У Крата были прохладные отношения с матерью, но он не винил её в своём рождении. Так уж получилось: ей нужны были деньги и льготы в социальном положении; после окончания университета она очень не хотела ехать учительницей куда-нибудь на Урал. Ей нужен был ребёночек.

Вообще, среди родившихся на этот свет человеков мнения в отношении рождения разделились. Одни радуются рождению, особенно в дни рождения. Другие считают своё рождение бедой. Некий веб-мыслитель по кличке Санузел заявил, что родить человека – почти такое же преступление, как убить человека, поскольку в обоих случаях совершается действие, за последствия которого совершитель не в состоянии отвечать. И едко добавил: "Хорошенький баланс причин и следствий! За плюгавое, плёвое удовольствие родительского оргазма новое человеческое Я будет расплачиваться жизнью и смертью, а то и какой-либо вечностью!"

Крат с этим рассуждением согласился, однако не "на все сто". Вместе с жизнью мы получили право назначить для себя (и для мира) цель, задание, смысл. Мы получили свободу и возможность двигаться в любом смысловом направлении. Нам дан целый космос возможностей, и ещё нечто сверх того. Поэтому Крат считает себя оптимистом.

Не тот человек оптимист, кто избегает мрачных вопросов (это легкомысленный человек и лгун), а тот оптимист, кто видит окружающую тьму и с верой движется к светлой цели.

Крат считает себя оптимистом, потому что видит свою жизнь как испытание и урок. То есть он сам решил так считать. Имеет законное вселенское право.

Крат единственно боялся, что не успеет подготовиться к смерти, поскольку с приближением к ней время бежит веселей: не терпится.

Глава 17. Подземные бродяги

Он лежал, слыша свой пульс и льющийся шорох тишины. Воображением видел тёмное здание над собой. …Что это?! В подвале раздаются шаркающие шаги. Он вскочил, сунул ноги в ботинки, выглянул, повертел головой в обе стороны – там и там висят лампочки на голых проводках, по стене тянутся обмотанные трубы. Шаркающие звуки доносятся слева. Крата облепил мороз, волосы его встали дыбом.

Тут свет в коридоре погас. Крат бросился за фонариком, нащупал, включил маленькую бестолочь – тот светил сам себе. Потряс коробок – крошечными барабашками ответили ему спички. Сел на кушетку. Чем дольше сидел, тем больше накапливал неподъёмного веса. Темнота начала шевелиться.

По тёмному коридору кто-то шествовал – похоже, двое. Шаги приближались. За дверью забрезжил другой свет – голубоватый, подвижный. Свет фонарика.

Он захотел отгородиться дверью, но всё же не стал её закрывать, очарованный ужасом и неизвестностью.

И вот неизвестные показались в проёме. Как в картине Брейгеля "Слепые", держась друг за друга, гуськом, на вялых ногах ступали две фигуры; передний путник светил метров на десять вперёд своими круглыми очами, второй держал его сзади за руку.

Крат не шевельнулся. Шаги удалялись. Он вслушивался и, не выдержав укора совести, выступил из каморки – справа шатко удалялись эти двое в омуте лёгкого света.

– Эй, погоди! – крикнул сухим голосом.

Преодолев первый страх, он ощутил облегчение и отправился следом. Двое остановились, глазастый обратил к нему две палки дымчатого, пыльного света. Крат приблизился метров на пять, и вновь страх его заморозил.

Тот, который светил, только общим очерком напоминал человека. Вместо лица у него была маска. Второй, который шёл сзади и направлял первого, имел более привычный облик.

– Вы кто? – спросил Крат.

– Гы-га, – произнёс глазастый.

– А ты сам кто такой? – встречно спросил второй, который шёл сзади.

– Актёр, я расследую убийство, – Крат превозмогал головокружение.

– Давай вместе расследовать, – предложил вожатый. – Всё равно мне делать нечего.

– Кто вы?

– Я одно, он другое. А вместе мы кое-кто.

– А свет в коридоре зачем выключили? Надо включить! – Крат надеялся разогнать кошмар.

– Он сам отключается посредине ночи, ему тоже отдыхать надо. Ступай с нами.

– Куда?

– Вниз.

Голос звучал необычно, в нём не было звучности и окраски, словно голосовые связки были сделаны из ниток.

