После паузы, слишком короткой для того, чтобы кто-то другой мог вставить комментарий, философ добавил: — Я не могу утверждать это, как достоинство. Потому что, честно говоря, у меня никогда не было такого искушения.

— Веттий? — спросил Префект, и его глаза сузились от предположения.

Солдат пожал плечами: — Я не могу доказать отсутствие, — сказал он, его тон отрицал возможность, скрытую в этих словах. — Но если бы у ученого Менелая были вкусы в этом направлении, то кто-нибудь из соседей или рабов непременно упомянул бы об этом.

— В его бумажнике… — неожиданно вмешался Асер.

— … хранится соблазнитель… письмо к мальчику, с которым он спит.

— Это ложь, — закричал Менелай, — такая же лживая и черная, как сердце шарлатана, чьи слова произносит этот бедный обманутый юноша!

Веттий потянулся к груди тоги философа.

Менелай поднял руку, чтобы отразить то, что он посчитал посягательством на свое чувство приличия. Дама схватил философа за руку и сказал: — Пусть он обыщет тебя сейчас. Это продемонстрирует ложь всем этим господам.

Веттий достал потрескавшийся кожаный кошелек, углы которого так часто зашивали, что его вместимость уменьшилась на треть. Он приподнял большим пальцем клапан — завязки сгнили лет десять назад — и высыпал содержимое, предмет за предметом, на левую ладонь.

Перо. Пара луковиц.

— Я, э-э, — пробормотал Менелай, — это мне на обед…

Дама похлопал его по плечу, призывая к молчанию.

Половина корки хлеба, скорее откушенная, чем оторванная от большого куска. Губы Рутилиана и его спутников скривились.

Блокнот, закрытый так, чтобы две дощечки защищали надписи на их вощеных внутренних сторонах. Все взгляды обратились к философу.

Все глаза, кроме глаз Гнея Асера, стоявшего тихо, как отдыхающая овца.

— Моя записная книжка, — объяснил Менелай. — Я записываю идеи для своих лекций. А иногда и встречи.

Веттий стряхнул обратно остатки содержимого кошеля и открыл записную книжку.

— Это по-гречески, — заметил он. Он подвинулся так, чтобы свет из садовой двери отбрасывал тени на отметины, нанесенные на воск, и делал их разборчивыми.

— Да, я делаю записи… — начал философ.

— Менелай своему возлюбленному Курносу, — сказал Веттий, скорее переводя строки, чем читая их в оригинале. — Курнос, не гони меня под ярмо против моей воли, не подгоняй мою любовь слишком сильно.

— Что же это! — удивился Дама.

— О…! — пробормотали несколько человек в комнате.

— Я не приглашу тебя на вечеринку, — продолжал солдат, повышая голос до уровня, достаточного, чтобы выкрикивать команды через все поле боя, — и не запрещаю тебе. Когда ты рядом, я огорчаюсь, но когда ты уходишь, я все еще люблю тебя.

— Да это же не мой блокнот! — воскликнул Менелай. — И не мои слова тоже. Ведь это всего лишь цитата из древнего поэта Теогниса!

Дама начал протягивать руку к блокноту. Он поймал себя прежде, чем подумал, что этот жест был заметен, но солдат увидел и понял его. Веттий протянул Даме открытый блокнот.

Посланец Пирра должен был бы улыбаться — и на лице его должно было появиться какое-то выражение. Но лицо Гнея Асера оставалось добрым и мягким, как масло. Он повернулся, чтобы выйти из кабинета так же бесстрастно, как и появился.

Менелай потянулся было к руке Асера, но Дама загородил его своим телом. — Держи себя в руках! — прорычал он себе под нос.

Послание в блокноте не могло быть написано старым философом… но подделка была очень хороша.

Слишком хороша, чтобы Дама заметил разницу между рукой Менелая и рукой подделывателя.

— Ложь не меняет правды! — крикнул Менелай в спину Гнея Асера. — Скажи это своему хозяину! Правда еще найдет его!

— Гражданин Менелай,— сказал Префект сквозь сжатые губы, — вам лучше… — в голове у него мелькнула целая серия картин: Менелай дерется с посланником Пирра в приемной, — выйдите на минутку в сад, пока мы обсуждаем дела. И ваш друг тоже…

— Сир, — вмешался Веттий, — я думаю, было бы желательно, чтобы Гражданин Дама присутствовал при обсуждении.

