- Тухлая рыба, - сказал он. - Пусть это черти дуют один другому в уши. Отдайте саблю!
Я еще помедлил, прикинув расстояние до лодки. Но прежде чем я успел принять решение, английский офицер повернулся ко мне и нетерпеливо проговорил:
- Ваш командир посылает нам странные подарки. Девушка покончила с собой. Она уже мертва, насколько я понимаю...
- Мертва? - вскричал я и бросился к лодке, но Сарачо Дубильная Бочка отшвырнул меня, сбив с ног, затем нагнулся над Монхитой и осветил ее лицо фонарем.
- Точно, капитан. Мертва... - каркнул он. - Что нам теперь с ней делать? Вы что, французский щенок, привезли ее нам для отпевания?
Я молчал, совсем растерявшись, а он вдруг издал странный, видимо удивленный возглас, похожий на гневное ворчание большой кошки.
И сразу выпрямился, долго, испытующе глядя на меня. И совсем другим, почти потрясенным голосом выговорил:
- Так это - оно?! Новые ножны для моего кинжала? Сигнал! Отлично. Вы наш! Внимание!
Он выхватил из-за пояса пистолет. Я вообразил - против меня - и успел еще схватиться за саблю. Но он выстрелил в воздух и тут же дал пронзительный свисток. Я узнал сигнал герильясов. Это значило: тревога, общая, с передачей всему войску.
Толстая темная фигура полковника Сарачо закрывала от меня лежащую на земле Монхиту. Но вдруг я увидел кинжал маркиза де Болибара с рукояткой, изображающей Мадонну на коленях перед телом Христа... Третий сигнал!
Я зашатался, теряя землю под ногами. Люди, факелы, деревья вокруг меня медленно поплыли, кружась, колеблясь... глаза мои видели - или помнили? только этот дьявольский нож, этот сигнал, а с его клинка еще падали последние капли крови Монхиты...
Из оцепенения меня вывел резкий голос - чужой голос, громкий и гневный, полный нетерпения:
- Третий знак! И ты сам подал его!
Ясно, это была моя мысль, но она говорила со мной, словно это был один из врагов. Но она была моя - она звучала по-немецки, а ни англичанин, ни Сарачо не говорили бы так, они пользовались в отношениях с нами французским языком...
- Доложите тому, кто дал вам задание... - услышал я словно бы издали голос полковника герильясов, очнулся от затмения и увидел, что меня поддерживают оба - Дубильная Бочка и английский капитан. - Доложите, что мы через четверть часа - во имя всех ангелов и святых! - начинаем атаку! Ах, Бог мой, да вы это или не вы? На сей раз я не верю своему впечатлению, господин маркиз!
Дубильная Бочка отступил на шаг, высветил мое лицо фонарем и начал смеяться.
- Сдается мне, я видел господина раньше! Но тогда на вас были сафьяновые сапожки и шелковые панталоны с чулочками! Как ваше мнение, капитан О'Каллаген?
Английский офицер весело улыбался.
- Я очень рад! Несмотря на переодевание, вас нынче узнают, господин маркиз! Как я уже однажды имел честь вас заверить. Ваше лицо - из тех, какие не забудешь до смертного часа!
- Господин маркиз великолепно выполнил свое дело! - с признательностью проворчал полковник Дубильная Бочка. - Раз в городе - восстание, то нам будет легко. Через четверть часа - штурм!
И мне, лейтенанту Йохбергу, гренадеру полка "Нассау", при этих словах почудилось самое страшное: будто я действительно стал испанским маркизом де Болибаром, и я чувствовал в этот миг гордость триумфа; ведь это я подал сигнал, и дело теперь было завершено...
Потом наваждение исчезло, я снова стал собою - в отчаянии, тоске и ужасе я должен был бежать, прорваться в город, поднять тревогу, предупредить...
Одним прыжком я очутился в лодке.
- Куда вы, господин маркиз? - удивился английский офицер. - Останьтесь с нами, ведь ваша задача выполнена...
- Еще нет! - крикнул я, и челнок понесся вниз по течению.
