- Ты расскажешь мне побольше о своем детстве? – спрашивает она, теперь чувствуя любопытство; в голове мелькают образы заботливой Леи и Хана – строгого, но любящего.

Она лежит на диване, свернувшись в клубок и прислонившись к нему, притворяясь, что смотрит что бы там не шло на Netflix, а большой палец Бена на ее пояснице слабо дергается.

- Что ты хочешь узнать?

Задумавшись на мгновение, она поднимает на него взгляд.

- Каково это, когда Лея твоя мама? Я думаю, здорово.

Он вздрагивает. Заметно. Рэй удивлена.

- Ты не обязан…

- Она не была хорошей матерью, - перебивает он, нахмурив брови над потемневшими глазами. Не в гневе, а из-за чего-то более глубокого, более мрачного. Сожаления, возможно. В любом случае, это говорит о многом.

- Она была политиком, а я – сыном политика, который не был милым или ярким и плохо смотрелся в кадре. Поэтому она оставляла меня дома – с шести лет. Хан должен был быть рядом, но все время был занят, проворачивая дела в нелегальных автомастерских.

Он покачал головой, и Рэй почти наяву увидела маленького Бена Соло, который сидел дома один, скучая по матери и отцу.

- Они постоянно ссорились из-за этого, - продолжает он, - из-за того, что она должна была соблюдать законы, а он нарушал их, угоняя и разбирая машины на запчасти, затем перепродавая их. Это всегда происходило за закрытыми дверями, но я все слышал. Они никогда не вели себя тихо… так что я никогда не мог спать.

Это настоящий поток слов, слов, которые копились так долго, что теперь вырывались наружу, как шипящие брызги из бутылки содовой, которую встряхнули слишком сильно. Он издает сухой невеселый смешок.

- Моей колыбельной в детстве были звуки разбитого стекла и хлопающих дверей.

Она садится скрестив ноги у него на коленях, глядя в лицо. В его чертах она видит полный спектр переполняющих его эмоций. Он не в силах с ними справиться, и каждая на его выразительном лице ясна как Божий день.

Медленно, нерешительно Рэй задает вопрос, не дававший ей покоя.

- Но ведь сейчас они кажутся такими счастливыми? Пятьдесят лет брака, и они решили повторить свои клятвы…

Он угрюмо смотрит в телевизор, не различая мелькающие на экране картинки.

- Думаю, мне пришлось уйти, чтобы они сблизились.

Рэй крепко сжимает его бицепс, нахмурив брови.

- Бен Соло, ты отлично знаешь, что это неправда. Твоя мама так скучает, что оставила для тебя в душе шампунь и кондиционер.

Его взгляд тут же перескакивает на нее, оценивая правдивость этого заявления. Лицо все равно ожесточается, даже когда он видит искренность, с которой блестят ее серьезные глаза.

- Может и так, но отец ненавидит меня, и, как только я помирюсь с ними, они обязательно сразу начнут ссориться.

Теперь Рэй с поразительной ясностью понимает, что Бен верил, что он стал причиной ссор родителей. Даже учитывая нелегальные дела или политические амбиции, в их проблемах Бен сделал себя козлом отпущения.

Что также означало, что он держался от них подальше, чтобы помочь – или он думал, что помогает, в каком-то извращенном смысле.

Самоотверженный до последнего.

- В любом случае, я сам себя воспитал, - он слегка пожимает плечами, избегая ее озабоченного взгляда. – Вероятно, поэтому я в таком дерьме.

Наморщив лоб – в этом разговоре было столько всего неправильного, - Рэй берет его большие руки в свои. Нерешительно играет с пальцами.

- Что ты имеешь в виду под «таким дерьмом», Бен?

Он все еще не смотрит на нее, и она замечает, как изгибаются его руки в ее собственных, пытаясь сжаться в кулаки.

- Я имею в виду «неспособного любить других людей, ужасно боящегося одиночества» Бена Соло. Кайло Рен был убежищем от всего этого – на время. Теперь похоже, что я всегда буду куском дерьма в человеческом обличии вне зависимости от того, кем являюсь.

