Июнь в Киеве – пора благодатная. Сам город не опишешь ни в одной книге, он необозрим и бесконечен в своем великолепии. Что-то сказочное витает над каждой его улицей – и все они кажутся огромными шкатулками, наполненными сюрпризами и сладкими булочками. Возможно, кто-то из местных жителей научился за много лет не замечать этой особой завораживающей ауры, но матрос срочной службы в увольнении всегда видит мир несколько иначе. А июнь…. Одно слово: чудо. Вадим получил увольнительную записку, военный билет, и отправился на свой последний, перед выходом в город, рубеж. КПП, представляющий собой окно в мир гражданских людей, удивительным образом смешивал в своем внутреннем пространстве две, совершенно несовместимых, сущности – свободу и унижение. Любой из курсантов, получивших возможность провести несколько часов за пределами части, обязан был пройти через это испытание. Заветные три метра, разделенные пополам турникетом, давались нелегко: дежуривший на пункте годок запросто мог отправить молодого бойца обратно в часть только за то, что у того, скажем – недостаточно аккуратно выбрит кант на затылке или же неравномерно блестит якорь на бляшке ремня. Пройдя же через КПП, матросы всегда, в любую погоду и в любом настроении, физически ощущали разницу между состоянием атмосферы на территории части, и снаружи. КПП был самым близким аналогом шлюзовой камеры, и тысячу раз неправ будет тот, кто хоть на минуту позволит себе усомниться в этом.

       Площадь у Республиканского стадиона была частично занята чехословацким «Луна–Парком» – аттракционом для того времени необычайно популярным среди желающих быстро отдохнуть. Денег у Вадима было немного, но развлечься очень хотелось, так что парень решил посетить блинную на площади Льва Толстого в следующий раз. Не особенно расстроила его и мысль о том, что сигареты придется купить без фильтра, а возвращаться в часть – совершенно голодным. С чувством приятного возбуждения Ковалев шагнул к первой же кассе и приобрел билет на «веселые горки».

       Пока вагончик со скрежетом поднимался по рельсам сооружения, в душе курсанта то и дело вспыхивали самые приятные эпизоды из тех лет, когда родители возили его с двумя сестренками на море: Сочи, Адлер, Гагры, Пицунда, Анапа, Керчь… Названия, ставшие практически синонимами для миллионов советских граждан. Он – Вадик Ковалев – тоже знает эти места не понаслышке, хотя в силу малого тогдашнего возраста и не крутил на море курортных романов. «Детство прошло, конечно… да и ладно – зато служить осталось всего полтора года» – только и успел подумать Вадим. Перенеся центр тяжести в носовую часть, вагончик с грохотом повалился вниз и понесся по извилистой рельсовой дорожке. Сидящая позади девушка закричала, и весь состав из четырех вагончиков слился в один душераздирающий хор.

       VII

– Мама, смотри – моряк!

– Сынок, не кричи. Я его сама позову. Молодой человек! Прошу прощения, подождите.

       К Вадиму подбежала молодая красивая женщина лет тридцати: стройная, достаточно высокая, с необъяснимо притягивающей внешностью – она заставила курсанта не только остановиться, но и машинально сделать полшага в её сторону:

– Я? В смысле…

– Да, да… У меня сынок больной… скажите ему, пожалуйста, что-нибудь. Он у меня… ну, инвалид. Поговорить с вами хочет. Если можно, конечно.

– А о чем мне с ним говорить-то?

– Про корабли что-нибудь расскажите ему, пожалуйста,… Он у меня не ходит. А читает много: корабли, танки, самолеты всякие – в этом роде что-то. Ну, не мне вам объяснять…

– Да я не против, в принципе-то… – Ковалев настолько растерялся от пустяковой, казалось бы, просьбы, что сам себе удивился. – Только я про корабли…. Ладно…

