Мы скинули сигареты на влажную почву в клумбе и зашли в подъезд.

Дверь была открыта. Нас никто не встретил. Андрей скинул кроссовки и провёл быстрый экскурс по просторам апартаментов.

– Там туалет, – водил он пальцем, – рядом душевая, там кухня, туда гостиная, а остальное, в принципе, неинтересно.

Он вёл себя, как хозяин. Быстрая приспособляемость к окружающему – изюминка его естества.

Когда мы прошли в просторную кухню, я разглядел знакомые лица. На шею Андрея сразу же накинулась, та орущая девчонка, виновница гулянья.

– Привет.

– Привет.

– Приветик.

– Как дела?

– Здорово.

– О! Макс! – завидел меня толстоплечий парень, клюющий носом в стол. – Здорово! – торжественно крикнул он.

– Привет!

– Меня Вика зовут! – сверкнув зелёными изумрудными глазами, певучим голоском произнесла девушка, подошедшая ко мне. Она обмерила меня взглядом, словно прикинула, на глаз, возможные достоинства и недостатки.

– Макс, – со слабым стеснением произнёс я. В свою очередь, я также обвёл её глазами, разглядев прекрасную талию, мягкий лифчик, прорезающий тонкую кофточку.

Проигнорировав мой кулак (замена рукопожатия с дамами), Вика зажала меня в плотных объятиях. Я даже опешил. Но, опомнившись, она стой же резкостью отпрянула от меня, выразив краской на губах и щеках детскую неловкость, словно я обличил её в проказе. С Валей она обошлась холодным ударом кулачками.

– О! Валёк! И ты здесь! – всё тот же толсто.плечий. Не знаю, кто он, но видел его и не раз.

– Так! – хлопнув в ладоши, сказала Саша. – У меня сегодня день рождения! Все пьяные, а вы нет! Быстро! – она ткнула в сторону стола, на котором теснились бутылки различного спиртного.

– Тёма, наливай, – обратилась она к толстоплечему. Тот растопырил довольные красные глаза, вдумчиво уставил взгляд на бутылки, потом на стопки, посмотрел ещё раз на нас, выдвинул нижнюю губу, промычал, насупив брови, и непонимающе покачал головой.

– А Тёме походу уже хватит, – со смехом подвёл итог Андрей. – Конечно руку наливающего не меняют, но видимо не сегодня. – Он схватил бутылку водки и вмиг наполнил пять-семь стопок.

На кухню зашёл парень с родимым пятном под глазом.

– Кирилл, – протянул я ему руку.

– Макс, – ответил он на рукопожатие. Он схватил что-то напоминающие еду и ушёл в сторону гостиной. Оттуда во всю доносилась музыка.

– Ну что, Саш, – начал тост Андрей, – за тебя!

Мы чокнулись и осушили стопки. Толстоплечий осушил вместе с нами, стремглав схватив бутылку, для разлива по новой. Он и не думал останавливаться. Его манило алкогольное отравление.

– А ты? – обратилась Саша к Андрею, увидев, что тот не пьёт.

– Я за рулём. Кто их потом домой повезёт? – указал он на меня с Валей.

– И это правильно, – добавил я, – пусть хоть кто-то будет вменяемым.

На самом деле я не понимаю его страха. В нашем городе, итак, почти нет гаишников, а ночью-то тем более. И зачем тогда приходить на пьянку, если ты не пьёшь. Как по мне, нет ничего увлекательного сидеть на вечеринке трезвым, смотреть, как другие пьют, веселятся, пребывают на волнах спиртового эфира. И не весело это ни капли. Как по мне, если ты пришёл на пьянку, так пей. И ни стопочку, ни две, в алкоголе нет ничего вкусного, вся вкуснятина заключается в эффекте, когда твои мысли слепляются в общую кашу, в мягкую подушку, которой ты можешь укрыться, потому пей, пока твоя печень то позволяет, и пока клетки мозга не покинут своё жилище. Но что-то, всё же, заставляло меня уважать самопожертвование Андрея. Смешанное чувство.

Мы вновь осушили стопки и удалились в гостиную, оставив толстоплечего Тёму одного-одинёшенького за кухонным столом.

В гостиной оказались знакомые мне люди. Снова пришлось здороваться. Говорить как дела. Всё в привычном темпе и привычными словами. Всё слишком привычно, самое место для неожиданности. Я давно пытаюсь её поймать.