Когда глаза Крата оказывались напротив глаз-фонарей, тогда слепли, а когда уклонялись вбок, тогда возможно было хоть как-то рассмотреть обоих. У светляка отклеивалось лицо, оно было сделано из того материала, из которого осы лепят свои гнёзда; верхний слой под глазами и на лбу немного отстал, и под ним виднелся свежий, более тёмный бумажный слой. Своими чертами эта физиономия была точь-в-точь, как у тех эстрадных уродцев, что перенесли множество пластических операций: почти безносая, она походила на череп.

Второй, вполне человекообразный, умел говорить, но тоже вряд ли мог бы затеряться посреди городских прохожих. Подозрения вызывали розовые белки глаз и фарфоровая белизна кожи. Брови у него нарисованы угольным карандашом. На голове сидит шапка ненатуральных, слишком густых и толстых волос.

– Зачем вниз? – спросил его Крат.

– Потолкуем. Покушаем.

– Еда? Откуда?

– Из прошлого, как и всё, – вдумчиво заметил говорящий.

"Не всё, не всё! Будущего в настоящем не меньше, чем прошлого", – боковым умом подумал Крат, а в центре ума не было мыслей, только борьба веры с неверием.

Второй, который был вожатым, развернул светляка, и они пошли дальше. Два световых посоха ощупывали дорогу, дрожа. Крат отправился за ними с душой прохладной от удивления, словно наяву пересекал пространство сна.

Ему показалось, что их путешествие длится не меньше часа, и, стало быть, они совершили уже не один круг по коридору, однако Лидочкину каморку он больше не встречал.

Часть 2. Ярусы

Глава 1. Сокровища театра

Они нашли уже известный Крату боковой проём и чёрный колодец, куда по винтовой лестнице стекает тьма. Начали спускаться. Пахло плесенью, камнем, летучими мышами.

Светляк остановился, поднял взор на Крата, ярко светилась матовая поверхность его глаз, проколотая тонким зрачком. Послышалось урчание.

– Балдеет, – пояснил вожатый, задрав голову.

– От чего? – свесил к ним лицо Крат.

– Оттого, что тебе страшно.

– Он чувствует? – Крат остановился, ему не хватало воздуха.

– Ощущает, – поправил вожатый. – И вкушает. Мы не едим ни кашу, ни котлеты на мочёном хлебе, ни соевые сосиски. И не согреваемся возле отопительных приборов. Энергию мы получаем от эмоций человека.

Крат не воскликнул: "Неужто вы демоны?!", – потому что сам догадался и чтобы не сбивать говорящего. Слова вожатого появлялись в сознании Крата разноцветными существами. Светляк на время отдыха закрыл глаза, его веки прозрачно светлели в темноте.

– Человек похож на бревно, охваченное огнём. Так принято сравнивать, потому что мы привыкли угождать глазам. На самом деле надо говорить о вибрациях. Так меломан заряжается эмоциями от музыки. Тиран – от страха своих подданных. То есть вам, людям, наше эмоциональное питание свойственно. Желание вызывать зависть или собирать восхищённые взоры окружающих объясняется тем же: так заряжается эго. Оно питается вибрациями чужих эмоций.

Тут говорящий растормошил светляка, и тот открыл глаза, осветив руки рассказчика.

– Сильнее всего греют страх, вожделение, азарт и зависть, – вожатый загибал белые тонкие пальцы. – Самый тупой демон сообразит, что ему лучше не рассчитывать на чью-то влюблённость: с нашими мордами проще пугать. Я для чего держу этого парня за руку, за плечо, за шею – чтобы у него была энергия светить. Я научился нарочно издавать частоты некоторых эмоций и дотрагиваюсь до него так, будто восхищаюсь им, будто завидую ему, хотя он дремучий тюфяк.

Они возобновили спуск по великому штопору, терпя однообразное вращение, сопровождаемое гулом лестницы, шорохом воздуха и тихим свистом непонятного происхождения. Так они вращались, пока витки не иссякли. Перед путниками высились чёрные бронзовые ворота с барельефами. На них изображались пастухи и летящий над холмами старик с клюкой. Ворота были такой величины, что пятна света, производимого демоном, и не покрывали четверти их площади.