Крат заглянул под кровать, принюхался, однако, нюх у девушек несравненно лучше.
– Лида, послушай, ты можешь оставить мне ключи? Мне некуда пойти, и главное: мне нужно здесь остаться, в театре.
– А я? – спросила она, уставившись на него с готовностью обидеться или разозлиться.
Есть простое различие между людьми хорошими и плохими: хороший человек, если им пренебрегли, обижается; плохой злится и норовит отомстить.
– Ты… не знаю, Лидочка. Видишь ли, я так и не долечил ту болезнь, о которой со сцены заявил Дол, – ловко соврал Крат.
Пунцовая от злости, она выбежала, пнув каблуком дверь. Он скривился в полуулыбке, вместившей жалость, брезгливость и досаду. Её шаги поглотила тишина. Ключ торчал в двери, ещё покачивая цепочкой с брелком в виде Красной Шапочки. Крат отправился вправо – исследовать подвал.
Глава 15. Кольцевой коридор
В закруглённом коридоре через каждые сорок-пятьдесят метров с потолка свисал провод с голой лампочкой. Глядя на тепловые трубы по левой стороне, Крат вспомнил одного бродягу с вечно забинтованной рукой – такими же были и трубы: кое-где среди повязок проглядывал ржавый металл, внутри которого текло что-то тёплое. Сейчас не используют подобных утеплителей и технических бинтов, так делали до рождения Крата.
Кому течёт это тепло, если на улице май? Кто, наплевав на Кризис, не отключает систему? Кто положил жёваный окурок на трубу? А вон вповалку валяются на полу два стакана, изображая тех, кто из них пил. Кто вкручивает здесь лампочки?
С чувством загадки Крат завершил обход, вернувшись к проёму на лестницу. Но оказалась, что это другая лестница, и она вела не вверх, как он ожидал, а глубже вниз. Крат спустился на несколько ступеней и передумал: лестница слишком круто ввинчивалась в кромешную тьму.
Он встревожился и пошёл по коридору скорым шагом. Где же та лестница, по которой он с Лидочкой сюда спустился?! Наконец она отыскалась, при этом охват подвального коридора оказался огромным, как стадион.
Крат поднялся на человеческий уровень и, заслышав голоса, притаился за кулисой. На сцене беседовали Дупа и заместитель прокурора. Дупа включил свой запасной говорок – томно скрипучий, с длиннотами и мычанием; излетевшие слова провожал воздушными поцелуями, желая вкусно и важно поделиться своим мыслеварением.
– Изучим пулю и отверстие, сопоставим пальчики на рукоятке и на руке… – ответил зампрок.
– Видишь ли, этот актёр, Долговязый, исполнял свою роль в перчатках, так что пальчиков не отыщите, – заметил Дупа.
– Ты уверен, что это он? И какой у него мотив? Они живут на разных этажах общества. А может, случайность …или заказ? Ваш миниатюрный Рубенс кому-нибудь пересёк дорогу? – рассуждал зампрок.
– Ну, это у него запросто, – с весёлой трещинкой в голосе отреагировал Дупа. – Что ни день, то пересекает. С виду тихоня, а в делах дерзкий.
– Ты так выражаешься, словно рад его гибели, – закинул удочку зампрок.
– Отнюдь! Что ты! Не выдумывай! Для меня он был курицей, несущей золотые яйца. Кому другому – сущий крокодил, а для меня – курочка.
– Старина, признайся, у тебя много врагов? – с искренним любопытством спросил зампрок.
– Наличие врагов ни о чём не говорит. У Иисуса их было ещё больше, – голос Дупы стал радужным вследствие удовольствия от приведённого сравнения.
Зампрок пресёк его удовольствие.
– Ты сравнениями не жонглируй. Ты слово Бог произносишь с буквой к.
– Я не сравниваю. Я лишь о том, что самый заядлый альтруист не лишён врагов.
Зампрок покашлял, предупреждая собеседника о том, что завираться не следует. Дупа сигнал принял и пластично сменил тон.
– Мы все на Земле порядочная дрянь, от нас даже галактики разбегаются.
Крат слышал неравномерные шаги заместителя прокурора, который, должно быть, обходил койку. Они ещё что-то обсуждали невнятно. Потом опять донеслись разборчивые слова.
– Совсем разные вещи. Духовность – это путь служения, а душевность это тёплые контакты с окружающей средой, – заметил зампрок.
