– Вы лучший гимн бренности и тлену, – обратился Никита к своему приобретению и сделал легкий реверанс.

Принцесса смотрела в пустоту с еле заметной улыбкой. Стеклов сел в кресло и взял чашечку остывающего кофе эспрессо. Сочетание кокаиновой эйфории с кофейным некро-гедонизмом радовало и успокаивало, тем более что продолжение дня не обещало быть таким радостным: Никита должен был встретиться со своим отцом.

Проблема состояла в том, что эта небольшая страсть к коллекционированию стоила отцу, известному издателю, круглую сумму; несколько пачек купюр недавно пропали из сейфа, где тот хранил наличность. Именно эти зеленые бумажки волшебным образом превратились в одно прекрасное утро в скульптуру Эрвина Фолла.

– Ваше Высочество, – козырнул Никита и потер нос, как будто убеждаясь, на месте ли он, и направился на встречу с родителем.

Мерседес стоял на месте. Никита обошел его и порадовался тому, что колеса и зеркала на месте. Это не был район для богатых, и оставлять дорогой автомобиль без присмотра было небезопасно.

Стеклов выбрал маршрут подольше и в глубине души наслаждался автомобильными пробками, ведь они отделяли его от неприятной встречи – неизбежной и нежелательной как смерть.

Он припарковался у внушительного современного здания из стекла и бетона, украшенного электронной надписью «Stekloff».

«Сколько должен человек вмещать в себя самолюбия, чтобы назвать офис своей фамилией, переделанной на западный манер? Не помешает заправиться!» – открыв бардачок, Никита достал все необходимое, приготовил, втянул носом и минуту сидел, свыкаясь с изменившимся состоянием; затем заглянул себе в глаза через зеркало в салоне.

– Вот теперь я готов, – кивнул он своему отражению, вышел из автомобиля и направился в офис.

Охранник пропустил Никиту без пропуска, игнорируя пикавшую рамку на входе. Презрительный взгляд стража порядка Стеклов почувствовал лишь спиной.

«Возможно, злобные и завистливые люди появляются от того, что вынуждены регулярно носить идиотскую форму. К несчастью, у них хватает ума ее ненавидеть», – подумалось Стеклову, но между лопаток остался неприятный зуд.

Незаметно для себя он преодолел лифт, коридоры и открыл дверь в кабинет отца, проигнорировав вопросительный взгляд секретарши. Отец сидел за столом, а перед ним находились два похожих друг на друга человека в костюмах и с папками в руках.

– Ты должен был приехать час назад. Выйди и подожди снаружи, я позову тебя, – сухо указал на дверь старик.

Никита хлопнул дверью, сел на кожаный диванчик и принялся бесцеремонно разглядывать секретаршу, которая под его взглядом нервно заерзала на стуле.

Наконец двое мужчин с папками в руках вышли из кабинета и удалились. Когда сын вошел снова, отец стоял спиной; услышав его, он повернулся и начал говорить без приветствий:

– Может, ты объяснишь мне, куда из закрытого сейфа делись пятнадцать тысяч долларов?

–Я хотел сказать тебе, просто не было времени.

– Не было времени? Как всегда, именно у бездельников его и нет. Чем же ты,

позволь спросить, занимался, уж не работал ли?

– В каком-то смысле. Видишь ли, Эрвин Фолл, мой хороший знакомый, приехал с

выставкой…

– И это событие, я полагаю, стоило мне пятнадцать тысяч?

– Его скульптуры стоят намного дороже. Ты не представляешь, что я приобрел.

Принцесса Диана – это шедевр фотореализма, она произвела фурор даже в Нью-Йорке.

– В этой стране человек работает за эти деньги года полтора, чтобы просто

просуществовать, а ты удовлетворяешь свою мимолетную прихоть.

– Но реальность шире существования человека в этой стране.

– Послушай, сынок, тебе ли говорить о широте восприятия реальности? Тебе

тридцать девять, а ты все находишься в поисках себя. В чем он выражается, твой поиск? Я скажу в чем: в ничегонеделании, пьянстве, беспорядочном сексе и растрате моих средств. Ты весь в мать. Пока я работал, она воспитала из тебя тунеядца с запросами нувориша. Ты же нищий! Все, что у тебя есть – это мои деньги. Ни профессии, ни таланта, ни даже мечты!

