– Положите письмо на землю.

Я вскрыл конверт. В нем лежала фотография: силуэт человека на фоне скалы с сияющим египетским иероглифом. В силуэте я узнал самого себя. Это было предупреждение.

Из трещин плит под ногами лезла сорная поросль, и я прошел немного вперед. Холмик впереди оказался могилой, сложенной из старых каменных плит. Все заросло лишайником. На одной из плит были какие-то надписи. Я взял пучок сухой травы и очистил плиту от песка и грязи. Надпись на арабском языке была мне непонятна. На английском языке было написано:

«Анна Тремайн 1919–1944 гг.»

А дальше были стихи:

Цветок на растрескавшейся стене,

Я срываю тебя из расселины

И держу перед глазами – весь, с корешком,

Маленький цветок – но если бы я мог понять,

Что ты такое – корешок, или все остальное[20].

Я отошел подальше от могилы, лег на песок, перевернулся на спину и посмотрел на звезды. Так, должно быть, смотрели на звезды мои египтяне в первую аравийскую ночь.

Слева от меня лежал большой плоский камень. Я положил голову на него, как «учила» Вив, и даже обнял его руками. Он был холодным и шершавым. Но ничего не произошло. Да и не могло произойти. Если даже поверить, что можно выйти за пределы сознания, то на это нужны сверхчеловеческие усилия.

Тем не менее я напрягся и, прижав колени к подбородку, принял позу человеческого эмбриона. Меня никто не видел и можно было подурачиться.

Прошлое, – подумал я, – это не тайна, а кошмар. Можно вообще улететь в невесть какие дали. И не вернуться. Что-то такое говорила Сэл.

В этой позе я почти уснул. И тут началось. Сначала я почувствовал смутное беспокойство. Потом услышал, как рушится пространство, как время обращается в ничто. Будущее вдруг стало настоящим, а настоящее прошлым. Но это был не мой, а чужой мир. И я смотрел на него глазами мертвого свидетеля.

Меня охватил ужас. Это невозможно передать. Я почувствовал, что пространство имеет не три, а четыре измерения. Четвертым измерением был я сам.

Начались видения. Я увидел открытый берег, поросший диковинными растениями, тучи огромных птиц, летящих с моря, и далекий, чуть различимый свет давно угасшей звезды. Увидел вереницу людей, устало бредущих по побережью, услышал дикие выкрики всадников, почувствовал сладковатый запах крови. Увидел рвущийся к небу огонь и двух полуголых пьяных баб, с хохотом бегущих по берегу в красных отблесках огня. Их силуэты метались на фоне морского горизонта, как фигуры театра теней.

Видение было четким. И в то же время это был погибший от времени мир, воспоминание о некогда прожитой жизни, но прожитой не мной, а кем-то другим. Не мое, а чужое покаяние.

Усилием воли я попытался выйти из этого состояния, но меня вновь швырнуло в мистическую глубину сознания. Мне показалось, что я стою на пороге поразительного открытия, которое никак не дается мне в руки.

 Но тут я с ужасом понял, что могу не вернуться. Все сворачивалось в одну точку – прошлое, будущее, вся моя жизнь.

Несколько странных секунд я находился в пограничном состоянии. Настоящее и прошлое в одно и то же время в одном и том же пространстве. Все и ничего. Я крепче обнял камень, словно это был якорь. Так чего же я хочу – остаться в прошлом или вернуться в настоящее?

Собрав волю в кулак, я кое-как поднялся, проклиная обильный ужин и острую боль в ребрах от неудобного лежания на земле. Надо меньше пить. Это во-первых. А во-вторых… не знаю. В голове расплылась странная пустота, наверно, так чувствуют себя смертники, ожидая исполнение приговора. Все казалось неважным.

Встав на ноги, я рывком расправил плечи, освобождаясь от наваждения, и посмотрел на часы. Все это длилось лишь мгновение.

Передо мной лежал вздутый приливом океан. Может, он материализует память прошлого, как Cолярис. Или же я просто ошалел от выпитого виски. И уснул. Так бывает только во сне.

Света в отеле все еще не было. Я зажег свечу, стоящую на подоконнике при входе, и пошел к себе, прикрывая пламя ладонью. Как на картине Чурлиониса «Свеча».

