- Да, он проснулся! - сказал англичанин.
Дубильная Бочка издал невнятный звук, похожий, скорее, на стон. Его ноги, плотно закутанные в овчину, покоились на стуле перед топкой камина, и он, видимо, страдал от очередного приступа подагры. А левая рука была обвязана холщовой тряпкой.
- Мое почтение, господин маркиз! - каркнул он своим скрипучим голосом. И поскреб кусочком черепицы свою большую ступню. - Как состояние вашей милости?
Я взглянул на него с испугом, воображая, что он издевается.
- А непросто было, господин маркиз, разыскать вас, - вмешался англичанин. - Это чистая случайность, ваша милость, что я успел обеспечить вам безопасность. Как здоровье вашей милости, милорд?
Я вскочил на ноги. Только теперь я с удивлением понял, что они всерьез принимают меня - восемнадцатилетнего, пусть обросшего молодой бородкой и изможденного, - за шестидесятилетнего маркиза в одной из его немыслимых ипостасей, что они сами загипнотизированы его изумительной способностью перевоплощаться... Я понял, какое странное стечение обстоятельств возвращает мне жизнь. И мной овладел иной, не смертный, ужас при мысли, что я обречен для спасения сыграть роль маркиза де Болибара, - я, который его убил... И все же я в считанные секунды принял решение избавиться от этого наваждения хотя бы ценой жизни.
- Я - не тот, кого вы во мне видите, господин captain! - выдохнул я, заставляя себя глядеть О'Каллагену прямо в глаза. - Маркиз де Болибар погиб. А я - немец, офицер из войск Рейнского союза!
Мне стало легко после этого заявления, я спокойно ждал решения моей судьбы.
Англичанин переглянулся с Сарачо. И улыбнулся - милой, домашней улыбкой.
- Ну да, немецкий офицер, jawohl[45]! - сказал он. - Я все понимаю. Именно тот немецкий офицер, которого убили дней этак десять назад, который появился затем в доме господина маркиза вскоре после... вернее, в самый день его исчезновения... Странный случай, к которому причастен ваш гофмейстер, - он был сегодня здесь, господин маркиз! Он узнал вас! Когда вы еще спали!
- Ох, проклятье! У меня целая швейная мастерская в ноге - колет и колет! - выругался Дубильная Бочка. - Никто не знает, как это сверлит и колет, кто не болел этой гадостью...
- Вы ошиблись, господин капитан! - воскликнул я. - Я действительно лейтенант Йохберг из полка нассаусцев!
- Из бывшего полка "Нассау"! Его нет больше. Из ваших не спаслось и десятка солдат, а из офицеров - никто! Ладно, jawohl. О солдатах императора в данный момент разговор особый, господин маркиз. Мне интереснее всего вы, наш истинный герой!
- Солдаты императора? - злобным голосом вступил Дубильная Бочка. Он даже попробовал встать, но, скривившись от боли, сел, схватившись за больную ступню. - Вы еще зовете их солдатами? Бандиты это, хвастуны, дрянные игрочишки, пьяницы, лгуны, мародеры, грабители церквей... Ваше счастье, капитан, что они не залезли в вашу добрую Англию! А мы-то сыты ими по горло! Смерть им всем, это не солдаты, а крысы! Бог праведен, и суд Его настигнет их!
Глухая боль и жгучий гнев овладели мной, едва я услышал, какими словами честит моих погибших товарищей испанский полковник, я хотел бы задушить его своими руками, но между нами стоял рослый, сильный и очень дружелюбный англичанин. Я еще раз попытался спасти свою честь.
- Вы все еще принимаете меня за маркиза де Болибара, - заговорил я. Но он был пожилой человек, а я, как видите, молод... Мне едва еще стукнуло восемнадцать лет!
Дубильная Бочка уже переборол свою боль и весело засмеялся - блеющим, чуть-чуть злорадным и одновременно дружелюбным смехом.
- Восемнадцать лет. Поистине прекрасный возраст. Вот свечечный мастер, напротив церкви, вы его знаете, господин маркиз, он еще такой тощий, - с тех пор, как мать его в детстве кормила одними шомполами, - так ему было пятьдесят, когда он взял себе третью жену, и на свадьбу он выкрасил волосы, как вы себе вчера, точь-в-точь. И смотрелся на восемнадцать. Жаль только козьего жира, помады и воска, которые вы извели на это, господин маркиз. Ведь вам-то это было нужно на одну ночь...
