В войну, говорят, было два случая, и один – нелепый весьма. Отделение немецких десантников, с автоматами, гранатами, рацией и тремя ручными пулемётами прошло утром через весь город, но, узнав случайно его название, сдалось без боя.Их намеревались выбросить на помощь другому десанту, захватившему городок километрах в трёхстах от нас, а штурман транспортника крепко-таки дал маху в ночном полёте. Второй случай был посерьёзнее. Рота НКВД, прочёсывая пригородные леса, на льду озера наткнулась на немецкую разведгруппу. Три мужчины и женщина-радистка. Немцы только что пристрелили её и пытались утопить тело в полынье. На этом слух и кончался – даже и в современном виде. Что там такое произошло, народ так и не узнал.

Моя жена поступила заочно на агрофак, а я пошёл в педагогический институт – мне с детства хотелось стать учителем рисования. Мы возмечтали выучиться и, утвердившись, как нам мерещилось, в независимости, возвратиться в своё село, на родную землю, не очень-то ласкавшую нас до этого. Мы были вполне исправными пейзанами, да и единственной молодой семьёй на селе и, помнится, не думали уезжать, но, когда я ушёл служить в армию, наш бригадир повелел моей жене ходить за его скотиной. И моя разнесчастная солдатка маялась у него в хлеву, словно клеймёная раба. К тому же, зная буйный нрав неженатого бугра, я вовсе не исключал, что он не раз её там же, в хлеву и нагибал. Вернувшись домой, бугра, а тем более жену я для собственного душевного спокойствия на сей предмет не пытал, памятуя: не ищи, а то найдёшь! Но за принудительный труд жены рожу феодалу разбил. Дело кончилось тем, что он круто возненавидел и нас, и заодно и моих родителей.

После очередной институтской сессии я на время взял расчёт на заводе: случайно встретившийся знакомый бывалый человек, зная, что я могу хорошо работать, уговорил меня податься на стройку. Я упросил жену отпустить меня на несколько месяцев: бывалый человек уверял, что я смогу заработать не меньше четырёх тысяч. У меня сразу же возникла идея купить кирпича и построить дом на месте ветхенького родительского – огромный и двухэтажный, чтобы на всех хватило! Чтоб у каждого своя комната была! Отец с этим прожектом согласился.

Бригада-ух, в которую я попал, возводила здание сельсовета в отдалённом степном совхозе. Вкалывали по пятнадцать часов и без выходных. Шли дожди, и было не по-летнему холодно. Одежда наша не просыхала. Под ногами чавкала грязь, мокрая бетономешалка хлестала током. Питались мы горелой кашей и макаронами. Кашу кипятили в пустой воде, а в макароны бросали кусок солёной говядины величиной с кулак – чисто для навара. Всех мучила изжога. Обед готовили на костре по очереди. В перекуры пили чифир, пуская по кругу полулитровую стеклянную банку. Работали молча, зверски. Вечером я валился с ног, остальные же, к моему удивлению, либо скандалили страстно час-другой, либо с пылом играли в карты. Двух парней моего возраста уводили разряженные девчушки-школьницы – на вечёрку или на танцы в клуб. Заявлялись они на стройку всегда косые. Лишь через несколько дней я понял природу этой сверхчеловеческой энергии. Мои коллеги-шабашники курили «дрянь», внутривенно «поролись» ею и попросту употребляли её вовнутрь. Я поймал несколько упоминаний о мастырках (папироска с дозою анаши), колёсах (таблетки), шприцах («Самая лучшая машинка – на два куба!»), а потом случайно нашёл пустую ампулу. Прочитав название, затоптал её в грязь поглубже.

Меня ни во что не посвящали, ибо деньги, взятые на прокорм авансом, шли на водку и «дрянь». Истинную сумму аванса от меня скрыли. Жена дала мне десять рублей, но деньги у меня сроду не держались, и червонец исчез в первый час знакомства с бригадой. В конце недели я демонстративно потребовал у бугра полтинник и, получив его, заявил, что беру без отдачи. Принёс из сельмага пачку маргарина, запустил её в свою кашу целиком и отобедал с большой приятностью. Бригада облизывалась и иронически рассуждала: отчего это мухи, мол, никогда не садятся на маргарин? А химия, бля! На другой день, изъяв полтинник тем же манером, я купил себе полкило комового сахара. На третий – солёной рыбы. Сил поприбавилось. Бригадир наконец увидел, что я обо всём «догнал», и сразу предположил, что своими действиями я вынуждаю его принять и меня в компанию.

