Андрей сильно, но аккуратно, скрыв действие от жадных глаз собеседника, сжал мою ногу. Нам было велено левых не приглашать.

– Да? А к кому? Может я с вами поеду. Мне все равно скучно, а бухнуть – я всегда не против, – парень размашисто зевнул, закинув правую руку к затылку. После зевка, в секунду, преобразился в улыбке, ожидающей положительного ответа.

– Без обид, – принялся выпутываться Андрей из дебрей приличия, в кои затащила нас моя опрометчивость, – но туда приглашены только близкие. Именинница не любит большого скопления людей…

– Аааа – перебил парень. – Понимаю. Нет проблем. – Он покосился глазами. – Но ты хотя бы скажи кто она, может, и я близкий.

– Лера Никова, – наобум выдал Андрей. Я даже задумался, а есть ли такая фамилия Никова?

– Не, такую не знаю. Ну ладно, – полу расстроенным, полу раздосадованным голосом выдохнул парень. – А вам куда?

– В конце улицы налево, там, где-то во дворах, сами точно не знаем.

– Понял…Ну давай хоть стартанём, я недавно колодки поменял – заодно проверю тормоза, – сказал незнакомец, с резкой бодрость в голосе. Он цеплялся за возможность избежать жизненного бездействия, как человек, в период недельной голодовки, цепляется за жирный стейк.

Андрей кивнул и закрыл окно.

– А это кто? – спросил я его.

– Хер знает, но лицо знакомо.

На светофоре загорелся жёлтый свет.

– Ну что, мальчики, уделаем старый мерс! – оживлённо, чуть ли ни криком, пропел Андрей.

– Ой, ой, ой…всё, лысый ‘азошёлся, – на перебой его словам с дружелюбной укоризненностью проговорил Валя.

Пока мы не стартанули, и рёв наших движков не прорвал молчаливую ночную мглу, предлагаю тебе вновь познакомиться. Валя – мой второй лучший друг. Всё это время он сидел на заднем сиденье, укрываясь от тебя и незнакомца за нашими спинами. Крупный рыжеволосый парень, с пухлыми губами и приятными, нежными, как только что постиранная атласная простынь, глазами. В его образе виднелась лёгкость, подкрепляемая картавостью, и противоположная лёгкости – томимая загадка. Он молча курил сигарету, выдыхая дым в зазор приспущенного окна. Когда загорелся жёлтый, он скинул хабарик на дорогу.

– Ты хотя бы знаешь ад’ес? – спросил Валя, закрывая окно.

Но не успел Андрей ответить, как рёв машины заглушил какие-либо возможные слова, осталось только давить педаль газа в пол. Мы пронеслись мимо кинотеатра, стопки деревьев, оставили позади обречённых на вечернее одиночество девочек, вцепившись в посильную схватку с черным немцем.

– Ща, ща, – повторял Андрей, нагоняя, урвавшийся вперёд, мерседес – Ща его вздёрну…

Лужи волнами обрушивались на тротуары. Почва разгоралась жарким пламенем. Приклеившись к сиденью, я терзал себя мыслью, что мы не влетим в неожиданно вылетевшую попутку. Мы скользили, как пингвины на льду, по длинной полосе, омытой тусклым свечением фонарей, нарушая законы физики, готовые взлететь в любую минуту. «Цивик» отчаянно нагонял соперника, ревя, как разъярённый Зевс. Секунда, за нею хлопок – мерс замедлился. Мы промчались мимо него, даже не заметив, как он встал колом посреди дороги, и слабый, еле различимый пар вылезал из-под его капота, рассеиваясь в воздушной пыли.

– Да, сука! – возликовал Андрей, – Ахах…Я же сказал.

Нас объяло общее ликование. На твоих глазах родилась победа, кажущаяся тебе маленькой и никчёмной, детской шалостью, но поверь, для нас это все равно, что победить в затянувшейся войне, столь же необходимо, как холодная вода под палящем летним солнцем и как сигарета для курильщика со стажем.

Превозмогая страх и ненависть обрушившегося на наши головы мира, мы неслись вглубь дороги на синем «Цивике». Три настоящих бездельника на настоящей бездельной колеснице. Мы знаем всё, что можно знать в этой жизни и не знаем нихрена. Сами ли мы выбрали эту тропу, выставил ли нас на неё, как солдатиков, какой-то неугомонный ребёнок или же, это очередное стечение обстоятельств, вызванное потугами нашей беспутной воли – это мне не известно. Мы противоречие природы, мы выкидыши жизни и, одновременно, мы прямые её последователи. Нас таких много, целые стада. Но здесь только я, Валя, и Андрей, да ночь, на край которой мы спешим.