Подойдя к своей комнате, я заметил рассеянный свет под дверью, кто-то перемещался за ней, светя фонарем. Ручка двери начала медленно поворачиваться. Только этого мне не хватало.

Я хрипло прокричал: «Эй, кто там?» Издав резкий щелчок, ручка двери вернулась в прежнее положение. После некоторого колебания я пнул дверь ногой. За проемом открытого окна, освещенного слабым светом звезд, кто-то прихрамывая убегал за прибрежные скалы.

Быстро осмотрев разбросанные вещи, я обнаружил пропажу креста «анх» и выругался. Преследовать беглеца, не зная местности, было глупо. Я снова выглянул в окно. Никого. Только призрак маяка и расплывчатый силуэт покачивающейся на мелкой волне яхты.

Начался отлив. Под скалой, на которой стоял маяк, обнажились острые выступы камней. Завтра надо подумать о том, что рассказал мне Капитан. Опасно в одиночку раскапывать прошлое, если оно заморочено до такой степени.

Я еще некоторое время смотрел на маяк и его долгие вспышки над водой. Потом снял ботинки и повалился на кровать. Прошлое меня больше не интересовало. Хотелось одного – чтобы в дверях появилась Вив, вместе с запахом пустыни, мотая головой и отряхиваясь от песка.

Не знаю, что разбудило меня среди ночи, но вдруг я обнаружил, что сижу на кровати и чутко вслушиваюсь в темноту. Шторы чуть слышно шелестели. Я выскользнул из постели, пересек комнату и подошел к окну.

На небе не было даже намека на рассвет. Покой и неподвижность. Подлинная красота безразличия. То, что надо!

Я проснулся с рассветом и кулаками протер начавшие гноиться по утрам глаза. Надо мной по краям потолочной лепки висели львиные головы, как в покинутой рижской квартире. Но ощущение дежавю быстро прошло. От предвкушения приключений у меня на минуту перехватило дыхание.

В ванной мое растренированное и бледное тело предательски посетило все три зеркала. Нет, с таким телом нельзя начинать новую жизнь. Мне были показаны бег, воздушные и солнечные ванны.

Надев спортивные трусы, футболку и кроссовки, я вышел на дорогу, ведущую к маяку. Справа берег обрывался к морю.

Я спустился вниз и побежал по песку, испещренному пунктирными каракулями крабов. Надо мной по бледно-голубому небу ползли ватные облака. Справа – гигантские холмы, а за ними – синие горы. Слева – серо-зеленое море. Дул сильный ветер, морская вода брызгами летела во все стороны.

Добежав до скал, далеко заступивших в море, я повернул назад. И так несколько раз. Отрезвляющий бег трусцой.

Набегавшись, я сбросил кроссовки, снял майку и поплыл в океан.

Сначала все шло хорошо. Чтобы волна не захлестывала голову, я перешел с кроля на брасс, переплывая волны. Берег быстро удалялся. Но как только я заплыл за береговые скалы, океанская волна потащила меня на камни.

Кое-как выбравшись на каменистую отмель между скал, ослепший и оглохший, я на четвереньках пополз к берегу. Но волна снова догнала меня, проволокла несколько метров по камням, выбросила на берег и рассыпалась с оглушающим грохотом.

Я осторожно привстал на колени, потом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел туда, откуда приплыл, стараясь не смотреть на огромный равнодушный океан. Волны, казалось, продолжали меня колотить.

Дойдя до своей одежды, я закопал пораненные ноги в песок. На губах осталось несколько кристаллов соли. Да, это не Балтийское море. Надо быть осторожным.

Меня накрыла тень проплывающей тучи, и сразу же подул ветер. Он погнал песок к воде, а волны смывали его в океан, оставляя на берегу извивающиеся полосы белой пены.

Снова засветило солнце. Прикрыв ладонью глаза, я увидел идущую ко мне Вив.

Она была босая, в обмотанном вокруг бедер желтом платке и футболке, обтягивающей грудь. Сквозь ткань просвечивали темные соски. Или мне так казалось? Волосы, собраные в пучок, были убраны под бейсбольную кепку.