– О-о, – протягивает мама, – что дальше?

– Я ответила ему тем же. Хотела задать ему вопросы, касающиеся предстоящей работы… – выдерживаю паузу, не специально, дыхание снова перехватило, хотя, если это поможет создать некую интригу, то это как раз кстати.

– Чего же не задала?

– Не пришлось. – Я наконец выдыхаю. – Он сам начал скидывать мне всякие картинки, расписывать, рассказывать… Так и ответил на все мои вопросы, которые я даже не успела ему написать.

– Вы только посмотрите на неё! – она резко поворачивается ко мне лицом, и я оставляю нож и огурец в покое, осторожно повернув голову к ней. – Зажглась звезда, аж глаза блестят! На чём закончили разговор?

Улыбка не сходит с моего лица. Наоборот, становится всё шире, ярче. Даже щёки сводит.

– Мы ещё не закончили. Он что-то продолжает писать… Я оставила телефон в своей комнате и прибежала к тебе – так хотелось об этом рассказать.

Мама глубоко вздыхает. Так, будто она только что освободилась от тяжёлой ноши. Таинственно, но явно по-доброму, улыбается. Снова берётся за готовку.

– Втюрилась девка.

– Ничего я не втюрилась.

– Втюрилась, втюрилась! По самые уши! Вон как горят.

Спорить с ней бесполезно. Я решаю пойти другим путём.

– А что, мама против? Мне квартиру подыскивать?

Она кривит лицо в комической гримасе: губы растянуты и поджаты в тонкую линию, одна бровь опущена вниз, а вторая вздёрнута кверху; затем она хватает шампур и пронзает им воздух со словами:

– Ой, Алис, заткнись!.. Иначе я тебя шампуром заколю.

Я отпрыгиваю в сторону, визжа и смеясь.

Мама берёт оставшиеся три шампура в одну руку и миску с маринованным мясом – в другую, чтобы отнести их папе. Я догоняю её уже в коридоре, чтобы задать тот же вопрос, только в другой форме, более серьёзной. Мне вдруг становится очень важно узнать, что она об этом думает (о моих чувствах к доктору, чужому мужчине) прямо сейчас.

– Мам, так что ты скажешь об этом?

Она немного замедляется, начиная говорить, затем, у входной двери, останавливается совсем.

– Ты не глупая девочка, знаешь, что он уже занят, а чужих нам не надо, да и сам он из семьи вряд ли уйдёт, – эти слова острым лезвием проходятся по моим ушам. Я и не хочу, чтобы кто-то куда-то уходил… – Но ты уже влюбилась, вижу по тому, как ты сияешь, – она кротко улыбается. – В последний раз я тебя такой видела, когда ты совсем маленькая была. Ребёнка всегда осчастливить легче. Ровно, как и обидеть. Так вот что я скажу: пока ты любишь, и это приносит тебе радость и счастье – и я счастлива буду. Для меня главное, чтобы тебя больше никто не обижал.

Мои чувства кажутся мне самой грязными, запрещёнными. Хотя такой вдохновлённой я себя ещё никогда не чувствовала. Но гораздо чаще я мысленно ругаю себя, чем позволяю насладиться этими приятными ощущениями, пробуждаемыми от мыслей о нём, о его взгляде, о его улыбке, о его тёплых руках. И я рада, что один из самых дорогих мне людей, не осуждает меня, а поддерживает. И я немного забываю о самобичевании, ослабляю хватку собственных рук вокруг собственной шеи. Мамины слова всегда звучат правдиво и искренне. После них мне зачастую становится легче. Я обнимаю её сзади. Она склоняет голову мне на плечо, так как руки у неё всё ещё заняты.

– Ну всё, иди давай, режь огурцы.

И я отстраняюсь от неё, весело хихикая, вприпрыжку убегаю на кухню в надежде не получить волшебного пенделя.

Мама не умеет долго быть серьёзной. Так я раньше думала. Но теперь понимаю, что всё наоборот: требуется немало усилий, ума и мудрости, чтобы оставаться весёлым, позитивным, любить жизнь во всех её проявлениях и делиться этими чувствами с другими.

