– Что за чертовщина такая! На хрен эти шахматы, – кричит он и спихивает своей огромной ладонью фигуры с поля. – Чтоб я еще раз сел с тобой играть, да ни за что на свете, сукин ты сын! Дерьмо полное, а не игра, вот что это!

Мне смешно смотреть на него. Когда Грибок злится, его нос становится красным, и седые волосенки беспорядочно носятся по его голове. Еле сдерживаю себя, чтобы не засмеяться. Если выражу свои эмоции, Грибок обидится и вовсе перестанет играть со мной в шахматы. А даже без такого сомнительного удовольствия мне тут совсем плохо.

– Ладно, не хочешь – не надо, – примирительно заявляю я. – Давай-ка сыграем в монополию.

Грибок качает головой, чавкает, улыбается той самой смирившейся к своей судьбе улыбкой, извиняется за все сказанное «в минуту гнева». Он не знает, что для меня все его слова – не более чем пустой звук.

Играем в монополию до вечера. Грибок слишком туп, чтобы понять правила игры, ошибается на каждом шагу и постоянно проигрывает. Я, конечно, поддаюсь, и пока по партиям мы идем вровень, но это ненадолго: планирую выиграть у него еще парочку, чтобы раззадорить нашего «бизнесмена».

У себя в комнате не нахожу чем заняться. Встретился по пути наверх с Кребинником и пожелал ему спокойной ночи. Уже собираюсь готовиться ко сну, когда в дверь, ведущую в мою комнату, кто-то стучит. Голос принадлежал сиделке, Аиде:

– Есть кто-нибудь? – Не удивлюсь, если она даже не помнит моей фамилии. Это сильно раздражает.

– Нет!

Из-за двери, словно с облегчением:

– А, опять вы шутите. Я могу войти? – она бы спросила то же самое, даже если бы я умер и издавал бы предсмертный хрип или бился бы в агонии. Я чувствую себя немного идиотом; мне стыдно.

– Заходите.

Аида заходит, неприятно улыбаясь. Ее зубы вычищены до блеска, и выглядит это довольно противно. Темные волосы аккуратно уложены в конский хвост, что делает и без того круглое лицо Аиды еще больше. Когда она нависает над тобой, эта женщина, становится не по себе. Несколько десятков лет назад я бы, наверное, не заметил всего этого. Но сейчас это вызывает у меня отвращение.

– Что вы хотели, дорогая Аида? Если вы по поводу белья, то уж простите – все на удивление чистое и даже не воняет.

– Нет, что вы, вовсе нет. Бельем занимается Женя, насколько вы помните.

Я, конечно же, помню. Пусть Аида думает, что я окончательно сбрендил, и к тому же обрел первоклассный склероз. Тем временем медсестра продолжает. Когда она говорит, ее грудь колыхается в такт, и это меня забавляет.

– Завтра в наш потрясающий уголок заглянут студенты. Некоторые из них хотят попробовать себя добровольцами, другие – узнать что-нибудь интересное у старшего поколения, – она выдерживает многозначительную паузу. – Вы готовы будете уделить немного времени на концерт, и, возможно, на интервью какой-нибудь студентке?

–Интервью, дорогая Аида? Я, кажется, стал известен среди молодежи? Ну надо же, а я и не сомневался, что скоро стану знаменитым. Я хочу знать, сколько времени займет все это. – показывая себя последним снобом, заявляю я. Аида, почему-то, краснеет.

– Если вы будете заняты, то я, конечно…

– Да, я буду чертовски занят, потому что популярность – тяжелая ноша. Знаете, сменить портки – далеко не легкое дело! Я могу выделить не более двух с половиной часов своего времени.

– Это будет вполне достаточно. Спасибо что ответили и спокойной ночи.

– До свидания.

Она выходит, аккуратно затворив за собой дверь. Ее шаги гулко раздаются в коридоре, затем на лестнице, постепенно затухая. Остаюсь в одиночестве, которому я даже немного рад. Почитав на ночь книгу, я засыпаю сразу, как только касаюсь головой подушки.

***

Клонит в сон. Пересчитываю деньги, которые должен отдать таксисту. Накидываю ему немного мелочи. У меня есть карточка с несколькими тысячами долларов и небольшая сумма наличными на расходы по пути. Все билеты давно куплены, и вот-вот я сяду на поезд.

