– Обход закончился. Я сейчас Танюшку позову, – сел он на кровати.

– А она?…

– Всё в порядке.

Уж не знаю, что он там ей говорил и почему он вообще ей это мог говорить? Но через несколько минут пришла медсестра Татьяна и, выражая степень крайнего неудовольствия, поставила на тумбочку три медицинские мензурки.

– Только недолго, – строго посмотрела она на танкистов. – Это у нас категорически запрещено.

– Давай с нами, сестричка. – Серёга ловким движением фокусника извлёк из-под комбинезона бутылку французского коньяка. – Помянем нашего командира Героя Советского Союза Кретова Сашу.

Готовые было сорваться слова отказа при последних словах Сергея так и остались на губах. Девушка стала серьёзной и взяла протянутую ей мензурку с коньяком.

– Из старых запасов, – пояснил Серёга и, встрепенувшись, посмотрел на радиста: – Э, боец, а где сыр, колбаса, шоколад?

Выпили не чокаясь. Помолчали и налили по второй.

– Хороший был человек, пусть ему земля будет пухом, – сказал я.

– Ой, мальчики, я побегу, – всплеснула руками зарумянившаяся девушка. – Смотрите у меня здесь, – погрозила она пальчиком и упорхнула.

– Да-а, хорошо вам здесь, – протянул Серёга, провожая девушку взглядом. – И тепло, и всякие прочие интерестности. А у нас сплошь тоска да нервы. Мыколу воинскому делу обучать знаешь сколько нервов надо?

– Товарищ младший сержант, – обиженно протянул солдат.

– Да, да, – перехватив мой взгляд, произнёс механик- водитель. – Родина оценила мой вклад в обучение молодых солдат и присвоила звание младшего командира.

– Она же, перед последним боем тебя на губу обещала посадить, – засмеялся я.

– У вас устаревшие сведения, товарищ старшина. Мы с товарищем комбатом по вопросам воспитания в сей момент стоим на одной платформе. – Новоиспечённый педагог строго посмотрел на Мыколу.

Мы ещё раз помянули политрука. В дверях палаты появилась Танечка.

– Товарищи военные, которые посетители, – строго произнесла она. – Время свидания закончено. Ранболь- ным необходимо принимать процедуры.

– Держи, – произнёс Серёга, и две бутылки коньяка перекочевали к тоскующей под матрацем фляжке со спиртом. Рядом с тумбочкой примостился вещмешок с трофейной снедью.

– А это вам, товарищ Татьяна, – и в ладонь санинструктора легла толстая плитка шоколада, – знайте, что танкисты народ зажиточный. У них всегда найдётся, чем угостить хороших людей, – многозначительно посмотрел Сергей в глаза девушки. – Если надумаете выходить замуж, то жениха ищите среди нашего брата, танкистов.

– Ну и гусь ваш механик-водитель, – усмехнулся Павел.

– Есть немного, но товарищ надёжный.

К вечеру, когда палатный люд угомонился и наступившую тишину прерывали лишь стоны раненых и выкрики идущих в атаку даже во сне людей, Павел продолжил свой рассказ. Мне действительно было интересно услышать из первых уст участника этих событий правду о начале войны.

– Мы продолжали отступать. Но теперь присутствовала хотя бы видимость того, что мы регулярное подразделение Красной армии. Нас стали сносно кормить. – Рассказ Лоскутникова стал живее и красочней. Так бывает всегда после принятой дозы горячительного.

Под Староконстантиново меня, во главе разведгуппы из пятнадцати человек, отправили прояснить обстановку. Чтобы шире захватить сектор разведки, мы разделились на несколько групп. Но наши группы попали под массированный налёт авиации и рассеялись.

Утро следующего дня было для меня совсем не радостным – я остался один. Вернее, вдвоём со своей лошадью. И тут, откуда ни возьмись, появился немецкий ас-одиночка. Чем я ему приглянулся, не знаю. Но эта сволочь стала гонять меня по степи, пробуя на мне своё мастерство. После одной из атак моя лошадь, перекувыркнувшись через голову, распласталась в траве. Я вылетел из седла, но подхватился и, пока немец не вернулся, подбежал к ней. Нет, она не просто споткнулась, она была убита наповал. А фашист всё не мог угомониться.

