Дол нырнул под шлагбаум, подошёл к охраннику, показал паспорт и доложил о цели прибытия. Тот позвонил начальству и затем кивнул.
Томимый признательностью за монетку, старик увязался вместе с ними, оставив лоток под надзором стражника.
– Позвольте, я проведу вас по территории. У нас достаточно примечательностей.
Они пошли по узкой асфальтной дороге, изрисованной красивыми трещинами. Плавным поворотом, точно церемонным жестом приглашающей девушки, дорога подвела их к парковой поляне с тяжким зданием в правой стороне и с тёмным водоёмом по левую руку. Старик Липуня обратил внимание гостей на водоём.
– Перед вами пруд Несчастных Невест, или Утопия. Они тут до недавнего времени топились, причём в таком изрядном количестве, что заняли весь пруд.
Из воды и впрямь наглядно торчала опухшая рука или сходная коряга.
– Жаль, нам запрещено купаться, а то интересно могло бы получиться, – заметил старик, наделённый смелым воображением. – Одну русалку главврач самолично видел, и наши были тому свидетелями. Она вышла из воды, длинноволосая такая, – он изобразил рукой ниспадающий поток прядей, – правда не голая, а в белой комбинации. В ту ночь выдалось полнолуние, всё светлым-светло, только в чёрно-белом изображении, и вот значит она вышла из воды и побрела берегом, не чуя битого стекла. Валентин Сергеевич, главный-то доктор, не будь мямлей, решил за ней увязаться. Он тогда ночью тут оставался: должно, выпивши был или нарочно караулил. Понять можно. Я полагаю, медсёстры ему порядком надоели, вот он и выбежал из корпуса, такой устремлённый. А самому всё ж таки страшно. Валька сказывала, он голову в плечи так втянул и весь будто стал деревянный, однако повлёкся – охота пуще неволи. Окликает он эту выдру, барышней величает, что-то галантное лепечет вдогонку… – наши бабоньки не расслышали через окошко. Утопленница оглянулась и как бросится обратно в жижу. Он за нею грянул, да когда по пояс углубился, тут и остыл. Отряхивался потом от грязи и грубо матюкался, не солоно хлебавши. А русалочка после того, сказывают, больше не вылезала. Вторично, стало быть, утопилась. Теперь поглядите направо. Перед вами растопырился главный корпус, который наш альма-матерный дом, или простыми словами – здрав-хаус.
Крат и Дол пристально разглядывали плечистый особняк, под тяжестью толстых стен и долгих лет осевший в грунт. На помпезном фронтоне поверх лепнины с кентаврами разместились алюминиевые буквы "Психоневрологический диспансер №2". Выше, посредине фронтона, темнело круглое отверстие – слуховое окно. Фронтон опирался на четыре древнегреческие колонны, обрамляющие вход.
Дол приотстал, оробев. Отвернулся, прикурил, закрываясь плечом, но ветер украл у него дым. Крат оробел бы тоже, если бы ему предстояло туда зайти и остаться там.
Влево и вправо от крыльца расходились длинные приземистые крылья здания. Розовый цвет на стенах облупился. Из треснувших подоконников кое-где росла… пожалуй что конопля. Стёкла зарешёченных окон походили на тонкий лёд, прикрывающий омут, в котором водятся больные люди. Некоторые приблизились к стеклу и смотрели в наружный свет.
– Я дальше не пойду, а то Батый увидит. Заругается, де я от газет отлучился. Ну как, понравилась экскурсия? У нас хорошо, – старик засмеялся то ли подленько, то ли беззубо и добренько, и заговорил тише. – Любви у нас много. Бабоньки влюбчивые, только держись! Не любовь, а замыкание. Сколько они в семье или около семьи недолюбили, то всё принесли сюда. Прямо днём прибегают, подкупив Батыя. Ну, а мы днём-то, известное дело, стесняемся. Мы ночью к ним наведываемся. Батый берёт за это 50 копеек с носа. Такая наложена дань-то на любовь.
Дол по-прежнему прятал нездоровое, укушенное страхом лицо за воротником.
Старик что-то ещё сказал на прощанье, вроде того, что говорят космонавтам перед стартом. И Дол двинулся ко входу.
Пришельцев разглядывали из окон. Шаги гостей стали вязнуть в гипнотическом поле чужого внимания: столь жадно их старались рассмотреть истомлённые пациенты.
