Рон описал его так: высокого роста, совершенно седые волосы, усы и борода, слегка горбатый нос, все черты резкие, и было в них нечто пугающее, жуткое, хотя лейтенант не мог точно определить, откуда бралось такое впечатление.
- Вот он! - воскликнул Дубильная Бочка и встал, отводя руки от костра. - Господин маркиз де Болибар! - представил он пришедшего английскому офицеру. - Прошу прошения, господин маркиз, - полковник низко поклонился старику, - что мы потревожили вас ночью, но поутру вы, вероятно, уже не нашли бы нас в этих местах, а я должен передать вам весьма важную весть, которая касается вашей семьи...
Маркиз резким движением вскинул голову и глянул прямо в глаза полковнику. Лицо у него было бескровное, но в этот миг оно показалось багровым от света костра.
- Вы, господин маркиз, ведь в родстве с генерал-лейтенантом де Болибаром, который два года назад командовал вторым испанским корпусом? вежливо поинтересовался англичанин.
- Генерал-лейтенант - мой родной брат, - сказал маркиз, глядя не на собеседников, а на Дубильную Бочку.
- И в английской армии служил офицер вашей фамилии, он отбил у французов при Акре артиллерийский парк.
- Да, это - мой кузен, - маркиз все смотрел на полковника, словно ожидая от него жестокого удара.
- Род господина маркиза дал великолепных офицеров многим армиям, начал Дубильная Бочка. - Но, увы, и во французской армии еще недавно служил племянник господина маркиза... Маркиз прикрыл глаза.
- Он убит? - тихо спросил он.
- Он сделал отличную карьеру, - улыбаясь, продолжил Дубильная Бочка. Стал французским лейтенантом в семнадцать лет. У меня тоже есть сын, и я с радостью сделал бы из него солдата, но он - горбатый и годится разве что в монахи.
- Так он - убит? - повторил вопрос маркиз. Он стоял неподвижно, но тень его в неверном свете костра колебалась и вздрагивала, словно не старик, а его тень с напряжением и страхом ожидала ответа...
- В армии французского императора воюют многие нации - немцы, голландцы, неаполитанцы и поляки. Почему бы и испанцу не послужить у французов?
- Он - мертв? - резко крикнул маркиз.
- Да! Мертв! И скачет теперь в ад наперегонки с дьяволом! - злобно захохотал Дубильная Бочка, так что эхо разнеслось по лесу.
- Я был рядом, когда мать рожала его, - тихо и мрачно проговорил маркиз. - И в купель при святом крещении опустил его я. Но он был своевольным с рождения, непостоянным, как тень на стене. Да подарит ему Бог вечное пристанище...
- Дьявол в аду даст ему пристанище, изменнику! - злобно вскричал Дубильная Бочка.
- Аминь! - закончил английский капитан, и было непонятно, относилось ли это к молитве маркиза или к проклятию полковника...
Маркиз подошел к иконе и склонился перед нею до земли. Оба испанца, которые молились рядом, подвинулись, освободив ему место.
- Я-то, правда, - обратился Дубильная Бочка к англичанину, - не могу похвалиться знатной родней. Мать у меня была горничной, а отец чинил сапоги, зато я служу моему королю и святой церкви - не всем же людям быть дворянами...
- Боже, ты ведаешь, что мы - бедные люди - не умеем прожить без греха! - молился маркиз.
- Наша высшая знать, имейте в виду, капитан, - горько и зло усмехаясь, продолжал Сарачо, - тот же герцог Инфантадо, маркиз Вильяфранка, оба графа Оргаса - отец с сыном, герцог де Альбукерке - все они смылись в Байонну и присягнули королю Хосе[6].
- Не позабудь, о Боже, что и два твоих апостола стали - один предателем, а другой - трусом! - слышалась вновь молитва маркиза.
- Да, наши гордые гранды первыми побежали в Байонну продавать свою честь за покой и французское золото... А почему бы и нет? Или луидоры отчеканены из худшего золота, чем наши дублоны?
- Святой Август был в юности развратен, но Ты простил его. Слышишь меня, Боже? Сам Павел был гонителем церкви, а Матфей был мытарем и грабил бедняков, святой Петр ложно поклялся Тебе отдать душу свою за Тебя, но Ты помиловал их... Слышишь меня, Боже? - в отчаянии взывал старый маркиз.
- Но они не уйдут от наказания ни на земле, ни в вечности! Они погубили свои души, ад ждет их - с огнем, искрами, огонь сверху и снизу, и вокруг, огонь вечный! - злобно ликовал полковник.
