– О! – поощрил бригадира довольный Мамонт, и то ли засмеялся, то ли заплакал. Это было так неожиданно, что все притихли. Но Мамонт, конечно же, смеялся – видимо, его повело с чифира.

– Уважаю чифу грузинскую, второй сорт! – для красного словца изрёк бригадир. – С неё волокуша мягкая…

– О! – снова подхватил Мамонт. – Ванька Плаха в сточности так жа вякал! Откуда за него знаишь?

– Жрали вместе на зоне.

– Ет-та ниплоха! – одобрительно сказал Мамонт. – Ет-та ниплоха! Ты мне годисься! Найдёшь миня в городе по адристу…

И он вдруг назвал нашу улицу и дом соседа Налима. Я был далёк от восторга и потому промолчал, конечно. На другой день приехал пьяный прораб и, поблевав в бетономешалку, косноязычно передал новость – стройку, самовольно начатую совхозным директором, пока заморозить, а «сабашников» рассчитать и выбить из пределов усадьбы. Причём,рассчитать по обычным строительным расценкам. А это значило, что даже остатки аванса надо будет нести обратно в контору. Бригадир смотался туда и, вернувшись, всё же наградил каждого полсотней рублей. Плюс пропитое и пущенное на «дрянь».

– Гуляй, рванина! – горько посоветовал он.

Я засобирался домой. Мамонт забеспокоился тоже. Он разбудил дрыхнувшего на «письменном столе» прораба, нахлобучил ему на лысину мокрую измятую шляпу и одёрнул его новый синий халат. Прораб покорно сел за руль джипа и повёз нас на полустанок. Бригада разбрелась по деревне пьянствовать, и никто нас не провожал. Всю дорогу Мамонт проникновенно рассказывал прорабу, что едет к хворому «браццу Инуярию»и хотел было заработать на гостинцы попутно, да не судьба. А с другойстороны, сменил он тему к концу пути, ему на всё наплевать – брат не жилец на свете и денег у него, словно у дурака махорки… Я таращил на Мамонта глаза и едва ли невслух ужасался будущему соседству.

Брата своего Налима Мамонт нашёл в больнице покойником. А жена рассказала мне, что соседи, выносившие деда к санитарной машине, заперли его дом и отдали ключ ей на хранение. Ночью мы услышали некий треск и звяканье стёкол. Я выбежал неодетый на крыльцо и прислушался. Тут на улице поднялась стрельба, мгновенно привлёкшая внимание конного милицейского патруля, и из соседского сада кто-то вымахнул аж прямо через ворота. Надо сказать, молодёжь на нашей окраине жила тогда развесёлая и часто развлекалась стрельбою из ружейных обрезов. Бывали раненые, случались и убитые, а прошлой осенью произошла чудовищная трагедия: мальчишка, маньячно возжаждавший завладеть ружьём для обреза, застрелил соседских братишку и сестрёнку. В дождливые ночи, в грязи по колено и в чёрном мраке патрулировать наш куток на машинах или пешком было очень и очень затруднительно, и милиция содержала отделение всадников. Зимой, чтобы кони не застаивались, патруль стерёг коллективные сады – особенно рьяно после того, как поселковая шпана взяла моду играть на чужие участки в карты и, проигравшись, вырубать на них под корень деревья и жечь дома. В конце семидесятых годов, в особо пьяные времена, отзвуки поселковой канонады долетели аж до Москвы. Оттуда приехал представитель, собрал молодёжь в клубе, организовал акт братания и предложил сдать обрезы. Вроде бы сдали, помнится.

На рассвете мы осмотрели Налимов дом и ахнули – ближнее к крылечку окошко было высажено, внешняя рама валялась на лужайке, внутренняя в комнате на ковре. Шкаф был открыт, ящики стола выдвинуты – грабитель, наверное, искал деньги. Старинное пианино неизвестно почему оказалось зверски изуродовано. Двери, ведущие в другие комнаты,были, видимо, заперты. В окошко я залезать не стал. Хотели позвать соседей, но тут явился пьяный в доску наследник и, утвердясь у воротного столба, заревел несусветное, новыми поколениями забытое:

Бо-о-ожа, царя хране-е-е!..

Ц-а-арствовай в сла-а-ву!..

Тело своего брата Мамонт домой не привозил – как после выяснилось, подогнал катафалк прямо к моргу. И похоронил Януария помпезно, на деньги общака, а поминки сделал в одном из дорогих ресторанов. Я повесил новому соседу на шею ключ, кое-как вставил рамы и удалился, имея мысль никогда не наведываться в этот дом.