Я уселся на полу подальше от колонки, с которой неслась на бешенных порах музыка. Люди не задерживались на месте. Они, как муравьи, одаренные с рождения коммунистической мыслью, носились по углам, быстро меняя компанию, разговоры, стаканы. В сантиметре от моего затылка расположились Валины ноги. Запах стирки, исходящий от его носков, в совокупности с запахом сигарет, текущем по просторам квартиры, запахом водки, смешанной, в моём стакане, с апельсиновым соком, запахом бурбона, запахом различных духов выливались в головокружительное месиво, подогревающее мозги, подкрепляемое бодрой порцией голосящих ртов и орущей музыки.

Грубо говоря, осев на краю гуляющего острова, отстранившись от трений, я покинул атмосферу кутежа, принял должность наблюдателя. Излюбленное дельце. Мне иногда кажется, что человек только ради того и создан, чтобы за ним наблюдать. Рассуди сам. Взгляни на свои руки. Они слишком для тебя привычны, настолько, что не достойны внимания: эти тёмные волосы, прорезающие кожу, ногти, может, погрызенные, может, грязные, может, длинные, как у голубя. Но, что происходит с твоими руками, при общении? Какие они принимают повадки? Вот Кирилл, например, спрятал кисти в карманы. Зачем? Ведь ему, как и тебе, собственные кисти довольно привычны. Андрей, наоборот, даже и не думает прятать руки. Он властно обвил ими талию Саши, уложив кисти на её упругий зад, словно там им предписано быть. Она же обхватила одной рукой его шею, другую положила на плечо. Они не прячут привычного. А теперь взгляни на себя в зеркало: оцени разрез глаз, изгибы рта, вмятина в скулах. Теперь же, завидев, периодически перебегающие зрачки Кирилла, его кривизну улыбки, вес тела, уходящий в карманы, сжатые складки на широком лбу можно разглядеть недоверчивое стеснение. А его собеседники, один из которых ежесекундно поправляет восковую чёлку, а другая лыбится да посмеивается, пуляя вопрошающим взглядом и украдкой проводя кончиком пальца по тонкой брови, словно пришпиленной скотчем. Они, ни с того ни с сего, скованы, как школьники, впервые вышедшие к доске, отвечать невыученный урок. А Валя, тот, за моей спиной, улёгся, опершись на спинку большого дивана, закинув руку за плечо темноволосой девки. Тебе непременно нужно было находиться там, увидел бы воочию его непринуждённую красноту, как будто кипятильник в ухо просунули. Свободная его кисть держит стакан, наполненный бурбоном. Но зуб даю, если бы не стакан, кисть бы пряталась в кармане. Он бегло переводит глаза: то посмотрит на жирное пятно на диване, то, оставив его в стороне, переметнёт взгляд на чёрные колготки девчонки, то украдкой закинет взор на её глаза. Ты бы его видел – ангел, обнимающий шлюху. Ему всегда не хватало дьявола в крови. Но самое удивительное другое: эта баба действительно думает, что ему есть какое-то дело до её слов, до её тела. Боже! да его ведут монашеская девственность и нежелание быть лишним на этом сборище грешников. Ну ладно – оставим. Оставив Валю в объятиях шлюхи, я уставился в грязный линолеум, как в мою голову врезалась мысль. Скованность Кирилла, ребят рядом с ним, это вовсе не скованность. Вся чушь, про которую я трындел в этом абзаце, настоящая херь. Большинству из нас с рождения чуждо понятие скованности. На самом-то деле, карманные кисти Кирилла, восковая чёлка парня – скука. Мы живём в своём Маленьком городке и, сами того не желая, видим друг друга чуть ли не каждый день. Собственно, и истории в нашем городке разлетаются по щелчку. Всё, что нужно, мы друг про друга знаем. Мы насытились собой и окружающими. Нам нечего рассказать. От того и бегающие зрачки Кирилла, вопрошающие глаза той бабы, существует лишь потому, что мы отчаянно цепляемся за тему для разговора. Собрались пить, а пить-то не о чем. Только Саша да Андрей способны забыть про эту скуку. Они слишком увлечены друг другом, из-за чего рацион стада отошёл на задний план – близость тел и не на такое способна. Остальные же выживают, как могут. Всё слишком привычно, самое место для неожиданности. Эти слова вновь ударили меня по голове.

– Ты чего здесь грустишь? – обратилась ко мне Вика, про существование которой я успел забыть. Она держала пакет сока и бутылку водки.