– Ты, Паша, мог его знать! Он учителем истории в нижнетамбовской школе работал. Кретов Александр.

– Кретов? Конечно знаю, – взволнованно ответил Павел. – Выходит, погиб наш Саша. Надо же, Герой.

Мы замолчали, вспоминая каждый своё и отдавая последнюю молчаливую дань земляку.

– Что дальше-то было? – попросил я Павла продолжить рассказ.

– Понимаешь, что самое смешное, – произнёс зло тот. – Мы воюем, наши ребята гибнут. А только мы погнали эту сволочь до границы, как нам приказ: «границу не переходить, возможно, это провокация». Какая к чертям провокация, неужели мы такие дубы и не видим, что творится? И мы назад в свои окопы. Только двадцать пятого июня нам объявили, что это война.

Двадцать шестого июня меня отправили в штаб сто девяностой дивизии с донесением. На всякий случай комбат майор Рябышев приказал донесение заучить, и уничтожить. В донесении говорилось, что у нас много раненых. Требуются санитарные повозки, боеприпасы, продовольствие и горючее.

Прибыл я в штаб, а там тишина. Ни людей, ни часовых. Всё брошено на произвол судьбы. А в печатной машинке торчит недописанный приказ.

«Обязать старшин подразделений сдавать на склад стреляные гильзы», – прочёл я одну строчку и сплюнул на землю. Какие гильзы, тут бойцов погибших хоронить не успеваем.

Вернулся я в батальон, доложил обо всём комбату. Тот не поверил, и сам поскакал в штаб. Вернулся смурной и говорит:

– Мы в окружении, всем готовиться к отходу. То имущество, что не сможем взять с собой, – уничтожить!

Двадцать шестого июня перед обедом семь тысяч бойцов начали отступление. Майор Рябышев взял на себя командование сводной частью, состоявшей из солдат сто девяностой и сорок первой дивизий сорок девятого корпуса шестой армии.

– Интересно, а где в это время были генералы? – усмехнулся я. – Семь тысяч соединение приличное.

– Не знаю, где были генералы, но когда дошло до дела, то командовали отступающими полками даже лейтенанты. Сам видел, – ответил Лоскутников.

А у меня в голове понемногу складывалась картина всеобщей неразберихи начала войны. Тем более что рассказывал обычный солдат, который собственными ножками, с боями, протопал от границы до Старого Оскола. Как всегда в годину смуты и горя за Родину вставали обычные, не обласканные властью и жизнью люди. Это они становились надёжным живым щитом между врагом и отечеством.

– Отступали мы с боями, – донёсся до меня голос Павла. – И теперь уж так получилось, что мы висели на хвосте у фашистов. Часто схватывались в рукопашной. Да и немец был уже без былого форсу, воевал с опаской. С командиром нам здорово повезло, умел майор воевать. Разведка постоянно находилась в поиске. Поэтому и выбирали пути, где немцев было меньше всего.

Мы без особых потерь перешли шоссе Варшава— Киев, «железку» и вышли в район Теофиполя. Увлёкшись разведкой в восточном направлении, мы упустили ставшее для нас тылом западное направление. В начале июля разведка доложила, что с запада по нашим следам идёт большое соединение фрицев.

– К бою! – последовала команда.

Мы заняли оборону и стали ждать. И вот на поле перед нашими позициями выползают немецкие танки и, ведя шквальный огонь, устремляются на нас. При виде такого количества бронетехники становится страшно. Рядом со мной лежал молодой ещё парнишка родом из-под Гомеля. Комсорг батальона. Веришь, нет, он «Отче наш» назубок несколько раз прочёл.

– Выходит, есть Бог-то, раз мы его в самые трудные моменты своей жизни вспоминаем? – произнёс я.

– Я тоже комсомолец, – ответил из полумрака Павел, – а ведь, чего греха таить, молился всем угодникам и мать вспоминал. У матери мы тоже помощи просим, как у последней инстанции.

– Перед смертью человек словно голый, – поддержал я парня, – с него вся шелуха слетает.

Наступила неловкая тишина. Мужчине нелегко признаваться в слабости, но признание своей слабости делает нас сильнее.

– Помогла комсоргу молитва? – прервал я затянувшуюся паузу.