– Может вон её дом? – указал я пальцем на, освещённый фарами, один из четырёх домов, окруживших нас.

– Да не помню я. Я никогда не был у неё трезвым. Сейчас, позвоню. – Андрей приложил телефон к уху.

– Пойдём, поку’им? – просунув голову к передним сиденьям, обратился ко мне Валя.

Мы вылезли на улицу. Хлопок закрывания дверей оказался слишком громким для этой ночи, он пришёлся на каждое окно, оповестив жителей о нашем приезде. Я боюсь резкого шума – он привлекает лишние глаза. Даже, сейчас, мне показалось, что с хлопком, все жители прильнули к своим окнам, приняв позу наблюдателя, словно уселись смотреть передачу по телеку, главный герой которой я. И не подумай, я не трус, ну или не совсем, просто не люблю ловить на себе несметное количество чужих глаз, при том, что сам не способен усмотреть окантовку зрителя со всем к нему прилегающим. Да и тишину я люблю, а шум – безжалостный разрушитель крепостей тихого забвения.

Чистый бодрящий воздух окутал мою шею. Мы курили «Филип Морис» – большего наши карманы не позволяли. Сигаретный дым, вялым темпом проигравшего, отступал от меня куда-то ввысь. Я поднял лицо к небу, следуя за волнистым дымом, и запечатлел интересное сравнение: тёмное полотно, нависшее над городом, с горящими серебристо-белыми звёздами, являлось не чем иным, как изображение космического пространства через линзу большущей подзорной трубы. Округлая связка домов, этого двора – это внутренние стенки трубы. Был бы я великаном, я бы вырвал с корнем эти дома, поднёс бы к глазу и вращал бы объектив самодельного приспособления, усевшись где-нибудь на откосе вместительного холма, приближая и отдаляя, видимую картинку неизвестного. Я перевёл взгляд на окно, дома напротив, с которого доносилась музыка, причём так громко, что её мог не услышать только глухой. Рядом горело ещё два окна, в которых явно билась жизнь. Видимо это и есть наше место остановки, сказал я про себя. Валя тоже обратил внимание на эти окна, он также всё понял.

– Видимо нам туда, – сказал он.

– Ага, – говорю.

– Постоим, доку’им? – зная ответ, спросил он.

– Ага, – ответил я.

Нам обоим не хотелось двигаться с места, сигареты служили, своего рода, оправданием. На мягких щеках Вали выступил румянец. Это свойственный процесс для его кожи, к которому я успел привыкнуть за время нашего общения. Сколько я не ломал голову, почему и зачем, так и не нашлось ответа, объясняющего данную догму его организма. Может он часто стесняется чего-то, может, наоборот, думает о чём-то хорошем и, до боли, приятном. Кто знает. Я склонен думать, что этот видимый дефект вызван нежной душой и чистым сердцем. Ну да – слишком высоко взял. Но почему бы и нет?

– Валь, ты опять покраснел, – сказал я ему.

– Да я же гово’ил, что не знаю почему к’аснею, – с лёгкой досадой отозвался он и закурил свою, уже досадливую, красноту.

Вдруг, одно из живых окон резко распахнулось. Из окна показалась весёлая девчонка. Она вскинула руку и, чуть ли не переваливаясь на улицу, пьяным голосом, окончательно разбудив соседей, заорала:

– Сюда! Вот я! Парни! – Она махала кистью, прыгая на ровном месте. Другой рукой слабо придерживала телефон.

В тот же момент, Андрей, с прижатым к уху телефоном, вылез из машины, маша ей в ответ, приговаривая и в трубку, и в улицу:

– Да, да, вижу. Всё, идём.

Девчонку будто ущипнули, она заверещала, как резанная свинья, и скрылась в светлой квартире. С окна доносились возгласы и крики, говорившие, что пьянка в полном разгаре.

Андрей потушил фары, заглушил двигатель.

– Ну, чё встали? – резво повернулся к нам. – Пошли. – На его лице развернулась радостная улыбка. Подобная улыбка даёт о себе знать, лишь тогда, когда уверена, что хозяин в предвкушении чего-то увлекательного.