– За аванец не помышляй! – заявил он мне без свидетелей. – Долю всё равно не получишь. Но если порешься – то, конечно, пожалуйста…

Я заверил его, что беру деньги единственно для поддержания сил: иначе мне никак не угнаться за теми, кто заглатывает с утра по пачке таблеток кодеина. Бугор не усомнился в моих словах – ведь мой бывалый знакомый поручился за меня если не буйной головой, то, во всяком случае, битой мордой.

– Сукой быть, пацан за понятия слыхал! – говорил тогда мой знакомый.

И бригадир, памятуя об этом, начал выдавать мне по рублю в день, а то и по два. Я баловался маслом и сыром, угощал «пацанов» индийским чаем. Иногда, сочинив глазунью из купленных в деревне яиц, звал бригадира. Он брал из запасов, сберегаемых на случай явления прораба, початую бутылку, и мы «базлали за жисть и за погоду» минуток двадцать – в то время, когда другие метали раствор на стены. Угощал я начальство не из угодничества, а просто поступал по обычаю. Бугра полагалось по возможности «уважать». Он был тут и царь, и бог и распоряжался каждым из нас по своему усмотрению. То, что я требовал денег на еду, осуждения у него не вызвало. «Качнул пацан за права – ну, и добился! Справедливо!». И хотя выдаваемая мне сумма была на порядок меньше, чем у других, я всё же благоразумно счёл, что это лучше, чем ничего, и смирился. И вообще с некоторых пор я старался просто вкалывать и молчать. Как-то мы сидели на корточках вдоль стены и курили. Вдруг бугор ударил одного из парней. Оба они вскочили, парень замахнулся, но бугор уже поигрывал невесть откуда взявшимся топором. Все это происходило прямо над моей головой. Я знал, что меня не тронут, и сидел с равнодушным видом – как того требовал уголовный «этикет». Но я знал также, что при малейшем подозрении в чём-либо мне сначала поставят синяк на всякий случай, а уж потом начнут разбираться. А мне этого не хотелось.

Мы застеклили одну из комнат первого этажа, провели туда свет и расставили рядком раскладушки. В освободившейся будке соорудили из водочных ящиков как бы письменный стол. Кончивший шесть классов бугор разложил на нём чертежи и с умным видом иногда мерекал над ними.

Вот тут-то и появился на стройке Мамонт. Я увидел его, когда он, уже изрядно поддатый, вышел от бригадира и, молча выхватив у кого-то мастерок, принялся лихо штукатурить фасад. Из-под пиджака у него свисали сзади майка и серая нейлоновая рубашка. Мокрая кепка исходила горячим паром. Показав класс, он возвратил хозяину мастерок и вытер руки о довольно приличные штаны. Бугор ласково взирал на него из будки.

– Облепишь весь етаж снутря и стнаружа! – объявил великий бугор. – И я тебя не обижу! На подхвате вот етого пацана используй.

И он указал Мамонту на меня. Тот снова выхватил у ближнего парня мастерок, зажал в руке половчее и пнул пустое ведро.

– Раствор, паскуда!

Я быстро схватил ведро, подобрал на крыльце другое и побежал к бетономешалке. И носился до обеда как угорелый. Хоть я и управлялся с подхватом, Мамонт поминутно выражал недовольство, сыпал оскорбления и придирки и раза два замахнулся на меня мастерком. Но, когда я перетаскал весь раствор, он помог мне загрузить бетономешалку. Правда, делал он это как бы нехотя, молча и с мрачно-бешеным выражением лица. А после обеда, когда все сели на корточки, закурили и пустили по кругу банку с чифиром, гнусный Мамонт опять придрался ко мне:

– Ты, сукарна, как хлибаишь чифу?

– А что?

– Коротким глотком хлибай! А ты длинным колымским сноровишь. А здеся тебе не Сусуман!

Бугор, сидевший рядом со мной, вполголоса пояснил:

– Ты, пацан, вопросы Мамонту не гони. У него же авторитет! Мужик четвертак отбухал! Если ему спонадобится, так он тебе сам, без вопросов без твоих за всёрастолкует…