- Смилуйся, Господи, помилуй недостойного и даруй ему Твой вечный свет!
Лейтенант Рон с удивлением и страхом прислушивался к обрывкам этой страстной молитвы. Не было в тоне маркиза смирения перед Богом, он говорил гневно, почти угрожающе: это было скорее заклинание, чем молитва, старик словно диктовал Богу свою волю...
Потом маркиз поднялся с земли, подошел к костру. Лоб его избороздили морщинки, незаметные прежде, а в глазах - даже на расстоянии Рон уловил это - горел гневный огонь.
Дубильная Бочка отреагировал так, словно он удивлен, что старик еще здесь.
- Господин маркиз, - сказал он, - уже поздно, и если вам угодно завтра поутру приветствовать в своем доме французского командира...
- Довольно! - рявкнул маркиз. Его лицо стало еще страшнее прежнего. Дубильная Бочка сразу умолк. Оба стояли лицом к лицу, не двигаясь. Только их тени плясали в отсветах костра, и лейтенанту в его лихорадочном жару казалось, будто ненависть и дикая жажда борьбы обоих перелились в их тени.
Сторожевые посты вновь подняли шум, и вскоре к огню подошел еще один человек из леса. Едва завидев его, Дубильная Бочка сразу оторвался от маркиза.
- Ave Maria purissima! - выдохнул вестник; это было обычное испанское приветствие, какое можно было постоянно слышать на дорогах и улицах городов.
- Аминь! Она зачала без греха! - нетерпеливо завершил ритуальное приветствие полковник. - Ты пришел один? Где же священник?
- У него были колики от несвежей кровяной колбасы...
- Да будь проклята его душа, его тело и его глаза! - зарычал полковник. - Страх - вот и вся его болезнь...
- Да нет же, он уже умер. Клянусь вам! - торопливо вскричал вестник. Я застал его на столе в его квартире...
Дубильная Бочка обеими пятернями вцепился в свои волосы и начал так ругаться, что впору было небу обрушиться. От гнева он побагровел, как кирпич в печи для обжига.
- Умер?! - крикнул он и начал хватать ртом воздух. - Вы слышали, капитан, священник умер!
Английский офицер хмуро смотрел в пространство. От яростных выкриков Дубильной Бочки герильясы начали просыпаться и полезли ближе к огню, зябко кутаясь в свои плащи.
- Что же теперь? - спросил англичанин.
- Я поклялся генералу Куэсте на его шпаге, что мы возьмем и удержим город либо умрем... Наши планы были так искусно разработаны и подготовлены к исполнению, и вот наш человек в городе так не вовремя отдает концы...
- Ваши планы - дрянь и чушь! - резко вступил старый маркиз. - От ваших планов получатся только дыры в ваших черепах!
Дубильная Бочка уставился на него - более ошеломленно, чем гневно.
- А откуда вы знаете наши планы?! Я не позволял звонить о них по улицам!
- Отец Амбросий вызвал меня, когда ему стало плохо и он понял, что может умереть, - спокойно пояснил маркиз. - Дело, которое вы ему доверили, должен завершить я. Но ваш замысел плох, и я говорю вам в лицо, полковник Сарачо: вы мало смыслите в военном искусстве!
- Зато уж вы смыслите, я знаю! - зло зарычал Дубильная Бочка. - Вы уж скушаете город, как яблочный мусс...
- Стоп! Вы зарыли под городской стеной ящик пороху, прикрытый мешками с песком и снабженный фитилем? Так? И священник ночью должен был его поджечь и сделать брешь в стене?
- Да, - подтвердил полковник. - Иначе укрепления не преодолеть. Город выдержит самый жестокий обстрел: его крепостные стены неимоверно толсты, ведь, говорят, его построили еще пять тысяч лет тому назад Геркулес вместе со святым Иаковом...
- Да, ваши познания в истории достойны удивления, - издевался в свою очередь маркиз, - но вы об одном не подумали, полковник Сарачо, - что французы, как придут в город, немедля арестуют всех попов и монахов... Их запрут в монастыре или одной из церквей под сильной охраной, перед воротами установят заряженные - наготове - орудия и никого не выпустят наружу без обыска. А там еще и понастроят внешних укреплений... Об этом вы думали, полковник Сарачо? И даже повезло бы священнику взорвать заряд - этого мало! Там ведь будет целый нассауский полк и один или два батальона гессенцев, которые вчера разбили вас в открытом поле; а у вас - что? Куча плохо обученного сброда людей, из которых никто не хочет повиноваться, а каждый норовит командовать...