Полтора дня пути до столицы. Впереди день и ночь в ужасном, дешевом купе. Слава Богу, что я не взял себе билет в плацкартный вагон. Нет ничего хуже, чем эти общие койки, насквозь провонявшие потом и грязными носками. Я ездил так десятки раз, экономя деньги, и каждый раз проклинал себя за это, обещая больше никогда в жизни так не делать.

Водила радостно мне улыбается. Несмотря на раннее утро, этот человек бодр и выглядит очень даже свежо, в то время как мы клюем носом.

– Приехали!

Таксист, в клетчатой рубашке и солнцезащитных очках, выбегает помочь нам с багажом. Этот пронырливый хмырь так и липнет к Кристине. Потом хлопает дверьми и уносится обратно, улыбаясь. Кристина поутру ругается так, что мне становится нехорошо.

На пешеходном переходе стоят четыре светофора. Из них слышен какой-то странный треск, пока мы, задевая друг друга сумками, переходим дорогу, ведущую к вокзалу. На редкость медленно соображаю, и только через пару минут доходит, что светофоры скрипят для слепых. Это же просто очевидно. Иначе, как эти ребята поймут, что уже можно переходить дорогу?

Мы проходим дорогу под эту душераздирающую музыку, от которой у меня против воли сводит челюсть, и начинаем двигаться с каждым разом все быстрее, подгоняемые Коликом. До нашего отбытия осталось меньше двадцати минут. Электронные билеты, распечатанные мной часом ранее, паспорта – все лежит в моей сумке, той самой, которую покупал для визита в посольство. Быстро проходим сканеры, объясняя свою спешку опозданием на поезд. Нас всего трое, но вещей очень много. Только я тащу в каждой руке по объемному чемодану. Колик нагружен чуть меньше – длинный зеленый рюкзак торчит у него за плечами, как пиявка. Кристина идет налегке со своей сумкой, но она уже запыхалась и выражает свое недовольство нашим опозданием при помощи средств выразительности.

В поезде оказалось довольно гадко, на койках спали обезьяны, а постельное белье эксплуатировали для перевозки буйных обитателей психушки. Большое окно не открывалось вовсе, и внутри пахло, как в зоопарке. Нашим соседом оказался молчаливый, странный старик, ехавший в столицу с одним лишь рюкзаком. В руках он теребил газету, и читал древнюю газету с названием «Смех». Здороваться с нами он категорически не захотел и почти все время лежал на своей нижней полке, глупо похрюкивая с тупых и несмешных газетных анекдотов. На звонке у него стоял шансон про какую-то проститутку. Телефон звонил раз семь.

Мы с Кристиной разместились на верхних полках, а нижнюю занял Колик. Нам всем очень не повезло, потому что ночью наш недалекий сосед храпел ужасно громко. Под утро Колик тайно сказал нам все, что думает об этом «старом недоразумении», что нас сильно позабавило. Кристина шутливо посоветовала Колику в следующий раз громко похлопать в ладоши, чтобы навести тишину.

Я почти всю ночь плохо спал. Кристина сказала, что во сне я разговаривал с каким-то дядькой. При этом она сильно краснела, и я не стал расспрашивать ее о подробностях, пусть и очень хотелось. Это вообще очень смешно звучало.

Наш поезд прибывал в Москву в семь утра. Один знакомый ждал нас с шести тридцати, и когда наконец-то наш поезд остановился, я увидел его улыбчивое лицо в большом, грязном окне. Он помог нам вытащить чемоданы, и я начал спешно знакомить его с моими друзьями. Когда он шутливо пожимал Кристине руку, в его глазах вспыхнула искорка, и он спешно отвел взгляд, повернув лицо навстречу ветру, чтобы никто не видел, как сильно он смутился. Он всегда испытывал испуг при общении с противоположным полом. Я хотел верить, что после череды ругательств от дамы он поймет, что не все так радужно.

Наш самолет отправлялся через шесть часов. До него мы могли добраться на аэроэкспрессе всего за сорок пять минут, но такой вариант нас не устраивал: чем можно заниматься несколько часов в аэропорту?

Поэтому мы решили немного поесть. Наш друг знал какой-то ресторан неподалеку. Мы сидели там примерно полтора часа, негромко переговариваясь. Кристину он слушал с восхищением, даже когда она рассказывала о проблемах с санузлом в квартире у своего отца.