И почти до самой зимы так-таки и не общался с Мамонтом. Впрочем, ему тоже было не до меня. Всю осень к нему вереницей тянулись на поклон уголовники, они несли водку и приводили нарядных визгливых шлюх. Урки нас не тревожили, ибо мы не задавали им никаких вопросов и не сплетничали на улице об их экспансивном поведении. Некоторые, примелькавшись, вежливо здоровались с нами. А случалось, и курили со мной на лавочке у ворот, рассуждая глубокомысленно «за жисть и прозу» – некоторые из них были весьма начитанными людьми: на зоне времени много. Что, однако, не мешало им через час-другой мочиться прямо с высокого Мамонтова крыльца, в виду наших окон. Чаще всех бывал у Мамонта мой бывший бугор. И целую неделю гостил белогорячечный и всклокоченный оборванец Ванька Плаха, отпущенный до суда и дожидавшийся условного срока за следы анаши в кармане. В углу сада у деда Януария стояла крепкая просторная баня, но он её не топил и посещал городскую – чтоб быть на публике, если с сердцем вдруг плохо станет. Зато Мамонт с друзьями выгоняли в ней хмель не меньше трёх раз в неделю.

В ноябре, несколько, видимо, очухавшись, сосед вдруг заметил и повреждённое окно, и искорёженное пианино. И произвёл дознание. Злодеем, посягнувшим на имущество новоявленного пахана, оказался удалый молодец по прозвищу Керя. Жил он на самом краю кутка, в местности, именуемой «горячей точкой»: там в куче стояли хлебопекарня, кондитерская фабрика, мясокомбинат, винцех, маслозавод, топсбыт и склады заготсырья. Вполне естественно, что на этом приволье Керя жил припеваючи – не голодал, не мёрз, не испытывал недостатка в вине и в девках и, что главное, отродясь нигде не работал. Мамонт возмутился не самим фактом преступления – ведь Керя не знал, что тихий Налим призовёт и оставит столь властного наследника,а тем, что разбойник не явился к нему с повинной. На следствии, происходившем посреди улицы, Керя был вытоптан в снегу и сознался, что искал деньги, но не нашёл. А услышав милицейские трели, сыграл от злости на «пиянине» ломиком и смотался.

Синим морозным вечером он привёл на вожжах со своего двора вскормленного батонами поросёнка. Ужасный Мамонт, стоя в майке на огороде, чесал поросёнка за ухом и то ли смеялся, то ли плакал. Его голос проникал в наш дом даже через двойные рамы. Жена сказала, что ей тоскливо и страшно, и ушла посумерничать к родителям.

Посреди ночи несносный Мамонт разбудил нас, торжественно впёрся в дом и положил на мои холсты здоровенную ковригу свинины. Я пил с ним на кухне чай и несколько раз подряд выслушал пространный рассказ о чрезвычайной сытости поросёнка.

– В дуплё кулак не залазит! – орал сосед возбуждённо. – Бутору нет совсем, одно сало!

И ещё уверял, что за ним никогда не заржавеет, что не уважить «суседа» он не может.

– Зачем ты взял мясо? – испуганно взметнулась жена, когда Мамонт унялся и ушёл.

– Занадом! Попробуй-ка, не возьми! Для Мамонта мы хорошие соседи – вот он нас и благодарит. Да ты не бойся, ворованное он нам не принесёт…

И впоследствии Мамонт тоже обращался со мной вполне прилично – насколько это было возможно для него, но я знал: очутись я среди его собутыльников – сразу получу от него и лошака, и баклана, и всё остальное. С его заслугами разговаривать со мной на равных при свидетелях-урках он не имел права. Так уж в уголовном мире заведено. Иногда мы занимали у него деньги, и он у нас тоже занимал – дело соседское. Если у него сидели приятели, я вызывал его на крыльцо. Если он был один – смело заходил в дом. Через несколько недель после ночного угощения свининой я нашёл в нашем почтовом ящике перевод для Мамонта на сотню рублей – сосед своим ящиком обзаводиться не помышлял. Бумажка была прислана из далёкого северного леспромхоза. Пришлось пойти и отдать её.

Был уже конец декабря, стояли довольно сильные морозы, но все двери у Мамонта оказались открыты настежь. При изобилии комнат в доме Мамонт обитал лишь в одной, да ещё на кухню заглядывал. Окошко комнаты смотрело в татарский огород, а кухонное – в другую сторону, в сад моего отца. Картина предстала передо мной жутчайшая. Прямо напротив двери, на покрытом мешковиной столе, покоилась мёрзлая свиная туша. Рядом с ней надсадно верещал на тумбочке телевизор. А хозяин громко храпел на кровати у стены, выставив из-под трёх одеял босую посиневшую ногу. Я выключил телевизор, разбудил Мамонта и с выражением прочитал ему бумажку.