— Нет, мы были достаточно близки, — быстро отвечаю, активно пытаясь сменить тему. Говорить об отце и матери, пожалуй, — самое худшее, что можно придумать.

Глаза мечутся по комнате, в попытке избежать зрительного контакта. Не хочется, чтобы Зейн понял, на какие точки давить, уничтожая меня и мои стены, что я так умело воздвигаю последние месяцы жизни в доме. Имение Малика неожиданным образом стало неотъемлемой частью меня. Возможно, звучит это, как бред сумасшедшего, но является чистой правдой. Из-за которой мне стыдно смотреть в зеркало и видеть это немое отражение: чёрные волосы, карие глаза и бледная кожа. Все так осточертело. Настолько блеклой никогда не ощущала себя.

Но сейчас все внимание на нем. Зейн задумчиво смотрит на меня, думая о чём-то отдаленном, смотрит словно сквозь, не замечая. Подобный жест не может не остаться незамеченным мной, поэтому сразу же принимаю во внимание, что это больная тема.

— А твоя мать, как онa выдержала развод с отцом? — спрашиваю, стараясь вложить в слова как можно меньше смысла. Важно показать, насколько безразлична эта тема.

И снова он. Этот взгляд, полный боли, такой тоскующий и грустный, одновременно яростный и гнетущий. От тяжелого вздоха Зейна по телу пробегается табун мурашек, пробуждая внутри до этого неизвестные вибрации.

— Черт возьми, если бы они были в разводе, я был бы счастлив! Но она просто ушла, сбежала от этого животного, — снова повысил голос он, на этот раз влияя на меня не с такой силой. Он злится, но злится в первую очередь на несправедливость. Уж точно не на меня. — Как бы мне хотелось, чтобы наши родители пожалели о том, что сделали с нами.

В это мгновение наши взгляды встречаются. Во мне просыпается жгучее чувство досады и обиды на мать. Обида всепоглощающая, такая уместная и все же абсолютно неправильная. Да, ей нужно было быть мягче…

Да, она была не права, забыв о нас с братом в самый нужный момент.

Да, смерть отца я выносила сама.

Но я уехала, бросив человека, что воспитал меня. И за это я ненавижу себя с каждым днём все больше и больше.

— Ты просто маленькая эгоистка!

— Ты виновата в смерти отца и никогда этого не признавала, это ты держалась за нас, чтобы не быть одной!

— Сейчас, когда все нормально, ты съезжаешь!

— Белла? — Малик неожиданно оказывается совсем рядом. В такой близости, что протяни я руку, коснулась бы его неминуемо. Лёгкая ладонь парня ложится на мое плечо, словно он пытается тактильно поддержать. — Все нормально?

— Да, я в полном порядке… — шепчу, стирая накатившие от воспоминаний слёзы.

Мне хотелось поговорить с Зейном, чтобы понять его мотивы. Открыть для себя стороны жизни, неизвестной мне. Закрытой от посторонних глаз, но когда он сравнил мои отношения с матерью… со своим отцом, я словно провалилась под лёд. Именно в лед исполинского размера, уже заставляя нервно подписывать догмат о собственной смерти. Его кофейные глаза так далеко, но одновременно так близко, что сердце перехватывает от ужаса. Сковывающего ужаса тактильности между ним и мной. Но сейчас Зейн кажется таким невинным и…

Он бьет тебя.

Этот человек делает тебе больно.

— Не подходи, — вырвалось у меня. Причём слова звучали настолько тихо, неуверенно и жалко, что он сначала ничего не расслышал. Но уже через секунду до брюнета дошёл отдалённый смысл слов, поэтому он учтиво вернулся на своё место, соблюдая дистанцию.

Как бы странно это не звучало, но нетрезвый Малик мне нравится в разы больше, чем трезвый и вменяемый. В алко-версии он более мягок и честен, чего не скажешь об обычном, уже таком привычном настрое парня.

Его глаза горят огнём, он страдает, и это отчетливо видно. Эти глубокие мешки под глазами, нервный бит, что он отбивает ногой, и слегка подрагивающие кончики пальцев, находящихся в невесомости.

И уже через секунду я, не веря своим ушам, продолжаю разговор:

— Это, наверное, больно.

— Что именно?

— Когда ты не любишь собственного родителя.