Дупа долго сопел. Он умел это делать по-особому, не на выдохе, как обыкновенные люди, а на вдохе – раскрывая ноздри, чтобы ощутить запах врага, или жертвы, или опасности. Крат угадывал его прикрытые веками и бегающие под веками глаза. Посопев, Дупа, признался:
– Не думал, что ты на такие темы…
– Приходится. Преступлений совершается много, и растёт их разнообразие, так что приходится размышлять о природе человека. Давай пройдёмся вокруг сцены, вон там позади.
– Не стоит, – с отвращением произнёс Дупа. – Сплошная пылища и темнотища! Я даже не представляю, где там рубильник. Пойдём-ка лучше по домам. Ничего тут не изменится. У меня от стресса давление подскочило. И что касается мотива, такой мотив у Дола имеется: он должен в банк Рубенса значительную сумму по кредиту.
– У Рубенса кредитный банк?
– Да, растущий, успешный банк.
– Убийство хозяина банка не освобождает от долга.
– Да, но пьющий актёр этого мог не учесть. А возможно, он из личных рук брал. Дол – завзятый должник.
Пол театра вздрогнул от шагов, и Крат отпятился в пространство внутренних закоулков. Так скрывается мышь от кота. Он встал и, затаив дыхание, навострил слух. Слова и шаги собеседников так исказились и округлились, что превратились в шёпот стен, в гудение пола, в глотательные звуки неизвестного большого горла. Подобраться ближе и подслушивать бесполезно: Дупа никаким признанием себя не выдаст. Крат спустился в каморку Лидочки; теперь у него есть на земле своя нора. Вернее, в земле.
Лёжа на тахте, помятой телесными страстями, он подумал: хорошо, что соки тела не впитываются в гладкий дерматин. В тёмную комнатку через дверную щель всовывался письмом янтарный свет. "Этот кольцевой коридор подошёл бы для ускорителя, – подумал Крат ни с того, ни с сего. – А покамест он работает ускорителем страхов. Интересно, чем засыпан пол… тяжёлым прахом, похожим на ту рыжую пыль, что покрывает насыпи железных дорог. Должно быть, смесью ржавчины и табака".
Он представил себе Дола, томящегося в кутузке. Бедный, размашистый товарищ! Крат из дружества поменялся бы с ним местами. Кормят ли его там? Есть ли у него курево? Один томится он в камере или с кем-то? Волевой мыслью Крат послал ему привет и обещал раскрыть убийство. Он вспомнил рассказ Дола о том, что в банке Рубенса ему дали кредит на пять лет. Дол закрыл этим кредитом все предыдущие, которых было три и пошутил: "На пять лет! Если я их не проживу, эта будет моя финансовая победа".
Через час Крат выбрался из своей норы и вновь поднялся на уровень сцены: когда-нибудь эти двое уберутся оттуда? Кажется, убрались. Везде темно и тихо. Он вслушался в дыхание здания – человеческих звуков не уловил. Ощупью добрался до туалета. Здесь побелённое ниже пояса окно своей верхней прозрачной половиной глядело в ночь, где светились маленькие звёзды. Если подойти и подняться на цыпочки, увидишь улицу. Он чуть было не включил свет, а этого нельзя делать, поскольку главреж и зампрок могли задержаться возле здания. Крат попил из крана ржавой воды с хлорной пряностью, вышел в коридор и задумался: где зажигается свет над сценой? В таком сложном помещении рубильник на ощупь не отыскать.
Надо выбраться в город за фонариком и едой. Крат вспомнил, что самое низкое окно первого этажа находится в раздевалке монтировщиков: оттуда частенько выпрыгивали за водкой. Кое-как дотащился до раздевалки, попутно не раз помянув Дупову мать: не гоже плодить негодяев! Ему казалось, что пол в темноте шатается, как палуба.
По сравнению с чернильной слепотой других помещений, в раздевалке монтировщиков было почти светло: за окном исполнял свою сказочную работу фонарь. Вдруг на уровне окна там появилась и неровно поплыла голова полицая. Значит, следователь или зампрок распорядился охранять здание. Крат долго наблюдал за служителем закона, смотрел ему в писаный профиль и на высокую фуражку – нимб, обтянутый казённой тканью, с козырьком, сделанным из того чёрного материала, из которого в старину делали музыкальные пластинки. Крат полюбовался на прямую осанку дежурного, дающую понять, что такого службиста не согнуть: в нём стержень закона. Такого только подкупом одолеть можно. Денег же у Крата как раз и не было. Значит, сидеть ему здесь без хлеба и света.