Он вновь засмеялся и указал на растресканное большое зеркало. И я увидел себя и остолбенел, не веря своим глазам: мои волосы поседели после ужасов минувшей ночи, они были серо-белыми, как у старика...
- Простите меня, но вы неправы, господин маркиз, - услышал я голос англичанина. - Вы поступаете неправильно, пытаясь скрыться от мира под маской. Ведь вы совершили большое, доблестное дело! Небо было с вами, и вам все удалось. Вы не должны презирать заслуженную славу, избегать благодарности, которой вам обязана ваша родина и все мы - дело свободы в Европе!
* * *
Не знаю, как это произошло. Я видел себя в зеркале - но не себя, а образ чужого старого человека с седыми волосами. И во мне странным, необъяснимым образом пробудились мысли другого, его дело жило во мне, его воля и решение, он овладел мною и внушил мне озноб и блаженный трепет триумфа. Кажется, в меня вселилась душа убитого, она недолго боролась со мной - убийцей - и победила меня... Во мне ожил великий и грозный маркиз де Болибар. Я еще защищался от его власти, заклинал себя именами убитых товарищей, заставляя себя представлять их - Донона, Эглофштейна, Брокендорфа, - но они не приходили, я позабыл их лица и голоса, иногда я звал их про себя, мне на ум приходили чужие, жестокие слова полковника Сарачо:
- Хвастуны, распутники, пьяницы, грабители церквей... - билось во мне. - Бог праведен, и суд Его - истинен!
И мне казалось, будто уничтожение полка изначально было в моей воле, и это я решил дело - во имя великого... Во мне жил ураган, сердце мое готово было разорваться, кровь гудела в висках, я шатался - от величия этого часа...
* * *
Дубильная Бочка пытливо смотрел на меня, ожидая ответа. Но я молчал.
- Позвольте мне сказать вам одно слово, господин маркиз! - начал он. Я уже знаю: вы презираете войну и не думаете вовсе о славе, которую приобретает в боях храбрый солдат. Вы ведь так говорили: бедный батрак, который пашет поле, имеет больше права на славу, чем все полководцы. А я эту ночь после боя совсем не спал и все думал об этом. Боль не давала заснуть - видите, у меня прострелена рука, да еще жар в придачу, и подагра проснулась... Мы, солдаты, те же мученики, как святые Иаков, Кириак или Марцеллин... Не знаю только, чьи мы мученики - Бога или дьявола? За что мы воюем? За что убиваем и проливаем свою кровь? За Божие дело? Мы - просто слепые кроты на свету... и не знаем, какова воля Бога. Ради добычи? Нет, господин маркиз, мы - как плотники Ноева ковчега, которые строили убежище для всех тварей, а сами захлебнулись в потопе. На благо родины? На этой земле, господин маркиз, уже тысячи лет льется кровь. И разве битвы, после которых прошла сотня лет, не кажутся сегодня бесцельными? Ради чего же бои, марши, усилия, маета, голод, раны - опять и опять? Что от всего этого остается? Я хочу сказать вам, господин маркиз, - только слава... Я иду по чужому городу, и люди шепчут мое имя, матери поднимают детей, чтобы показать им меня, горожане выбегают из домов и приветствуют меня, чьи-то лица теснятся у окон. И если я когда-нибудь немощным стариком приползу в монастырь - блеск моего имени... Будь проклята, опять она! Боже, сохрани меня! Ведьма чертова!
Он умолк. Старая уродливая женщина вошла в комнату с котелком горячей воды и полоской полотна в руках. Нортумберлендский офицер быстро взял со стола свою шляпу с плюмажем и, нахмурившись, вышел, кивнув мне на прощание.
- Ты - дурак, болван, бездельник! - зашипела старуха и начала обрабатывать раненую руку Дубильной Бочки. - Теперь вот сидишь да кряхтишь. Другие приносят деньги, а ты - только пару лотов свинца, в который уже раз!
- Да уймись ты! - зарычал Дубильная Бочка. - И не трогай меня! Я выиграл большое сражение!
- Большое сражение? - визгливо крикнула старуха, гневно взмахнув перевязочным хлыстом. - А зачем? Чтобы этот, а не другой король вводил на будущий год новые налоги на хлеб, на сало, на сыр и яйца?!
