«Мама!» – прошептала она одними губами.

– Выбор второй.

Тут ярица уже прислушалась, неожиданно поняв, что разговор для неё серьёзный.

– Ты хочешь жить, но только не здесь.

«Угадал говноед. И как можно дальше от тебя»

– Я продам тебя первому встречному арийцу в коровник.

«Ну, так ещё куда не шло, – подумала Зорька, приняв надменное выражение на лице и даже чуть задрав нос, – В арийский коровник я ни против. А то ишь, в суп он меня захотел, * *»

– Девка ты молодая, отмытая и не дурна собой. К тому же похоже ещё и не пользованная. Значит продать тебя можно хорошо и за золото.

«Да, я молодая и красивая, не то что ты урод с укороченным огрызком. Я даже его как следует рассмотреть не смогла».

– В какое ты сборище крыс попадёшь и к какому хозяину, мне плевать.

«Фу! А вот это мне как-то не нравится», – опустила она задранный носик и задумалась.

– Третий выбор, – тем временем доводил до пленницы свои требования молодой ариец.

«Ну что ещё, говнюк *»? – продолжая обдумывать пакости чужого коровника и сравнивая его с ужасами чужого бабняка.

Хотя ни того, ни другого девке в жизни видеть не приходилось, но по крайней мере могла себе представить чужой бабняк по их купленным невестам, оценивая каково им у них. А вот про коровник ярица раньше как-то и не думала.

– Ты хочешь жить. Не хочешь, чтобы тебя продавали ни весь, кому и остаёшься при мне со своей злобой и ненавистью.

«Да разбежавшись трахнись оземь, вонючка облезлая. На кой ты мне сдался, зверюга сраная».

– Тогда я сажаю тебя на поводок, и ты становишься моей коровой.

«Ух ты!» – она скорчила ехидную мордочку и даже плюнула в его сторону, но естественно, не вылезая из-под одеяла.

– Корова атамана – это высокое звание.

«Да я прям рухну с этой высоты, * пёс».

– Среди других коров логова ты будешь пользоваться определённым уважением.

«Ну, с другой стороны, я чё ли большухой сделаюсь? Это уже не плохо».

Зорька вновь призадумалась. Одно дело в чужой коровник шлёпать бесправной молодкой, а другое, вроде как сразу большуха. Да. Было бы не плохо. Она бы тут навела порядки, никому бы мало не показалось.

– Будешь делать, что скажу, когда, где, как и сколько.

«А вот * тебе с поленницу, глиста жопогрызная. Я на такое несогласная. Чай не в помойке себя нашла любимую».

Рыжая так вошла в роль беспредельницы, что, напрочь забывшись, даже выпрямилась загордившись, складывая руки на груди и закидывая ногу на ногу.

– Следующий выбор.

«Да пошёл ты полем со своими выборами, недосерок *, чтоб тебя кабан *».

– Ты хочешь жить в достатке и во власти.

«Ещё бы не желать, и ты мне в этом деле не помеха, жопа ушастая».

– Не хочешь продаваться, а желаешь продавать сама.

«Да», – шепнула она, при этом глубоко кивая, с таким видом будто это дело давным-давно решённое и пусть только кто оспорит.

– Меняешь злобу на покорность с обожанием и становишься моей женой.

Вот тут разошедшаяся Зорька перестала дышать, выпучив глаза и замирая с открытым ртом, в котором застряло очередное матерное зубоскальство.

– Первой и пока единственной.

«Женой!?» – недоумённо переспросила она сдавленным шёпотом, не веря в услышанное.

– Рожать и воспитывать моих детей.

Это осталось без комментария, потому что рыжая впала в ступор от неожиданного предложения и вместо злобной мысли молча пустила по щеке слезу.

– И наконец, последний выбор.

Она продолжала слушать, но уже как-то рассеяно.

– Ты забываешь всё, что я здесь наговорил. Одеваешь своё платье, оно валяется там, где сбросила, и я вывожу тебя за последнюю засаду. После чего ты свободна.

«Воля?». Глаза ярицы вновь округлились и притом чуть не вылезли из орбит. Сердце заколыхалось словно порванная тряпка на ветру. Такого она вообще не ожидала от похитителя. На кой тогда крал?

– Притом свободна совсем. Не только от меня, но и вообще от всех.

«Что значит от всех?», – переспросила она про себя находясь в некой прострации.

