После этого мы задумали немного прогуляться, и свернули в какой-то переулок, ведущий, по словам товарища, в сквер. У входа в сквер, возле массивных черных ворот, мы застали лежащего на каменной плите (ошметками, то тут, то там оставалась свежая грязь), не подающего признаков жизни, человека. Он лежал в грязной куртке и рабочих штанах, а ноги были обуты в старые кроссовки. В одной руке у него была пустая, смятая бутылка, еще одна валялась чуть поодаль, а в другой – шикарная трость, которая моментально бросалась в глаза. На, вполне возможно, мертвого человека никто не обращал внимания, кроме Кристины. Она подозвала нас, и, указывая на старика кивком головы, спросила, что с этим человеком.
Я предложил вызывать скорую помощь, и тут же осекся, могло быть уже поздно звать кого-то на помощь. Товарищ ответил отрицательно, помотав демонстративно головой, заявив, что мужчина просто слишком пьян, чтобы как-то реагировать на окружающий мир. Я подошел к алкоголику вплотную и тихонько потряс.
Человек открыл бесцветные глаза и кривовато посмотрел на нас. Немного поморгав, заплетающимся языком спросил: «чево вы ко мнье прстали».
– У тебя же трость так украдут, не понимаешь? – спросил мой друг, крепко зажимая трость в обеих руках пьяницы. Его вид напомнил мне мертвого средневекового рыцаря с мечом, – держи ее покрепче. Что с тобой такое? Есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить, чтобы тебе помогли? – пьяница сощурился, подозрительно оглядев нас.
– иди ты, – выдавил он, делая большие перерывы между словами, шумно выдыхая, и уткнулся щекой в холодную поверхность плиты.
Мы переглянулись, не зная, как действовать, но проблема разрешилась сама собой. Сзади нас послышался топот каблуков, и миловидная женщина невысокого роста, со светлыми волосами до плеч, окликнула нас. Мы дружно повернулись к ней.
– Это мой родственник, не обращайте внимания, – грустно сообщила она. – Я разберусь.
Колик коснулся ее плеча:
– И что, так каждый день?
На секунду их глаза встретились, но женщина отвела взгляд и ответила:
– Почти. Ну, идите уже. Не стоит вам на это смотреть.
Такие случаи тут совсем не редкость, по-видимому, но конкретно этот только сильнее подогрел наше желание уехать поскорее. Мы не знали, что увидим в США, но надеялись на лучшее.
В аэроэкспрессе я хотел немного вздремнуть, но неожиданно в груди что-то громко стукнуло, провалилось, и я вспомнил о том, что забыл ответить единственному человеку, которого считал умнее себя. В общем-то, он был одной из самых важных элементов в моем миропонимании. Я хотел на него ровняться – как это очевидно!
Диалог, как всегда, был увлекательным. Я никогда не видел его лица. Это пугало и вводило меня в состояние, когда хочется огрызаться на всех, сесть где-нибудь в темном уголке и ни о чем не думать. Скрытые личности меня пугали, но сейчас я даже уже не представляю, как по-другому пытаться пообщаться с ним. Я чувствовал себя виноватым в том, что происходит между нами. Поговорив немного, я сослался на дела и выключил интернет, будучи полностью подавленным. Сегодня Эдвард вел себя удивительно странно.
Аэропорт. Снова люди. Много людей. Мне начинает сильно надоедать. Больше никогда не отправлюсь туда, где в одном помещении больше пяти человек. Но как же меня раздражала спешка. Вы даже не представляете, как же убого выглядят спешащие люди! Никакого уважения к идущим рядом, все куда-то бегут с сумками на перевес, дети орут, визжат, родители цыкают, потные, с дрожащими руками и бегающими глазами. Люди кругом, люди бегут наперегонки, кто первый успеет к стойке регистрации, кто первый займет свое место, поднимется по трапу.
Сволочи. Мне в сотый раз наступают на ноги, давят мои шикарные туфли, покрытые лаком накануне и начисто выдраенные. Я даже смотреть не хочу на грязное белое пятно, которое теперь зияет как дыра на лакированной коже. Так и хочется разразиться гневной тирадой и изо всех сил ударить в лицо хоть одному наступившему. Но стиснув зубы, мне приходится идти дальше, засунув куда поглубже свои возмущения.