5

После вкусного, сытного ужина, я возвращаюсь к себе в комнату. Не терпится прочесть то, что написал мне доктор. А если там ничего нового нет, то мне не терпится перечитать то, что он писал до этого. Всё это кажется глупым, когда я пытаюсь взглянуть на себя со стороны, но эти глупости сводят меня с ума.

Беру телефон. В нём несколько уведомлений. И все от него…

Не переживай) Всё нормально

И будет всё нормально

У тебя очень красивая улыбка

Ну всё. У меня выросли крылья, и я полетела. Куда – не знаю.

Печатаю ответ ледяными, трясущимися пальцами.

Спасибо

Он тут же отвечает.

Тебе удобно будет подъехать послезавтра на приём?

Конечно, удобно. Пока учёба не началась, я абсолютно свободна. Печатаю ответ.

Да

Тогда до встречи. Жду в 15:00

Ставлю телефон на блокировку и плюхаюсь в кровать. Всё вокруг начинает кружится. У тебя красивая улыбка. Воспроизвожу эти слова его голосом снова и снова у себя в голове. Мне так ещё никто не говорил (ну, кроме мамы). И хотя я до последнего не хочу этого признавать, мама права: я «втюрилась», влюбилась. И меня продолжает затягивать в это болото незнакомых мне ранее чувств и ощущений.

Глава 3

1

– Сделаем из тебя красотку!

– Да! Зубы будут ровные, красивые!

– У неё итак зубки хорошие. Мы их просто немножечко подправим, и будет голливудская улыбка, – сказав это, Нина широко улыбается и трепет мои щёки, выглядывая на меня сверху. Я сижу (лежу) в кресле стоматолога с открытым ртом. И что все вокруг меня столпились? Мне более чем неловко. Мой доктор шутит и смеётся с этими девчонками, кажется, даже заигрывает, отчего мне становится ещё более неудобно в этом положении, привожу брови, соединяя их вместе и мечтаю как можно быстрее исчезнуть из этого кабинета.

– Ну, ладно, не будем им мешать, – слава богу, Нина принимает мудрое решение за всех.

Нина и ещё две незнакомые мне девицы ретируются из кабинета, и мы (я, Максим Алексеевич и Карим) снова остаёмся одни. В кабинете, как и в первый мой приём, очень холодно, и от этого у меня начинает першить в горле, нос становится мокрым, пальцы ног и рук леденеют. Не хотелось бы мне разболеться.

– Ну что, как дела, Алисонька?

Безмолвно киваю в ответ на вопрос доктора, подтверждая, что всё в порядке. По телу пробегают мурашки, но уже не от холода, а от того, как он произнёс моё имя. Но неприятное чувство, что я испытывала буквально минуту назад, трезвит меня, и я снова становлюсь холодной, в прямом и переносном смыслах. Что это? Ревность?

– Карим, дай, пожалуйста, зеркальце, подготовь позиционер и всё остальное, – доктор подъезжает ко мне на своём стуле и, как только ассистент отворачивается, пронзает меня своим взглядом.

Карим находит то, что нужно, вскрывает бумажный пакет со стерилизованным инструментом и кладёт его на тумбочку рядом с Максимом Алексеевичем, затем подаёт ему зеркальце. Тот берёт его и тут же склоняется надо мной. Я нервно сглатываю и ёрзаю в кресле, прежде чем отрыть рот и позволить ему, хоть и через перчатки, коснуться меня.

Я вся сжимаюсь и перестаю дышать, пока он исследует мой рот. Его лицо расположено так близко к моему, но даже сейчас я не решаюсь взглянуть на него. Вместо этого я оббегаю взглядом Карима: он внимательно наблюдает за каждым движением доктора.

Максим Алексеевич отстраняется от меня и просит ассистента «включить какую-нибудь музыку».

– Повеселее только, – добавляет он и улыбается. Карим включает радио, и кабинет тут же наполняют звуки знакомой мне песни, хита года, “Despacito”. Не зная слов, доктор начинает подпевать (подвывать), раскачиваясь корпусом влево и вправо.

– Нравится эта песня? – он обращается ко мне и, не получив ответа, добавляет, – мне нравится!

Я невольно ему улыбаюсь, и он, кажется, начинает двигаться ещё энергичнее в такт музыке.