Подумав о весьма нелицеприятном жизненном исходе, Старший нервно поводил усами. Пустые оболочки без мысли и цели. Конец всегда неприятен.

Как бы то ни было, Дроссельмейер подарил основу. А уж чертежи и схемы были найдены позже. Назначение многих осталось за гранью понимания, но некоторые удалось воссоздать. И оно того стоило. Всего за несколько лет народец воссоздал основные моменты из Второй книги, перенял обычаи, уклады мягкотелых, научился изготовлять одежду и орудия. Поначалу было сложно и непривычно, но воля книг неоспорима. Народец этот этап прошёл.

Так, прочь отступления! Наконец, минуты необходимых приготовлений остались позади, и Старший принялся рассказывать Историю.

Он поведал кучкующимся подле книги детёнышам о девочке и её сгоревшем отражении, рассказал о давнем торжестве, на который всё той же девочке подарили великолепный нарисованный замок и отворяющий его ключ, упомянул и первую встречу девочки с родным мертвецом, а затем постигшую её болезнь. Как подозревал сам Старший, в ту злополучную ночь тварь каким-то образом сумела изменить предначертанное, повернуть ход Истории в другое русло. Дроссельмейер не мог ошибаться столь сильно. Всё из-за твари. В Истории она была жива, а в настоящей жизни мертва ещё до первых строк. Как бы то ни было, Старший поборол давнюю неприязнь к мертвецу и продолжил повествование.

После рассказа детки притихли, и теперь испуганно таращились в никуда. Красочное описание противостояния между девочкой и Королём с его отвратительными подопечными осталось позади. В той самой первой битве девочке помог Щелкунчик, и, как положено кукле, он был уродлив и сух. Но лишь снаружи. Долгое время Щелкунчик помогал девочке, искал с ней лекарство от болезни, шёл в бой без страха и сомнений.

Старший замолк, задумчиво пошевелил усами и будто бы припомнил мягкое лицо девочки. Давным-давно мертвец изменил её, заразил скверной и поселил в детской груди совсем недетскую тоску. Старший чудилось, что он знает это чувство, что он помнит, как возвращался домой в полном одиночестве сквозь снега и метели. Тогда он мог бы почувствовать.

По жёсткому телу прошла быстрая непокорная дрожь, но Старший поспешил себя одёрнуть и продолжил читать. В этой главе речь шла о его далёком предке.

«Наступила ночь», – потрескивал Старший в такт дрожанию люминесцентной лампы. – «Придворный звездочёт поглядел на звёзды с помощью Дроссельмейера, великого искусника и в этом деле, составил гороскоп принцессы Пирлипат. Сделать это было очень трудно, ибо линии запутывались всё больше и больше, но – о, радость! – наконец всё стало ясно: чтобы избавиться от волшебства, которое её изуродовало, и вернуть себе былую красоту, принцессе Пирпилат достаточно было съесть ядрышко ореха Кракатук».

ДЕЙСТВИЕ 2

Улица Блодет (29 ноября 1984 год, 02:56).

Зубья. Так местные называют северную окраину Скогвинда. Этот мрачный неприветливый район, состоящий из нескольких закруглённых кварталов, ощеривается в лес высокими частоколами и давно проржавевшими насквозь проволоками.

Никто уже наверняка и не помнит, отчего городишко отступил от опушки столь пугливо, и почему живущие здесь люди стараются не включать свет с наступлением темноты. Но на этот счёт у меня есть догадки.

Ознакомившись в своё время с кипами старых хроник и заметок, я знала, что тесные ряды домишек неоднократно становились жертвами ранее упомянутых мной ветров. Ледяные порывы и теперь ломают старые доски, опрокидывают почтовые ящики и заборы и проникают сквозь самые тесные прорехи в стенах. Безжалостные нападки повторяются каждую зиму, и всякий раз они уносят с собой несколько жизней – как правило, склонных к болезням стариков и детей.

Существуют и другие причины необыкновенной боязни северных скогвиндцев к лесу. Поговаривают, что он полнится не только ветрами, – есть в нём и нечто другое; нечто мёртвое, тёмное и массивное. Наверное, и теперь оно печально бредёт вдоль неровных, испещрённых царапинами стен и ищет путь к людям. Тьма – его ближайший союзник, а потому разглядеть неведомого обитателя леса практически невозможно, но всякие, всё же различившие его во мраке, сходятся в одном – то не человек и не зверь. Кожа его темна и суха, будто угольная пыль, а конечности уродливы и корявы, подобно выкорчеванным из земли корням. Порой он проникает в землю и живёт там, питаясь соками цветов и плодов, забирает домашних животных, а после и их недостаточно осторожных хозяев.

Да, как ты уже мог заметить, Дневничёк, народ в Скогвинде крайне суеверен. И это прекрасно. Как и во всякой другой захолустной глубинке, мифы и легенды здесь – неотъемлемая и наиболее значимая часть любой мало-мальски значимой жизни. Всякий приезжий посмеялся бы над наивным простодушием застрявших в собственных предрассудках стариков. Вот только в глубине души и этот недоверчивый иноземец почувствовал бы в нелюдимых местах, в их глухих закоулках, да дремучей округе, леденящую душу тревожность, какую-то скрытую и неявную опасность, наблюдающую за ним неотрывно и внимательно…

Она наблюдала и за мной, но мне было всё равно. Я безучастно всматривалась в размеренно покачивающийся ряд домов, их закрытые шторами и толстыми занавесями окна и чувствовала, как падающие с неба хлопья снега таят на коже.

Лачуги в Зубьях разномастны и неприглядны. Внешним своим видом их тесные скопления и впрямь напоминают клыки оскалившегося зверя. На улочках нет света и людей – одни лишь оставленные с осени автомобили и, конечно же, снег.

Снег слепил меня. Его быстрые робкие прикосновения постепенно приводили меня в чувство. Пятно убралось прочь, скрылось в закоулках моей болезненной души и принялось дожидаться. Дожидаться чего? Ответ скрывался в самых отдалённых уголках сознания, а потому долгое время казался мне недосягаемым.

Боль нещадно пробивала затылок в своих тупых попытках выбраться наружу, и я время от времени невольно стонала. Ох, и сколько же усилий мне стоило приподнять запрокинутую голову…

Надо мной нависало чьё-то бледное сосредоточенное лицо. Узнала я его не сразу. Оказалось, что то был уже виденный мною ранее юноша – молчаливый спутник Учителя.

– Ты… тень… – бессвязно пробормотала я, силясь сфокусировать взгляд.

Юноша не ответил. Он лишь скосил глаза, а затем вновь отстранённо уставился на дорогу. Холод проникал в рукава и за ворот, но лицо моего спасителя оставалось непроницаемым. Идти было непросто, – снег устилал толстым слоем всю дорогу, а ледяные порывы так и норовили сбить с ног, – но юноша лишь выше поднимал ноги и, будто заведённый, размеренно продвигался вперёд.

В полном молчании мы прошли половину Зубьев, свернули в узкий переулок, завешанный замороженным тряпьём, миновали Хаут Винни, затем Артери Транк, прошествовали мимо жутковатого памятника, изображающего скачущих по полю коней и нескольких изуродованных временем, да подростками всадников. Ну а после мы оказались подле внушающего некогда уважение, а теперь лишь тревогу комплекса зданий. Незамысловатые и массивные на вид, лет десять назад здания отличались строгостью форм и предельной точностью архитектуры. Теперь же старый санаторий превратился в раскрошившегося старика, свистящего от бьющего в пустые окна ветра.