Рэй медленно выдыхает, пытаясь придумать, что сказать. Некоторое время они сидят в тишине, пока она подыскивает слова. Наконец…

- Когда мне было десять, я сказала себе, что никогда не полюблю другого человека. Я видела, что это делало с детьми, которых забирали из приемных семей, с братьями и сестрами, разлученными системой. Но потом я встретила Финна и По… и вроде как нарушила это обещание. И с тех пор ни разу об этом не пожалела.

Она успокаивающе гладит его руку.

- Думаю, я пытаюсь сказать, что тоже раньше это чувствовала. Страх открыться людям – почувствовать к ним хоть какую-то любовь. Мне правда очень трудно открыться – у меня есть комплекс заброшенности, глубокий и серьезный. Но мне кажется, я начинаю преодолевать этот страх, медленно, но верно.

Он слышит эти невысказанные слова. Слышит и чувствует всплеск паники.

Благодаря тебе.

Он ничего не отвечает, просто сидит неподвижно, и от этого становится не по себе. Рэй не настаивает, ничего от него не требует. Она даст ему время. (Но не будет ждать вечно).

Сейчас она касается пальцами его губ, растягивая в улыбке.

- Прости, что подняла эту тему. Мне не нравится, когда ты хмуришься.

Его губы слегка дергаются, и он наконец встречается с ней взглядом.

Его глаза прекрасного карего цвета – как свежая земля, из которой появляются зеленые ростки. Они говорят о жизни, тепле и доме. Она слабо припоминает, как однажды подумала, что такие добрые глаза не могут принадлежать такому человеку, как он. Хотела бы она знать тогда, что знала сейчас.

- Как бедро?

Он опускает взгляд к ее ноге, слегка приподнятой на подушке. Она надела свои самые короткие шорты, в которых видна верхняя часть бедра со свежей повязкой.

- Сукровица еще есть, - бормочет она, делая усталое лицо, и слегка дергает край бинта.

Бен хихикает, успокаивающе проводя большим пальцем по краю повязки и останавливая трепавшую ее руку.

- Это нормально. Скоро появится пленка, и все пройдет.

Она согласно мычит, отворачиваясь и прислоняясь спиной к его груди. Она такая маленькая по сравнению с ним, что прекрасно помещается под подбородком, и мускулистые руки заключают ее в успокаивающие объятия. Как личное защитное одеяло.

- Почему гипсофила? – через некоторое время спрашивает Бен у задремавшей между просмотрами телевизора Рэй. Рэй бормочет сонное «хмм?», и Бен повторяет свой вопрос.

- Ой, - она прочищает горло, слегка приподнявшись, хотя он не выпускает ее из объятий. Он притягивает ее ближе, целуя кожу под ухом, не страстно, а успокаивающе.

Физическое утешение позволяет ей сказать ему то, что она никогда не говорила никому другому. А еще, возможно, и тот факт, что она не видит его лица.

- М-м, когда мне было 16, я оказалась в очень плохой ситуации, связанной с удочерением. Я не хочу об этом говорить, но то было худшее время в моей жизни. Я была подавлена и все время тревожилась, а в жизни не было никакого реального смысла.

Руки Бена чуть сильнее сжимаются вокруг ее талии.

- Однажды все стало особенно плохо, и я собралась сделать нечто ужасное. Но потом увидела в витрине магазина гипсофилу.

У нее дрожит дыхание, но не руки.

- Это была просто одна веточка, свежая и в каплях воды. Но то, как на ней играл свет, было… это была одна из самых прекрасных вещей, которые я видела на тот момент в своей жизни.

Она напоминает себе вдыхать и выдыхать. Медленно. 1… 2… 3…

- И я поняла, что если в мире может существовать нечто настолько прекрасное, даже на самый короткий миг, то есть что-то, на что можно надеяться. Однажды моя жизнь тоже станет прекрасной, и все, что я чувствовала в тот момент, окажется лишь мрачным воспоминанием.

Бен позади нее молчит, и она понимает, что на мгновение он перестал дышать. Неожиданно у него вырывается вздох, и автомеханик в Рэй слышит нечто удивительно похожее на звук сдувающейся шины.

- Я… я правда не знаю, что сказать, Рэй.

Рэй качает головой.

- Все нормально. Я знаю, что это тяжело. Но у меня никак не получалось выбросить из головы ту гипсофилу, так что, похоже, ей всегда было предназначено стать частью меня. И теперь она стала.