— Да. Больнее, чем терять близкого, — глаза Зейна наполняются бесами.

Он в огне.

В аду.

Мы оба пылаем.

— Когда теряешь близкого — тебе больно. Ты чувствуешь. Когда же ты видишь, как страдает твой близкий, и испытываешь при этом дикий восторг — тошно. Чертова сублимация болью, — сплевывает он, оглушая меня полностью.

Комментарий к Глава Х: Сублимация болью.

Мои солнышки, я рада представить вам новую главу спустя месяц отсутствия… вы уж простите. У меня наконец начались каникулы после долгого семестра, поэтому я постараюсь радовать вас чаще))

С наступающим! Люблю всех-всех <З

========== Глава ХI: Тишина. ==========

— Я хотел извиниться.

Голос парня звучит достаточно убедительно, чтобы поверить в бдительность, несмотря на полупустую бутылку спиртного, что стоит на стеклянном столике напротив.

Хочется спросить, почему и за что его потянуло на извинения. Что могло заставить самого Зейна Малика пасть столь низко. Закрадывается надежда на пробуждение в нем искренности. Но что-то наводит на мысль, что слова — простая уловка.

— За что? — все же спрашиваю, но уже изнутри ощущая, что знаю ответ наперёд.

Извини за то, что врал тебе.

Извини за то, что убил твою любовь.

Извини за то, что запер тебя в доме насильно.

Да просто извини за то, что я такой мудак.

Но в продолжении — тишина. Эта гнетущая, мерзкая тишина. Такая похожая на боль. Как лезвие по венам.

Меня накрывает дикая смесь из двух компонентов, окончательно уничтожая в щепки. Лишь глаза парня цепляют на крючок, возвращая в реальность. Взгляд задерживается на молчаливом Зейне, что сидит буквально в метре, задумчиво разглядывая потолок. Видно, он погрузился в пучину мыслей сразу после того, как выдавил извинения.

Интересно, а продолжит ли он разговор? Или можно идти?

Зачем ты пришла…

Кажется, что ждать придётся долго, но так неожиданно, уже через секунду окатывает ледяным потом, потому что он затронул то, что я так активно пыталась стереть из памяти, из жизни, из собственного тела.

— Извини за то, что покосился на тебя. Извини за то, что надругался над тобой, — кофейные глаза мигом встречаются с моими, от чего сердце пропускает нервный удар. Внутри разливается омерзительно-едкое чувство, заставляющее вжаться в кресло всем весом.

Нет, нет, нет! Только не сейчас. Абсолютно не готова говорить об этом.

— Зейн, я… — яростно сжимаю коленки, впиваясь ногтями в кожу, словно пытаясь продырявить её.

— Дослушай меня, — перебивает парень, переходя на более грозный тон. — Мне очень жаль. И я знаю, что мои слова не имеют почти никакого смысла, но я правда очень-очень жалею о том, что сделал, — меня начинает мутить, тошнота подкатывает к глотке. — Это вовсе не оправдание, но я бы хотел сказать, что… это все действие препаратов. Я-я-я… завязал. Просто…

Прилагаю максимальные усилия, чтобы отодрать руки от нежной кожи, которая покрылась гусиной кожей от нервозности и паники, что является нынешним спутником.

— Просто, что? — принимаю слегка другое положение, установив локти по обе стороны коленей, внимательно вглядываясь в черты лица Зейна. Нужно успокоиться. Он тоже нервничает, завёл сложную тему, да ещё и будучи пьяным.

Даже не представляю, к чему ведёт наш диалог.

— Томас лечится у Лейлы? — удивлённо вскидываю брови. Неужели сейчас самое время поговорить о моем младшем брате и его проблемах с наркотиками?

— Да, он почти прошёл весь курс, — все же отвечаю, стараясь держать себя в руках, ведь эта тема очень волнительна.

До сих пор виню себя за то, что упустила такой огромный промежуток времени в жизни Томми, позволив ему подсесть на эту дрянь с его дружками. Но сейчас все гораздо лучше, и я безумно этому рада.

Замечаю, что в парне смешался тот же коктейль — боль и тишина. Ему плохо так же, как и мне. Мы делим эту больную тишину. Тогда решаю, что есть шанс дернуть за ниточку, попытав себе хоть немного удачи.