Где-то над облаками сверкнула молния, на мгновение, придав им структуру, если не форму. Кэшел держал посох поперёк, готовый упереться железным наконечником, если соскользнет гравий или камень перевернется под его ногой. Здесь нельзя было доверять своим ногам…

— Я удивлен, что здесь ничего не растет, — сказал Кэшел. Девушка была на пару шагов впереди него, выбирая место для каждого шага, и сохраняя идеальное равновесие. — Здесь не очень хорошая почва, — носок его сапога врезался в склон, — но с дождем, должно же, что-то быть.

— Здесь ничто не может выжить, — с горечью сказала Мона. Она наклонилась и отряхнула сыпучий песок. — Смотрите.

Материнская порода была, в основном, темно-коричневой и кремовой, с прожилками темно-бордового и других цветов. Кэшел нахмурился, когда его глаза встретились с узором.

— Это ствол дерева, — сказал он, наконец. — Это каменная статуя из ствола дерева.

— Это был ствол дерева, — возразила девушка. — Дом превратил его в камень, чтобы поглотить его. Меньше растительности…

Она описала левой рукой короткую дугу, ладонью вниз.

— … уже нет. Камень и пыль. У дома есть только полужизнь; он ненавидит настоящие вещи.

Она криво улыбнулась Кэшелу.— Простите меня, если я слишком увлеклась, — сказала она. — В том, что здесь происходит, нет ничего дурного, как и в случае с раком или волчьим деревом. Но это извращение, и его нельзя допустить.

Кэшел кивнул. — Нам лучше поторопиться, — сказал он, кивнув в сторону башни, находящейся перед ними. Здесь холм был особенно крут; с того места, где он стоял, ему были видны только высокие зубчатые стены. — Хотя ты была права насчет того, что мы не успеем до начала бури.

Они снова двинулись вверх, теперь уже по крутому склону. Девушка часто помогала себе руками, в то время как Кэшел использовал свой посох, чтобы поддерживать себя там, где он не доверял фиксации своих ног.

Он знал, что такое волчье дерево. Если бы лес рос диким, то всегда было бы несколько деревьев, чаще всего дубов, которые благодаря удачному сочетанию почвы и погодных условий могли бы поддерживать дюжину обычных деревьев. Их ветви затеняли рост меньших деревьев, а стволы становились узловатыми и гнилыми в сердцевине, непригодными ни для чего, кроме дров.

Леса, конечно, не одичали: древесина была для этого слишком ценным ресурсом. Если дерево начинало забирать больше своей доли, владелец участка леса нанимал крепкого молодого человека, похожего на Кэшела, чтобы срубить его.

Путь им преградил крутой овраг, не слишком широкий, но более глубокий, чем двойной рост Кэшела. Он полагал, что сможет перебраться через него, но девушке пришлось бы спускаться, и тогда Мона перепрыгнула через овраг без какого-либо разбега, как белка, прыгающая между деревьями. Она оглянулась через плечо. — Я подожду вас здесь, мастер Кэшел, — сказала она с легким смешком в голосе.

Кэшел хмыкнул. Он осмотрел землю, затем отступил на два шага и бросился вперед. Он крепко уперся своим посохом в край оврага и использовал огромную силу своих плеч, чтобы перебросить себя. Он приземлился рядом с ней, согнув колени, чтобы принять свой вес.

— Вы очень грациозны, несмотря на свой рост, — сказала девушка, продолжая свой путь к башне.

— Кто же вы, госпожа Мона? — спросил Кэшел. — Кто вы?

— Я всего лишь служанка, — ответила она. — Мы все слуги того или иного рода, не так ли? Вы, например, раньше служили при овцах.

— Я не обслуживал овец, — сказал Кэшел, потрясенный этой мыслью. — Я…

Он замолчал. Пастух делает много разных вещей, но если свести их все вместе, то получается, что задача состоит в том, чтобы его овцы находились в безопасности и порядке. В таком виде это действительно звучало как быть слугой.

— Ну, может быть, и так, — согласился он, произнося эти слова вместо того, чтобы просто держать язык за зубами и притворяться, что он не ошибся с самого начала. Дождь хлестал, яростно прорезая воздух прямо перед ними. Каждый порыв бил Кэшела в лицо, будто он стоял в шлюзе мельницы у себя дома, в деревушке Барка. Он не понимал, как Мона могла устоять против этого, но она делала это, опустив голову и шагая дальше.