– У меня есть профессия, – буркнул Никита.

– Интересно, и какая?

– Я писатель, – ответил Стеклов и смутился.

– Писатель, мой дорогой, это не профессия, это я как издатель… – отец махнул

рукой, давая понять, что не хочет тратить время на пустой разговор. – Пусть так. Писатель. Что ты написал? Несколько рассказов о таких же скучающих бездельниках – никчемных людях?

– Многие писали о никчемных, как ты говоришь, людях.

– Только ты не писатель, ты черная дыра, в которую улетает все, что в тебя

вкладываешь. Твою брошюру напечатали только потому, что я за нее заплатил.

– Я пишу роман, – вдруг соврал Никита и в ту же секунду пожалел о том, что

вылетевших с языка слов нельзя вернуть назад.

Отец отреагировал на эту новость, как коршун на добычу:

– Вот как? И о чем?

– Я не могу пока сказать, ну сам понимаешь, все в такой стадии…

– Прекрасно понимаю, – отчеканил отец, – зато я тебе кое-что могу сказать. Я

недавно был у врачей. Они мне тоже рассказали, что все находится на стадии. И эта стадия уже неоперабельная.

– Что это имеешь в виду?

– Я имею в виду рак. Как ни пытайся, какие процедуры ни проводи, все закончат

одинаково, хоть это успокаивает.

Никита вздрогнул от этой новости: он знал, что отец не позволил бы себе шутить на подобные темы. На стене за спиной издателя висела карта мира. Стеклов-младший принялся разглядывать ее; контуры и очертания континентов парадоксальным образом помогали пережить чувство неловкости.

– Я даже не знаю, что сказать: мне, правда, жаль, – только и смог вымолвить Никита.

– Засунь свою жалость куда подальше, потому что я тебя жалеть не собираюсь.

– Да я не прошу.

– Ты видимо не понял ситуации, иначе бы ты не просил, а умолял. Дело в том, что

издательское дело сейчас переживает нелегкие времена. Чтобы остаться на плаву, в ближайшее время потребуются кардинальные реформы. Объясняю для порядка: мне ясно как белый день, что заполучи ты мое дело в свои белые ручки – оно тут же пойдет с молотка. Весь труд моей жизни.

– И что ты собираешься сделать?

– Оставить тебя с голой задницей, сынок.

– Как интересно.

– Больше ты не получишь от меня ни гроша.

– Мне бы не хотелось показаться мелочным, – Никита растерянно пытался

подобрать слова, – но куда ты хочешь девать свое добро?

– Отдам в достойные руки. Мне больно оставить этот мир с мыслью о том, что те

блага, которые я нажил непосильным трудом, еще больше развратят тебя и станут причиной для чего-то постыдного, что покроет позором мое имя.

Стеклов-младший закатил глаза:

– Ты всегда любил драматизировать, разве я виноват, что не соответствую твоим фантазиям о наследнике твоих непосильных дел?

– А ты всегда страдал недостатком воображения, иначе ты сейчас беспокоился о будущем больше меня.

– Чего ты хочешь от меня? Чтобы я плакал и умолял тебя не бросать свое чадо на произвол судьбы?

– Я даже не уверен, способен ли ты на подобные эмоции.

– Тогда почему я должен это выслушивать?

– Потому что я все еще содержу тебя.

– Ну, хорошо, продолжай, наслаждайся своей властью, ты же так это любишь.

Отец ударил кулаком по столу, после чего в кабинете повисла напряженная пауза. Послышался стук, а затем в проеме полуоткрытой двери появилась голова испуганной секретарши:

– Вы звали, Николай Алексеевич?

– Нет.

Голова тут же исчезла за бесшумно закрытой дверью. Издатель, Николай Алексеевич Стеклов, медленно прохаживался вдоль окна, сжав губы, с несколько капризным выражением лица.

– Роман, значит, пишешь? Знаешь, я, конечно, разочарован тобой, но если ты порадуешь меня достойной книгой или сценарием, я пересмотрю свои планы относительно тебя; и ты, если конечно, будешь держать себя в руках, не закончишь жизнь сторожем детского сада.