«Эвеста» утвердила наш проект и дала ему имя – «Гондвана». Далее мы дорабатывали, совершенствовали и дополняли систему, она казалась идеальной. С тех пор ни одной неудачи, все испытуемые входили в систему и выходили из нее без проблем и каких-либо негативных последствий для мозга. Это был искусственный интеллект, который воссоздавал точный прототип подключенного к нему объекта и позволял существовать в киберпространстве в реальном времени. Крысы разгуливали по траве, собирали зерна и общались между собой, только эта трава и все остальное было смоделированной иллюзией.

Далее мы хотели воссоздать что-то вроде небольшого квартала, где предполагаемые пациенты могли бы находиться и вести определенную деятельность, а доктора связываться с ними и не только доктора, но и родственники. Все шло своим чередом, но подключать к исследованию человека было еще рано, мы только-только отладили нужную дозу электро-импульсов, подаваемых в нейронную систему грызунов. Однако в один из вечеров случилось то, что поставило под угрозу всю работу, а потом и вовсе привело к закрытию проекта.

В Совете директоров заседал некий Говард Диккенс, его старший сын уже более года находился в коме после серьезного ранения на службе. Видимо, поэтому проект и одобрили, не задав лишних вопросов. Так вот, мистер Диккенс, узрев намеченные успехи, захотел испытать программу на своем сыне, чтобы связаться с ним и получить хоть какой-то шанс на его возвращение. Теоретически, ученые могли лично узнать о его состоянии, поговорить с ним и позволить увидеть отца. Только вот все, кроме Диккенса, понимали поспешность и ошибочность такого решения, риск травмировать мозг чрезмерной дозой импульсов был слишком высок, но Совет одобрил решение и принудил ученых провести испытания. Парнишку подключили к программе, сначала дали небольшую дозу, но мозг не ответил на нее, поэтому удвоили количество разрядов, тогда произошло, по словам Говарда, чудо, и «Гондвана» смоделировала объект, вывела его в киберпространство. Диккенса трясло, он, откровенно, рыдал, когда увидел сына, сидящего на скамье в парке. Тот вел себя слишком спокойно, не проявлял особого интереса к тому, что вдруг оказался в неизвестном месте. Я сразу заподозрил неладное и потребовал отключить парня, но мне буквально дали по рукам, в итоге оставалось лишь наблюдать за ужасающей картиной вскоре развернувшейся передо мной.

Как оказалось, мозг был настолько поврежден, что спасти его уже не представлялось возможным. И давать дополнительную нагрузку на него было противопоказано, но Говард пожелал связаться с сыном, тогда-то все и случилось. Мой помощник дал очередной разряд, которого парень уже не выдержал, программа практически сожгла всю нейронную систему, обуглила серое вещество. Это и было концом! Конечно же, Диккенс обвинил во всем ученых, Совет поскорее замял это дело, а проект прикрыли.

Но мы знали, что «Гондвана» работоспособна и могла бы иметь большой успех, могла возвыситься над всеми прочими тщетными попытками вернуть пациентов к полноценной жизни. Все бы получилось, если бы не эта фатальная ошибка со стороны руководства «Эвесты», однако пришлось прекратить какие-либо исследования в поддержку проекта и отложить его в долгий ящик. И сейчас микросхема со всеми ключами и кодами смиренно покоится в моем сейфе.

До сегодняшнего вечера я не вспоминал о «Гондване», но после слов Ирвина, вдруг, пришло просветление, которое почти сразу сменилось апатией. Программа уже три года пылится без действия, исследования заморожены, сейчас все системы «Эвесты» претерпели большие изменения, и программное обеспечение постоянно обновляется. Да и подвергать Еву риску? Нет! Я не мог на такое пойти. Стоило только представить, как перед глазами сразу же возникал образ парнишки. Так что, отмахнулся от этой идеи и принялся за поиски решения другой проблемы – как вернуть жене реальную жизнь!