       До призыва Вадим хотел служить в морской пехоте. Даже в военно-патриотическом лагере успел побывать и привезти домой черные морпеховские: «хэбэшку» и берет. Тогда он искренне верил в то, что на флоте исключительно морские пехотинцы не имеют прямого отношения к кораблям. Оказалось, что не только – он и сам никогда в море не ходил. А вот парадная форма – самая, что ни на есть, морская. Черные расклешенные брюки, синяя фланка, треугольник тельняшки, гюйс, бескозырка. Гардероб, для летнего солнечного дня не совсем подходящий – слишком уж теплый – зато, в виду отсутствия соответствующего приказа о переходе на другую форму одежды, абсолютно уставной. В любом случае – для всех совершенно очевидно, что Ковалев – матрос срочной службы, а не продавец мороженого и не солдат. Мальчику же не станешь объяснять, что на самом деле не всех на флоте отправляют в дальние морские походы. Вадим начал первым:

– Привет! Тебе что, корабли нравятся?

– Конечно, нравятся. Ничего себе – еще спрашиваете! А вы,… а ты, на каком судне ходишь?

– Ну, на большом таком… с якорем, мачтами всякими. Рында есть – большая тоже, бронзовая. И палуба здоровенная, на неё даже самолеты приземляются… – Ковалев старался припомнить ещё что-нибудь из корабельной терминологии, но почти безуспешно. – Мы скоро в поход отправляемся на шесть месяцев, а пока вот отдыхаем всей командой.

– А где тогда остальные?

– Да уже, наверное, на борту…. Мы же по городу не строем ходим. Каждый моряк сам решает – куда ему идти в увольнении. Короче: наше судно сейчас в порту.

– Авианосец, что ли – типа американского «Нимитца»?

– Ага, вроде того. Только название я не скажу.

– А экипаж – сколько человек?

– Да много, вообще-то. Несколько тысяч.

– Как это – несколько? Надо точно знать: если как на «Нимитце», то шесть тысяч сто человек. А вооружение, какое?

– Да так… Пушки всякие, минометы. Ну и, само собой разумеется, торпеды…

– А вот я не понял еще: ты про какой такой порт говоришь?

       В разговор вступила, с любопытством наблюдающая за диалогом, мама ребенка. Присев на корточки возле кресла, она аккуратно прикрыла сумочкой слишком откровенно обнажившиеся под короткой юбкой бедра, и как-то по-особому взглянула на продолжавшего стоять Вадима:

– Как вам мой дознаватель, молодой человек?

– Да нормально, интересный такой, любознательный.

       Вадим тоже присел и, пытаясь выглядеть в глазах ребенка предельно серьезным, объяснил юному эрудиту:

– Я не могу говорить про корабль и про порт, это – военная тайна.

– Тогда дай посмотреть на парашютный значок. Вот смех-то где: моряк на парашюте! Ты что, с корабля прыгал?

– Я же сказал: военная тайна. А значок, может, и не мой вовсе. Может, я его взял у кого-нибудь. Тебе сколько лет?

– Одиннадцать мне лет.

– Давай знакомиться?

– Миша меня зовут. А фамилия: Кожевников. Это твой значок?

– Мой, мой. Я – Вадик.

– Дядя Вадик, – женщина строго взглянула на сына и, мило улыбнувшись матросу, добавила. – Если его вовремя не одернуть – любого нового знакомого себе в друзья запишет. Никак не могу научить его вежливости.

– Да ладно вам. Зачем ему эти манеры? Меня вообще никто еще «дядей» не называл – даже неловко как-то…

       Ковалев отвинтил значок и протянул мальчику. Женщина слегка отодвинулась от сына, с благодарностью взглянула на матроса, и тихо заговорила:

– Он у меня прыгал, как зайчик. Потом не то, что прыгать – ходить разучился. Почти сразу разучился. Читает, пишет, руками умеет все делать, а ножками шевелить, никак не получается… Бедняжка: все во дворе играют, а он целыми днями со мной.

– Зато вон, какой умный. Ничего, вы не расстраивайтесь раньше времени – всё образуется.… Ну, что же вы, а?

       Вадим ненавидел слезы, особенно женские. Его мать всегда плакала, когда ругалась с отцом. Родители вообще слишком часто не ладили друг с другом. Не то, чтобы Вадим очень жалел маму или верил в ее правоту, просто материнские слезы бесили его, заставляли мучаться и убеждаться в своем детском бессилии что-либо изменить. Плач раздражал его всегда.