– Что, патронов много? – кричал я в отчаянии. Укрывшись за трупом лошади, стрелял по самолёту из карабина. Сначала я психовал и вёл беспорядочную стрельбу, но затем взял себя в руки и вспомнил родной Амур. Вспомнил, как осенью ходил на утиную охоту. Я смотрел на размалеванное брюхо надвигающейся на меня смерти и сказал себе, что это не «мессер», а обычная дичь. Моя дичь, и её место в моём охотничьем мешке. Мне казалось, что между бегущими к земле струями огня я вижу глаза немецкого лётчика, а он мои. Даю прицел на упережение, и палец плавно тянет за спусковой крючок. Отдачи не почувствовал, всё моё внимание было приковано к истребителю. Самолёт, словно испугавшись, подпрыгнул, как бы споткнувшись на ухабе, и, перевернувшись вверх брюхом, штопором врезался в землю. Высота была маленькая, и парашют бы немцу не помог.

Я посмотрел на карабин, а почему бы и нет? У себя дома я считался одним из лучших стрелков даже среди опытных таёжников. Наверное, этого парня плохо учили в детстве, что слабых обижать нельзя, вот он и поплатился за своё невежество.

– Медаль сорвалась, – пошутил я. – Свидетелей-то не было.

– Если бы ты знал, сколько раз мне их обещали, – усмехнулся Пашка. – Два раза документы уходили на ордена, по крайне мере командиры мне об этом говорили, но ранения и перемены места службы оставляли их где-то в штабах. Война судит по-своему, и я рад тому, что имею. И очень важно, что не посмертно.

Я слушал Пашу, и у меня в душе тёплой струйкой растекалась гордость за дальневосточников, геройские мы всё-таки ребята! Да, нас очень мало, что такое для огромной страны миллион? Но силён дух этих заброшенных на суровые окраины людей.

– Когда я вернулся в то место, где оставил часть, то обнаружил, что её на месте нет, – продолжал Павел. – Присоединился к группе других окруженцев. Нас таких набралось двадцать пять человек. Вышли к селу Морозо- во. На окраине села раненный в руку майор-танкист, размахивая пистолетом, собирал прибывающих солдат.

– Я командир Красной армии, – говорил он хриплым голосом. – Приказываю занять позиции на западной окраине села. В селе полевой госпиталь. Необходимо продержаться, пока всех раненых не эвакуируют.

Моя группа выглядела довольно серьёзно. Каждый имел своё закреплённое оружие плюс немецкие автоматы и боезапас. Поэтому мы сразу привлекли его внимание.

– Очень надеюсь на тебя и твоих людей. Медсёстры в госпитале совсем молоденькие девчонки, представляешь, что фашисты с ними сделают?

– Не переживайте, товарищ майор, будем стоять сколько потребуется, – заверил я его.

– Ну и добре.

Мы заняли уже подготовленные кем-то до нас окопы и стали ждать. Немец попёр к вечеру. Сначала на мотоциклах выскочила их разведка. Мы расстреляли их в упор. Затем пошли пехотные цепи. И сколько было таких атак, кто их теперь сосчитает. Бывало в день до пяти-шести. Схватывались в рукопашной и били их, били и били. Затем вновь отходили.

После очередного боя под Морозово майор приказал нам отходить под город Белую Церковь.

– Там формируются новые части. Есть и снабжение, и продовольствие, – говорил он на прощание.

– А как вы?

– А у меня есть ещё неоплаченные долги, – криво улыбнулся он. – Бойцам спасибо, сержант, не подвели.

Перед Белой Церковью дорогу нам перекрыл заградотряд. Мои ребята были при оружии, своём и трофейном. Имелись и документы. Энкавэдэшники проверили документы, приказали сдать трофейное оружие. Из семи тысяч, дошедших от польской границы до Белой Церкви, насчитали лишь двадцать человек.

«Вот такой счёт», – думал я, с тоской глядя на своё воинство. Но нам повезло. Когда мы получали сухой паёк, то встретили начальника тыла сто девяностой дивизии.

– Через полчаса остатки сто девяностой отправляются под Черкассы на доукомлектование, – сказал он. – Смотри не опоздай.

После формирования нашу дивизию оставили оборонять переправу через Дон. Я точил шашку, когда раздалась команда «воздух». Первый же разрыв бомбы – и ватная тишина окутала моё сознание.