Молнии сверкали почти постоянно, танцуя в облаках, а воздух содрогался от раскатов грома. Потоки воды образовали свежие ручьи, которые стекали вниз по склонам, как потоки жидкой грязи.

Овраг, который они пересекли, теперь, должно быть, превратился в бушующий паводок. Было бы совсем некстати потерять равновесие при переправе и скатиться в поток.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Дождь больше не шел, но небо оставалось все таким, же темным. У Моны была маленькая остроконечная шляпка, как часть ее ливреи. Ее сдуло ветром, а ее простая туника прилипла к телу, насквозь промокшая и стала на три тона темнее, чем была изначально светло-серой. Кэшел решил, что он и сам похож на утонувшую крысу.

Он ухмыльнулся и стряхнул воду с посоха, скользя большим и указательным пальцами, сначала правой рукой к наконечнику, а затем вторую половину — левой рукой. — «Может быть, на утонувшего быка», — подумал он. В его худший день никто не перепутает Кэшела, или Кенсета с крысой.

Они подошли к основанию огромного выступа, на котором стояла башня. Утес был довольно крутым, но с левой стороны к нему вела наклонная тропинка. Она выглядела ужасно истоптанной… ну уж нет. Это больше походило на то, что камень был каким-то образом расплавлен. Во всяком случае, они смогут подняться по ней, даже если снова пойдет дождь.

— Подождите! — сказала девушка, пристально глядя на скалу в сторону от тропинки. Она провела указательным пальцем по выступу на камне. Он был размером со спелую дыню и имел жемчужный блеск вместо тусклой, меловой поверхности, поддерживающей его.

Теперь, когда Мона указала на первый из них, Кэшел увидел, что в скале рядом с ним было еще больше таких же шаров, столько, сколько он мог сосчитать на пальцах одной руки. Они были похожи на лягушачьи яйца, и это было все, что мог придумать Кэшел, хотя, конечно, они были гораздо больше.

— Это семена новых жилищ, — тихо сказала девушка. Она убрала руку с камня. — Каждое семя должно вырасти в дом для молодого эльфа, который сделает людей в их домах, в реальном мире немного счастливее. Это место также поглощает их.

Она повернула голову в сторону Кэшела. — Наверное, я ошиблась, — сказала она. В ее голосе не было злости, но он звенел так сильно, как лезвие меча. — То, что здесь происходит, — это зло.

— Пошли дальше, — сказал Кэшел, но Мона уже начала подниматься по тропинке, прежде чем он успел произнести эти слова.

Ветер снова поднялся, прежде чем они поднялись до половины пути. Он кружил вокруг выступа, ударяя навстречу Кэшелу, независимо от того, в каком направлении он шел по извилистой тропинке. Начал накрапывать дождь, по несколько капель за раз, но крупные дождевые капли жалили, как сильно брошенные камешки.

Туника Моны была без рукавов и только до колен. Но даже при этом Кэшел боялся, что у бури достаточно силы, чтобы сбросить ее с тропинки и швырнуть на разбитый ландшафт внизу. Несмотря на порывы ветра, она прекрасно сохраняла равновесие, а ее шаги были устойчивыми.

Вершина выступа была плоской, как стол. Башня стояла в центре, не оставляя больше свободного пространства, чем мог бы измерить Кэшел, вытянув руки в обе стороны. Он задумался, был ли сам шпиль искусственным, и был ли постамент построен в то же время, что и башня. Хотя, если то, что сказала Мона, было правдой, то весь этот мир был создан, или выращен, что, по его мнению, было одно и то же.

Вход находился на полпути вокруг башни, от того места, куда их привела тропинка. Мона направилась к нему, Кэшел следовал за ней по пятам. Теперь, когда они подошли совсем близко, Кэшел увидел, что окна в башне были заложены камнями, а не просто закрыты ставнями. То, что он увидел раньше, было очертаниями того места, где раньше были створки.

Дождь снова хлынул потоками, теперь уже вперемешку с градом размером с перепелиное яйцо. Кэшел вскинул левую руку, чтобы прикрыть глаза. — «Когда все это закончится, наверняка останутся синяки», — подумал он. Ледяные шарики разбивались о камень, потрескивая, как костер из сосновых веток. Острые кусочки отскакивали от земли, покалывая Кэшела в лодыжки и голени.