– Она нам всем помогла. Когда бой был в самом разгаре и до немцев оставалось метров восемьсот, начало твориться непонятное. Над нашими головами, в строну фашистов, оставляя за собой огненные шлейфы, полетели странные снаряды. Мы от удивления просто онемели. А у немцев творился настоящий ад. Горела даже земля.

Когда всё закончилось, нам даже не пришлось идти в контратаку. Перед нами было обугленное поле, усеянное сожжённой техникой и трупами вражеских солдат. Страшное дело.

– Небось, «катюши» поработали? – усмехнулся я.

– Тогда я об этом ещё не знал. А когда мы двинулись дальше, то километров через пять увидел я это чудо. Гвардейские миномёты называется. Командир дивизиона, пожилой капитан с перевязанной головой, доложил нашему майору, что в машинах нет топлива и последние снаряды были истрачены на поддержку нашего соединения.

– Дорогой ты мой человек! – расцеловал капитана майор. – Да если бы не вы… Эх! – махнул он рукой.

– Мы бы хотели присоединиться к вам, – слегка поморщился гвардейский капитан, – помогите с топливом.

– Нет топлива, – виновато пожал плечами наш командир.

– Тогда я обязан уничтожить установки. Хочу, чтобы вы были свидетелями, что иного выхода у меня нет, – вытянулся капитан.

– Всё так серьёзно? – спросил майор.

– Техника сверхсекретная и в случае опасности подлежит уничтожению.

– Ну что ж, уничтожай.

А нас к «катюшам» так и не подпустили. Но оружие, я тебе скажу, сила! С таким воевать можно. Жаль, что те пришлось взорвать, мы бы с ними…

Рассказ Лоскутникова был прерван появившейся медсестрой Танечкой.

– А вы, полуночники, почему не спите? – строгим шёпотом произнесла она. – Немедленно спать! Дождётесь у меня, что я товарищу Лыкову пожалуюсь.

– Какая же вы, Танечка, красивая, когда сердитесь, – подкинул леща Паша. – Смотрел бы и смотрел на вас.

– Не подлизывайтесь, ранбольной. – Таня подоткнула спавшее с Пашки одеяло и, погрозив пальчиком, вышла из палаты.

– Эх! – вздохнул парень, провожая её взглядом.

– Спать?

– Спать! А то военврач здесь зверь.

И скрипнув на прощание кроватными пружинами, мы замолчали, думая каждый о своём.

Глава 7.

ЛЕТО СОРОК ПЕРВОГО НА ЮГО-ЗАПАДНОМ

Мою руку и плечо всё-таки закатали в гипс. На следующее утро военврач второго ранга Лыков посмотрел на меня, покачал головой и приказал:

– Этому герою гипс, а то он у нас до майских праздников отдыхать будет.

И вот мы с Лоскутниковым Пашкой стали оба леворукими. Павел как местный сторожил был в авторитете. Ещё больше авторитета придавало ему то, что попал он в госпиталь в начале января в самый разгар контрнаступления под Москвой, уже имел две медали «За отвагу». Самая крутая солдатская награда того времени. Не надо говорить, каково было в сорок первом году, во время всеобщего отступления, бардака и неразберихи заработать такую награду. Наградами в ту пору не баловали. Это было то же самое, что получить звезду Героя во второй половине войны.

После обеда в госпиталь приехал командир нашей бригады, чтобы лично вручить Орден Красной Звезды и запоздавшую егозинскую «Отвагу».

– Выздоравливай, Близнюк, ждём тебя в бригаде, – пожал он мне левую руку и тихонько сунул под одеяло флягу спирта.

После него пожаловали Серёга с Мыколой. На танкистских комбезах сияли такие же, как у меня, ордена. Николай, словно не веря в происходящее, то и дело косил глазом на орден и застенчиво улыбался.

– А вы какими судьбами? – удивился я.

– Да мы тут неподалёку, на переформировании, – во весь рот улыбался механик. – Командира нам дали, а вот от заряжающего пока отказываемся, ждём тебя. Так что давай тут не залёживайся.

– Как новый командир?

– Молодой, совсем пацан после училища. Кретову он не замена.

– Научится.

Мы помолчали.

– Эх, – вздохнул Сергей. – Кружки-то у тебя хоть есть? Сашку, командира нашего, помянем. Да и ордена обмыть полагается.

Я пожал плечами и скосил глаза на Павла.