— Но ведь мы не обязаны объясняться с каким-то странствующим гомосексуалистом?— сказал Целиус.

Рутилиан посмотрел на него. — Нет, — сказал он. — Я никому ничего не должен объяснять, Целиус. Но мой друг Луций прав в том, что иногда объяснение может избавить нас от дальнейшей неловкости — даже в таких тривиальных вопросах, как эти.

Впервые Дама понял, что Рутилиан достиг высокого поста по более веской причине, чем тот факт, что у него были правильные предки.

Мгновенная дрожь сотрясла тело Менелая. Философ выпрямился, спокойный, но выглядевший старше, чем Дама когда-либо видел его прежде.

Он поклонился Префекту и сказал: — Благородный Рутилиан, пусть ваша милость не заметит моей вспышки гнева, но я уверяю вас, что никогда не прощу себе моего собственного поведения, столь недостойного философа и гостя в вашем доме.

Менелай вышел в сад, высоко подняв голову, словно не замечая хихиканья Целиуса и самодовольной уверенности в глазах Вулко.

— Гражданин Дама, у вас есть что добавить? — спросил Префект. Теперь он был судья, а не глава богатого дома.

— Нет никакой возможности, чтобы это обвинение было правдой, — сказал Дама, подбирая слова и зная, что ни в одном языке нет слов, которые могли бы достичь его цели. — Я говорю это как человек, знавший Менелая с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы иметь память.

— А письмо, которое он написал?— требовательно спросил Мейсер. — Я полагаю, что это невинно?

Дама взглянул на своего обвинителя. — Я не могу объяснить, что это за письмо, — сказал он. — Разве что обратить внимание, что Пирр знал об этом, хотя сам Менелай, очевидно, понятия не имел, что написано в блокноте.

Целиус снова хихикнул.

— Луций Веттий, что вы на это скажете? — спросил Рутилиан со своего ложа. Он вытер лицо салфеткой, аккуратно промокнув его, вместо того чтобы беспорядочно провести ею по своей коже.

— По-моему, — сказал солдат, — старик не знал, что написано в блокноте. И он не интересуется мальчиками. Это — на мой взгляд.

— Значит, вы советуете мне нанять ученого Менелая, чтобы он научил моих сыновей правильной морали? — спросил Рутилиан.

На мгновение Дама задумался в надежде и мольбе. Большой солдат посмотрел на Даму, а не на Префекта, и сказал: — В Риме есть множество философов, которые были бы рады такой должности. У вас нет никаких причин идти на ненужный риск.

И конечно, Веттий был совершенно прав. Такой торговец, как Дама, вполне мог оценить соотношение риска и прибыли.

Пророк Пирр тоже понимал эти принципы.

— Да, очень жаль, — сказал Рутилиан. — А ведь хорошо говорит старина. Но… — его взгляд скользнул мимо дворецкого, словно надеясь еще раз увидеть мальчика Ганимеда, — некоторые из этих извращенцев слишком хорошо умеют это скрывать. Мы ведь не можем рисковать, правда?

Он оглядел комнату, и его улыбающиеся гражданские советники хором выразили свое согласие. Веттий смотрел на Даму с выражением сожаления, но у него не было причин стыдиться того, что он сказал. Даже Дама согласился с такой оценкой.

Хриплый вздох из сада был достаточно громким, чтобы его услышали все в кабинете, но только Веттий и Дама поняли, что это значит.

Сосий на мгновение оказался между Веттием и дверью в сад. Солдат с силой прижал его к стене, потому что это было быстрее, чем слова, и не было времени, когда Веттий и Дама вместе ворвались в сад. Торговец вырвался на полшага вперед, и ему не пришлось расчищать себе путь.

Человек умирал.

На мгновение показалось, что старый философ пытается прислониться лбом к стене дома. Он прислонил рукоять меча Веттия под углом к штукатурке и навалился на нее всем телом. Менелай задохнулся, когда его вырвало кровью, и он повалился на бок, прежде чем Дама успел его подхватить.

Острие меча пробило сопротивляющуюся кожу под грудиной Менелая и быстро скользнуло вверх, пронзив легкие, желудок и сердце старика.