 6-ом округе Парижа Люксембурге на левом берегу Сены, спокойного и ухоженного, и вздохнул. Этот полузимний-полувесенний дождь не прибавит его тёще оптимизма, и они потеряют ещё один день в бесплодных попытках вытащить её из мрака глубочайшей тоски, в которую она погрузилась сразу после похорон мужа, утрату которого они все ещё не могли ни принять, ни пережить. Преждевременный уход Рашита Чегодаева, трагически погибшего в феврале в автокатастрофе, всех их выбил из колеи, но госпожа Альфия не просто из неё выпала, она совсем заблудилась и потерялась в своей скорби, и они всерьёз опасались за сохранность её рассудка.

Костик вздохнул и обернулся к жене. Свернувшись калачиком на огромной кровати под парчовым голубым балдахином, Фея сладко спала под мерную дробь воды по подоконнику, и он не стал тревожить её поцелуем. Натянув джинсы, он пошёл вниз, осторожно ступая босыми ногами по отполированным многими поколениями деревянным ступеням старинной лестницы с чугунной резной оградой. В самом низу последняя ступень взвыла под его ступнёй страдальческим скрипом. Костик злобно хлопнул ладонью по широким деревянным перилам.

– Дядя Костик! Это вы? – окликнула его Нурхаят.

– Я, – обречённо признался Костик.

Десятилетняя Нурхаят вышла из комнаты на втором этаже в бриджах и майке розовой фланелевой пижамы с мишкой Тедди на животе, потирая босые ноги одну о другую. Костик улыбнулся девочке, которая называла его дядей, хотя была приёмной дочерью его тёщи, а по факту её внучатой племянницей, усыновлённой госпожой Альфиёй после смерти родителей. Нечесаные пушистые чёрные волосы лежали на плечах, в руках резиночка с розовым бантиком и расчёска.

– Поможешь?

– Конечно. А чего вся в розовом?

– Тётя Альфия всё твердит с похорон, что дядя Рашит называл меня его розовым бутоном. Купила мне вот это. Мне её жалко, я и надела.

Костик чуть пригладил гладкие, как шёлк, волосы, и, зачесав их назад, затянул в хвост, закрепив его резиночкой.

– Рано ещё. Чего не спишь?

– Не спится. Есть хочу.

– Логично. Ну, идём.

Они пошли по лестнице на первый этаж, где, не сговариваясь, повернули на кухню, расположенную в дальней части дома. Там Нурхаят включила чайник и расставила на столе чашки, а Костик взбил в миске яйцо и сахар с молоком и мукой и встал к плите жарить оладьи.

– Мёд или сметану? – деловито спросила Нурхаят.

– Мёд, – коротко бросил Костик.

Она налила янтарный тягучий мёд в плошку и облизала палец, которым оборвала сладкий поток.

Костик выложил на две тарелки дымящиеся горки оладий.

– Мадемуазель, ваш завтрак, – сказал он, поставив одну перед девочкой.

– Мерси, месье.

Они молча позавтракали, запив оладьи чаем.

– А мне? – зевая, попросила Фея, босой заходя на кухню.

– С добрым утром, – Костик чмокнул жену и замесил нехитрую смесь, снова включая плиту.

– Сметану? – и Нурхаят пододвинула Фее плошку со сметаной.

– А мёда нет?

– Есть, – со вздохом ответила Нурхаят, пододвигая ей вторую плошку.

Костик и Фея с улыбками переглянулись. Малышка совершила подвиг, поделившись сладким. Но тут же взгляды у обоих помрачнели. Они могут сколько угодно восхищаться Нурхаят и умиляться на своих полуторагодовалых дочурок-близняшек, но их семейная потеря невосполнима, и что теперь делать с матерью Феи совершенно непонятно.

Это одновременно пришло им в голову и испортило настроение. А тут ещё этот нудный мартовский парижский дождь!

Фея вдруг отодвинула тарелку с оладьями и всхлипнула.

– Ну-ну, – и Костик положил ей руку на плечо, – всё будет хорошо.

Фея не успела ответить, как дом потряс нечеловеческий вопль, надрывным хрипом разлетевшийся по всем трём этажам.

– Это Виталик! – подскочила Нурхаят.

– Мама! – воскликнула Фея.

Костик молча помчался к старой лестнице и побежал на второй этаж…

***

Врач вытащил иглу из вены и потуже приклеил пластырь.