Глава XVIII. ГИБЕЛЬ
Об этих последних часах гибели, о последней ожесточенной и бесполезной борьбе полков "Нассау" и "Наследный принц" моя память сохранила весьма немного - и я благодарю небо за это. События того вечера в моем воспоминании сливаются в теневую, путаную картину: огонь, кровь, суматоха, снежный буран и пороховой дым... Капитана фон Эглофштейна я больше не видел. Брокендорфа - как во сне. Много лет спустя, дома, в Германии, мне в дождливую ночь приснился сон: я увидел Брокендорфа, как он, преследуемый четырьмя испанцами, выскочил из горящего дома. На нем не было ни мундира, ни рубашки, я видел его мохнатую грудь. Одной рукой, прикрытой намотанным плащом, он отбивал удары, в другой - крутил саблю. Раза три или четыре он ударил ею, потом она выпала, а он повалился на землю.
Маленький бородатый человечек с фонарем нагнулся над ним и забрал его плащ.
И пока бородач испытующе оглядывал свою добычу, где-то рядом ударил почти беззвучный выстрел; испанец упал и растянулся рядом, полуприкрытый плащом Брокендорфа. Полная луна медленно показалась в просвете туч, и ветер быстро заносил оба трупа снегом.
Было ли это обманчивое видение, или я в самом деле видел конец Брокендорфа наяву, и один этот момент из всей сумятицы боя всплыл через много лет в моем сне - не могу сказать.
Но полковника я видел точно, он пал на моих глазах,-и Донон тоже, и многие другие, солдаты и сержанты, так как третий сигнал и атака войска Дубильной Бочки принесли гибель всем. А я подоспел слишком поздно, чтобы кого-нибудь предупредить. Да и предупреждение ничего не спасло бы: мы были между двух огней - и без боеприпасов...
* * *
Я выскочил из лодки уже в черте городских стен, пробился сквозь кустарник и сразу же натолкнулся на ругающихся гренадеров, которые покинули линию укреплений. Герильясы шли за ними по пятам, не давая перевести дух. Меня увлекла волна бегущих: каждый бежал сам по себе, как мог, иные падали и не вставали, и так мы достигли первых жилых домов.
Я догнал старшего лейтенанта фон Фробена: он был тяжело ранен и еле шел, держась за стену дома и шатаясь как пьяный. Здесь мне удалось наконец остановить нескольких беглецов, и мы некоторое время держались против герильясов. А потом оказалось, что враги уже обошли нас и стреляют в нашем тылу: смысла сопротивляться не было, мои люди пустились дальше в глубь города, и я - с ними. Всюду никто ничего не понимал, царило смятение, люди толкались, кричали и неслись по улицам. Из окон летели кирпичи, куски черепицы, поленья, котлы с кипятком и пустые бутылки... В одних воротах стояла стройная молодая женщина и стреляла из двуствольного ружья, хладнокровно перезаряжая его и целясь в бегущих. Один из солдат возле меня бросился на нее. Больше я ничего не видел; луна скрылась в тучах, мы бежали в густой темноте, в моих ушах звучали чьи-то отчаянные призывы:
- Моя лошадь! Где моя лошадь?
- Куда? Куда? Я ничего не вижу...
- Драгуны! Стойте! В приклады их!
- Мой ранец, где ранец?
- Вперед! Вперед! Держись, мы идем дальше!
- Готовсь! Внимание! Огонь!
- Я здесь! Здесь!
- Я ранен... Не могу больше!
- Они идут! Отходи!
В темноте я получил удар сзади и был сбит с ног. Несколько мгновений я ощущал только мощный снег на лице и колющую боль в затылке. А потом обнаружил себя на руках двух гренадеров, которые поставили меня на ноги и, поддерживая, повели дальше. Пока мы пробирались по улицам, я помню только жажду, острую боль в затылке и левой руке и что меня держали за плечо. Кажется, я в это время разрядил оба моих пистолета, но не знаю, в кого я стрелял.
В группе нас было семеро, но оружие осталось только у двух, и почти все были ранены.
Наконец перед нами открылась ярко освещенная и наполненная людьми рыночная площадь.
Мы даже обнялись с радостными криками, полагая себя спасенными: на площади построились в каре три роты гренадеров, а посреди их возвышался на коне полковник.
Кажется, полк с начала боя был разделен на три части. Одна некоторое время держалась в окрестностях дома настоятеля. Другая оборонялась у госпиталя, в саду, и ее в течение ночи несколько раз атаковали и герильясы, и восставшие горожане. Три роты на площади были в лучшем положении, и поэтому им предстояло пробиться к берегу реки.
