Рядом в грязи играли дети, их было штук пять или больше.
- Твои? – спросил я зачем-то, голова я с похмелья была пуста как хеллоуиновская тыква.
- Ну да. Эти бабы плодятся как кошки. Зато хватает на пособие.
Я понимающе вздохнул, я тоже давно мечтал получить пособие по безработице или оформить себе инвалидность на голову, дабы навсегда выйти из Сансары трудовых будней.
Мы вышли к пруду, там в чёрной холодной воде плавали утки. Выстрелы разогнали тишину. Я почему-то стоял и смотрел заворожено, как в утреннем небе разлетаются перья, опадая на чёрное зеркало воды.
- Вот она! Терри принеси её, - кричал Барон и Терри подобно собаке устремился в грязный пруд сквозь заросли камышей. Ему было пофигу. Через несколько минут он стоял мокрый и счастливый, держа за крылья несчастную утку. Она была похожа на распятого Христа, та же понурая голова и полный обречённости взгляд. Меня мутило от вида близкой смерти.
- Чёрт «форсы» намочил, - проржал он, выбираясь на берег.
Мы присели на бревно.
- По закону индейских племён мы должны употребить её в пищу, чтобы не разгневать природу, - сказал Барон. – Иначе нас покинет дух охоты.
- Охоты крепкой, - вторил ему Терри.
Я сидел и молчал, меня мутило от промозглого лета и похмелья.
Потом во дворе появился мангал и очередная канистра мутно-жёлтого самогона. И ещё херова туча людей с унылыми пропитыми лицами. Мне казалось, что я уже от них не отличаюсь. Что отличало меня от люмпена? Разве что сомнительное высшее образование. Но *** знает, я видел много бомжей, имевших докторскую степень. Должно быть, и меня ждёт такое же в дальнейшем.
- Терри! – закричал я вдруг.
- У нас же концерт завтра! – вспомнил вдруг я.
Это уже было нефига не смешно, это уже был какой-то прогрессирующий маразм. Я схватил бас и поплёлся домой, честно говоря, мне хотелось вообще отменить всё и проспать пару суток. Но я утешал себя тем, что я возможно последний настоящий рок-н-роллщик в этом царстве унылых гитарных задротов.
========== Часть 11 ==========
Мы пили водку на летней веранде захудалого байк-клуба, провожая взглядом остывающее солнце. После выступления появились смешанные чувства. И я был чертовски рад, что всё это, наконец, закончилось. Я не хотел богатства, славы, внимания тёлок. Я отличался от всей этой толпы рок-музыкантов. Они люди компанейские, я же алкаш-одиночка. Я был не рад, что сегодня мне пришлось петь, так как эта сучка свалилась с бронхитом после полуночного купания в фонтане. Я вокалист чуть получше Джи Джи Аллина, без харизмы и голоса. Не умею давать автографы, я ставлю кривую линию кардиограммы на обрывках билетов и грязных салфетках. Всё происходящее наводит на меня депру, такую же безрадостную как этот вечер под аккомпанемент минорных аккордов «Crow».
Мы втроём молчим, это редкие минуты, когда мы попадаем в друг друга. Даже тощая герла Терри молчит, затягиваясь тонкими, как крысиные тампоны, сигаретами.
- Это фейл или вин? – вдруг спрашивает наш барабанщик, нарушив молчаливую идиллию.
- *** знает, но я пасс, - вдруг выдаю я, не особо задумываясь. – Я устал, я сделал, что хотел. Теперь я уеду в Троицк, выращивать картоху и разводить кур.
- Да лан, даже Герман сказал, что было не блевотно, - вставляет Кролик.
- Я не создан для этой тусы, я слишком замкнут и привык доверять лишь себе. Я противник этого бомж-гедонизма, как такового. Я издам сборник и отъеду с этого света.
Мы не смотрели на «Воронов», но судя по движению толпы, их музыка нравилась людям в разы больше нашей.
Кто-то из публики попытается заговорить со мной, но я слишком погружён в себя, чтобы ответить. Я ненавижу людей и себя как часть этого потока.