Прохожу один за другим гадкие сканеры. Тут покрутитесь, тут поднимите ручки вверх. Снимаю обувь, часы, ремень, чтобы надеть обратно через пару минут. Сканер издает звук, и молодая красивая девушка, томно улыбаясь, заявляет: «Минутку!»
Прохожу чуть дальше от сканера, чтобы посмотреть на его экран, вижу, что моя паховая зона подсвечена желтым цветом. Ухмыляющийся мужчина начинает обыскивать меня, что сильно раздражает. Подогревают мою злобу веселые лица Колика и Кристины. Но тут выясняется, что все нормально. И это после того, как здоровенный мужик бессовестно лапал мою промежность на глазах у сотни других пассажиров. Колик позволяет себе отпустить нелепую шутку. Все улыбаются, одному мне тошно. Хочется провалиться под землю. Я ведь часто понимаю, что мои друзья ничего не значат для меня. Я всегда готов их бросить и забыть, но едва ли им стоит знать об этом. Они не выросли в тот важный момент, когда требовалось. Мне удалось изменить свое сознание благодаря Эдварду, у них же такой возможности не было. Я начал понимать, что они отстают от меня. Я осознавал, что едва ли они поймут мой смех над ними. Они не знали, что я всем сердцем ненавидел всякий отстойник вроде большей части известных музыкантов, писателей и режиссеров. Всегда как дети: «ого, слышишь, там играет Металлика?». Срал я на вашу Металлику, мать вашу. Слышать ее уже не могу – тошно.
Я редко высказывал им эти мысли. Они никогда не понимали не могли понять. Я мог предложить им аналог любой вещи, которую только они находили, и аналог более свежий и интересный. Но их жалкие мозги не могли это осилить. Их хватало только на пресловутую Металлику и ежегодный просмотр самого известного фильма Финчера. Меня воротило. Воротило значительно. Раз уж на то пошло, иногда я ненавидел своих друзей, а потому я всегда был готов к худшему. Я хотел оборвать с ними все связи после возвращения… А сейчас можно было наслаждаться.
Сдаем наш багаж. Некрасиво выглядят чемоданы, обернутые этой прозрачной клеенкой. Когда мы поворачиваемся, чтобы двигаться на посадку, я замечаю краем глаза справа стоящего старика. Такой аккуратный, в костюме. Роется в своем маленьком чемоданчике, тщетно пытаясь найти какую-нибудь дребедень. Его лицо мне знакомо, и когда он поворачивается ко мне, чтобы узнать, чем он меня заинтересовал, я уже спешно шагаю к очереди, выстроившейся к борту. Это тот самый сукин сын из посольства. Неудачное совпадение.
***
С самого утра стараюсь сложить воедино разрозненные кусочки, которые вспомнил ночью. Мало что получается. Ужасно раздражен и зол на весь мир. Кребинник, сволочь такая, обиделся. Случайно сбил его на лестнице, не замечая ничего.
Общаться с Грибком нет никакого желания, да и он, кажется, уже нашел себе неплохую компанию где-нибудь в столовой. «Времени зря не теряет», думаю я, ухмыляясь и представляя его в компании двух пестро разодетых, как попугаи, шизофреничек с безумными глазами.
Спускаясь в холл, размышляя над Грибком, сталкиваюсь еще с парочкой стариков (совершенно не нарочно). Пусть думают, что хотят.
В столовой гул голосов. Оглядываю зал, наполненный старыми идиотами, и мне становиться смешно. Беру поднос и наполняю его всякой безвкусной чертовщиной, а потом усаживаюсь и начинаю все тщательно пережевывать. Зубы у меня отличные, если что. А протезы – это так, просто.
Все полчаса, пока я ем, происходит что-то волнительное. Слушаю разговор трех тупоголовых старух, которых сюда привезли родственники в незапамятные времена. Одна из них ужасно толстая и еле помещается в своей инвалидной коляске. Время от времени ее лицо неприятно подергивается, и второй подбородок подпрыгивает. Вторая – худая, как скелет. Третья похожа на сморщенную поганку и идеально подходит по внешнему виду к Грибку. Смотреть тошно.
Впрочем, их внешний вид ничуть не приятнее их диалога. Перебивают друг друга ежесекундно, поглядывая ненавистно на остальных. Та, что в коляске, спрашивает, заглядывала ли к Грибку сегодня сиделка. Выясняется, что не заглядывала. Куда же делся этот милейший человек, интересуется поганка.