Прошло уже более месяца, как Ева пришла в себя. Она практически не разговаривала, лишь иногда, но и эти слова слетали с губ, искривленных отвращением к нынешней жизни. Она все еще находилась в госпитале, а я продолжал навещать ее изо дня в день. И каждый раз натыкался на презрительный взгляд лечащего доктора, ведь в одном из разговоров дал четко понять, что ни за что и ни при каких условиях не буду испытывать запрещенную программу на своей жене.

В один из дней, когда сидел около ее кровати, заметил странную гримасу жены, весь ее вид говорил о том, что она сейчас беседует о чем-то сама с собой, глаза Евы постепенно наполнялись слезами, а губы начинали дрожать:

– Ева? Что-то не так? – я наклонился вперед и коснулся ее лица.

– Почему ты не хочешь спасти меня? – она произнесла это со злостью в голосе, а по щекам скатилась очередная порция горьких слез.

– Я хочу! Ты себе не представляешь, как! Отчего такие мысли?

– Я не о тех разработках, которые могут вернуть мне чувствительность. Я о «Гондване»

– Ты же знаешь, проект закрыли.

– Но программа жива, ее не уничтожили.

– Надеюсь, ты помнишь, что случилось с тем несчастным, на котором ее впервые испытали?

– У тебя много времени в запасе, чтобы усовершенствовать ее и привести в действие. В любом случае, искать решение с моим исцелением придется слишком долго, может быть, ты его так и не найдешь, но «Гондвана», она может… – но в этот момент я ее перебил.

– Да кто вообще надоумил тебе это?!

– Доктор Ирвин, – чуть слышно произнесла Ева, продолжая умоляюще смотреть на меня.

– Вот, вездесущий докторишка! – я резко мотнул головой и откинулся на спинку стула.

– Не говори так, если бы не он, то меня могло бы и не быть.

– Ева, пойми меня правильно, я хочу спасти тебя, а не похоронить заживо. Ты просишь о невозможном, все равно, что засунуть тебе в мозг оголенные провода и дать напряжение. «Гондвана» не оправдала себя, она убила человека.

– Так почему же ты ее хранишь, по сей день? Ты веришь в то, что проект успешен.

– Я боюсь! Да! – вскочил со стула и заходил взад – вперед – Именно боюсь! Страх перед тем, что могу потерять тебя.

– Дани, – глаза Евы стали как раньше, невероятно ясными и сияющими, она посмотрела на меня так, что в душе все перевернулось. – Ты ученый, великий человек! Я ни минуты в тебе не сомневалась, я знаю, что ты пройдешь огонь и воду, но добьешься своего. Однако, ты прекрасно понимаешь, что это может потребовать слишком много времени. Отныне наша жизнь никогда не будет такой, как раньше. Поэтому надо как-то приспособиться, но из всех возможных способов для меня ужаснее всего просыпаться каждый день в одном и том же положении, не чувствовать ничего, не знать, сходила ли я в туалет или же меня укусил комар, замерзла ли я или наоборот перегрелась, зависеть от всевозможных аппаратов, поддерживающих мои мышцы в тонусе, чтобы те не атрофировались окончательно. При всем желании жить, не могу наблюдать за одной и той же картиной полнейшей беспомощности и неполноценности, – затем она замолчала, а спустя минуту добавила. – Если ты меня любишь, то рискнешь.

Что я мог ответить на это? Она права, каждое ее слово пропитано болью, каждое движение глаз связано лишь с тем, чтобы скрыть разочарование. Теперь я понимал, что людям, находящимся в коматозном состоянии, было значительно легче, они жили во снах, где продолжали ходить, встречаться с близкими и чувствовать.

Не произнеся ни слова, поцеловал ее и вышел в коридор, где сел на лавку, закрыл руками лицо и просто сидел. Сидел час, два, пока меня не осенило. Ева имеет право на жизнь Там! Я могу продолжить работу над программой у себя дома, благо все средства были под рукой и никто из «Эвесты» об этом не узнает, за столько лет работы я научился заметать следы. Только вот одному мне не справиться, поэтому решил рискнуть и обратиться за помощью к бывшим коллегам, которых в свое время незаконно уволили из Корпорации. Эти люди воистину мастера своего дела, они должны были помочь…