– Рода твоего больше нет. Я всех продал.

Зорька закусила губу до соли во рту, но боли не почувствовала. Она ещё не осознала смысла, но неожиданно поняла почему её не отбили у воров Нахушинские мужики. в голове замелькали обрывки разных мыслей, пытаясь сложиться в нечто единое, но у девки в мозгах был такой кавардак, что о каком-нибудь маломальском порядке даже говорить не приходится.

– Баймака твоего тоже больше нет, я его пожёг.

Вот тут Зорька впала в очередное оцепенение, напрочь, ни только ничего не понимая, но и перестав думать.

– Что с тобой будет за пределами моего леса, мне всё равно. Забуду, как сон. Найду другую.

А вот это был уже удар ниже пояса. Притом из того разряда, когда вместо потери сознания, наоборот в него приводит. Говорить такое кутырке, да в её возрасте – это всё равно что прилюдно обозвать кривожопной страхолюдиной. Это высшая степень унижения, влекущая за собой кровную обиду на всю оставшуюся жизнь, и в будущем непременную месть.

Какой бы образиной не казалась девка другим, сама она видит в себе достоинства, и в чём-нибудь, но обязательно привлекательность. И Зорька не была исключением. Голова мгновенно очистилась от всего что он наговорил, переключаясь на себя любимую. Сознание моментально отреагировало на вопиющее безразличие к ней, такой красивой, автоматически негодующе выдав: «Это как это забуду? А как же я?».

Каждая кутырка навыдане считает, что её должны любить и хотеть просто по определению. Как сказала Сладкая Малхушке, Зорькиной подруге, когда та выла белугой по поводу лишнего жира на заднице: мужики любую бабу любят, хотя бы за то, что есть куда. Главное для мужика в девке, заповедное место, а наличие жира в теле или отсутствия ума в голове, это лишь довесок для того места. Любая баба, что мужика не отпихивает, ему нравится. Но не успела рыжая взбелениться по поводу её отбраковки, как он свою речь закончил:

– Времени на выбор даю тебе до завтрашнего утра.

С этими словами она услышала, как ариец покинул кибитку. Притом не сколько услышала, сколько почувствовала по колебанию дома на колёсах, что тот спрыгнул на землю. Зорька ещё посидела, вслушиваясь в тишину, а затем потихоньку приподняла край одеяла и осмотрела пол. Никого. Бандитский атаман действительно ушёл, оставив рыжую совершенно одну.

И тут начался разбор этой сволочи на мелкие кости.

«Какова наглая морда? Прям * с горы. Жопу отрастил ни обойдёшь не объедешь. Тфу! Сдалась мне его жопа. Прям глаз намозолила, посмотри-ка. Род он продал, баймак сжёг, сволочь. Куда идти? В голую степь? Податься в соседний баймак? Только чем там будет лучше. А если он и его сожрёт, как нас? Бежать-то получается некуда, это ж смерть голимая. Лучше уж в суп пойти. Небось зарубит быстро, а там глядишь этим супом траванётся. Я хоть и вкусная, но ядовитая. Нет, вы подумайте только, суп он хочет из меня сварить, да чтоб я на это согласилась. Мудак жопастый. Тфу! Опять я про его жопу. Но я тебе устрою ещё ужас в этой жизни.»

Для кого-то может показаться странной её реакция. У девки дом сожгли. Родных перебили, подруг продали, а она непонятно о чём думает. А вы поставьте себя на место кутырки навыдане в то время. К чему её готовили всё детство и юность? К чему она сама готовилась?

Обычным делом для девок её возраста была продажа в чужие бабняки. А что это значит? Да то, что резко кончалась прежняя жизнь и начиналась новая, и ой какая несладкая. Кутырка автоматически теряла всё. И прежний дом, и всю свою семью, и всех своих подруг. Поэтому речные девки, как правило, ни к чему не привязывались, чтобы не жалко было терять.

Даже в тех, казалось бы, щадящих условиях что создались для ярицы, оставленной при родном баймаке, переход в бабняк в корне менял её положение и статус. Мама переставала быть мамой, подруги подругами. Бывшие ватажные пацаны переставали быть хорошими знакомыми и становились мужиками, под которых она обязана была ложиться, беременеть от них и становиться обычной бабой без каких-либо особых прав, но с кучей обязанностей.