Поднялись по ступеням, и тут Дол оттащил Крата в теневой промежуток между колоннами.
– Я очень прошу, – заговорил горячим дыханием, – ты извини за вспышку раздражения, я не в себе.
– Понимаю, – Крат опустил глаза, не в силах наблюдать стыдливое мучение Дола и его страх, глядящий из щетины, как зверь из камышей.
– Побудь со мной пару дней! – быстро прошептал Дол.
– Зачем? – удивился Крат. – У тебя тут знакомый доктор…
– Он с больными не ночует. Пойми, тут все чужие, – Дол отвернулся и сплюнул, точно из сердца отраву изгоняя.
– Что я скажу доктору? – удивился Крат и вмиг ослабел, вспомнив о своём недавнем намерении посидеть вместо друга в тюремной камере.
– Всего денёк! По дружбе! Доктор согласится, он поймёт, потому что это ради моей нервной психики… – умолял Дол.
Крат повернулся ко входу, Дол тут же слился с его плечом. Отворили старинную дверь, вошли в просторный вестибюль. Здесь посреди зала, богатого эхом, сидел за столом мужчина с овальными плечами и большой круглой головой. На его лице едва обозначались невыразительные, слегка дауновидные части, в данный момент принявшие насмешливое выражение.
Батый, – догадался Крат.
Батый раскрыл служебный журнал; его стол пестрел порезами и чернильными письменами. Его пухлые небольшие руки вертели карандаш и замерли, когда двое приблизились.
– Свободных мест нет, – пошутил Батый бабьим голосом и ухмыльнулся маленькими, с другого человека взятыми губами.
"Черты лица не выросли, а голова, как астраханский арбуз", – загляделся Крат.
– Мы по записи к Валентину Сергеичу, – доложил Дол.
И Крат отметил это "мы", а также тот факт, что товарищу становится лучше.
Батый записал их имена в журнал, потом кивнул вбок, на стеклянную дверь, за которой виднелись три сплющенных женских лица. Руководство, значит, располагается там, в женском отделении. Правильно, чего далеко ходить.
Глава 3. Главврач
Жёлтые стены казались липкими. Головы пациенток плыли или висели у коридорных стен лохматыми планетами, диковинными сосудами, каждый из которых был наполнен таинственной, неопознанной жизнью, нездешним пространством, и глаза были как иллюминаторы, ведущие туда – в другое измерение. Женщины сканировали вошедших. Здесь пахло старой постелью, средством для мытья полов, лекарствами, хлором и ванилином.
Дол постучал в дверь кабинета, столь высокую, словно врач был атлантом. Оттуда раздалось холодное "да". Дол протиснулся в судьбоносную щель.
Возле Крата собрались пациентки, начисто лишённые стеснительности. Актёрским навыком преодолев смущение, он постарался проникнуть слухом в кабинет, где два приятельских голоса вели беседу. Ничто не доносилось разборчиво. Пожираемый разноцветными глазами, Крат взялся изучать обстановку. На двери кабинета ниже таблички "Главный врач Соснов Валентин Сергеевич" располагалась листовка: "Воздерживайтесь от случайных связей! Человек – источник заразы". Возле двери к стене был прилеплен большой лист ватмана под названием "Свобода Слова". Тут же на верёвочке висел карандаш. "Нинка, помни, укус вампира начинается с поцелуя", "Хватит хныкать про одиночество, возьми в долг побольше денег и не будешь одиноким", "Деньги не помогут, всякий человек мученик", "Сумасшедшие, плодитесь и размножайтесь!", "Давайте создадим свою партию. Нас большинство. Записывайтесь у Разумника в палате № 1 мужотделения", "Дура, сами знаем, где он живёт", "Господи, помоги людоеду стать вегетарианцем!", "Брыськин, молчи!", "Больные, будущее за нами!"
Послышались шаги, и Дол вышел, бодрый, уже здоровый, с тем скрытно-довольным выражением, которое само образуется на лице, если замысел удался. Кивнул: "Заходи".
Крат прошёл за тяжкую дверь.
– Я уже в курсе, – поднялся и протянул над столом руку Валентин Сергеевич. – Вы совершили товарищеский поступок! Однако ж, я и сам готовился вызвать вас, ибо таковы правила следствия. Все фигуранты, включая свидетелей, проходят психиатрическую аттестацию.