Утром я нашёл себя дома в гордом одиночестве, чему несказанно удивился. Ощущение тоски перекрыло меня всеми цветами блевотной радуги. Через пару дней я немного отошёл, мне захотелось поджемовать с Терри без водки и баб. Я набрал его номер, готовясь услышать вечно пьяный хриплый голос, но трубку никто не взял, я звони ещё пару раз, но натыкался на эти мерзотные длинные гудки. Его не было в сети со вчерашнего вечера. «Забухал, чёрт», - разочарованно подумал я. Начинала угнетать тишина, я был близок к тому, чтобы снова пойти в люди, в это тусклое мерцание «высшего света», но природная брезгливость не пускала меня к ним.
Я знал, что происходит что-то странное, когда раздался звонок телефона. Эта пронзительно взрывная трель старой Нокии, кажется, что никто ещё телефон не звонил так громко, словно внутри моей головы.
Голос на том конце небытия показался мне смутно знакомым. Кто-то из тусовки… кажется Пельмень.
- Эй, чувак. Терри больше нет.
- Блять, - выдавил я хрипло, ещё не переварив информацию.
- Вчера был дождь, он ехал на байке по трассе за водкой, у него отказали тормоза. С ним ещё была чувиха, он сумел скинуть её, а сам влетел под фуру. Такой ****ец.
- Блять, - выдавил я снова.
- Похороны завтра в 12, на Преобраге.
Я вздохнул, понимая, что мне не отвертеться от посещения этого мероприятия.
- Хорошо, я буду.
Я положил трубку и сел на пол посреди комнаты. Пространство качнулось из стороны в сторону.
Вот так вот живёшь себе, не особо парясь, пьёшь водку, гоняешь на гиги, трахаешь баб, а потом какой-то случай, какие-то неисправные тормоза перечёркивают всё к чертям. Интересно, о чём он думал в те последние минуты? Что за песня играла у него в наушниках? Я же знал, он не ездил без музыки. Я уже никогда об этом не узнаю. Терри никогда не придёт домой, я не увижу его на реп-базе или в клубе, он никогда больше не сядет за барабаны. Я не заходил в сеть, я знал, что все ждут от меня каких-то действий, каких-то слов, как от лидера группы. А я ничего не мог выдать из себя. Я понимал, что его смерть на скользкой трассе была чистым идиотизмом, но кто из нас не садился пьяный на мотоцикл? Мы все могли бы быть на его месте. Жизнь подвержена риску, рок-н-ролл убивает.
Мы никогда не были друзьями, друг – это что-то большее. Я вообще не знаю, есть ли у меня друзья. Но я знаю, что мертвые не предают, поэтому для всех покойников у меня в душе сохранилось какое-то особое место. Это какая-то русская национальная некрофилия - мощи святых и вяленный Ленин, мавзолеи-зиккураты, кресты вдоль дорог и неизвестные солдаты в бронзовых гробницах. Мёртвых любить проще, чем уважать и ценить живых. Так мы познавали себя через смерть.
***
Этот субботний день пропах ладаном и дымом. Я был заворожён красками наступающей осени в переливах кладбищенских цветов. И в звоне колоколов на меня словно сходило озарение, что это конец нечто большего, чем просто человеческой жизни, эпоха умирала в конвульсиях. Я подумал о том, что больше не будет этих игр в рок-н-ролл, что всё слишком далеко зашло и мне пора в этот большой и реальный взрослый мир. Что у нас не Штаты и на дворе 13-й год, а вовсе не 83-й.
Я не ожидал встретить тут Макса, они не были большими друзьями с Терри, не могу сказать, чтобы они вообще общались. Я знал для чего он здесь, его тоже влекла и манила смерть. Он больше всего хотел быть на месте Терри, таким юным цветущим, в закрытом гробу. Окружённый всеобщей атмосферой скорби.
Я вдруг задумался о том, что только похороны единственный из русских обрядов, который мы стараемся соблюдать до конца. Это нечто важнее чем само рождение или свадьба.
Над многолюдным погостом неслась музыка, Exodus «Good day to die». Я не знал, была ли это просьба покойного или просто чья-то злая ирония, но это казалось мне циничным и несколько неуместным. А выбрали ли мы сами песню, которой будет суждено звучать на наших похоронах? Сделали ли мы ту самую фотографию, что украсит наше надгробие? Может быть уже купили костюм, в который нас положат в гроб?
Я заметил девушку Терри: у неё была сломана рука, ей повезло гораздо больше, чем нашему «беспечному ездоку». Она о чём-то перешёптывалась со своими друзьями-трэшерами, затем подошла ко мне.