– Мы здесь живем уже семь тысяч лет, поселились тут задолго до прихода Христа, – продолжила она. – И мы здесь останемся. Им не удастся нас уничтожить!

– Молчала бы уж! – вдруг вскрикнул пьяный Аднан. – Благодаря тебе и таким, как ты, моджахеды и пришли сюда! Кто выскакивал на балкон и орал: «Аллах акбар!», а? С детьми выходили! Славили их! А я тебе говорил, что никакого отношения они к Аллаху не имеют! Обычные бандиты!

Насралла до того разошелся, что бросил фужер на пол, и тот разлетелся вдребезги. Антуанетта вздрогнула и опустила глаза, продолжая рассказывать Лаврову и Светлане:

– Они убили мою лучшую подругу за то, что она спрятала у себя двух христиан. Отрезали головы и им, и ей…

– А что им сделал врач Уктам Фикрети? – продолжал Аднан, глядя, как Антуанетта, едва сдерживая слезы, собирает грязную посуду со стола. – Скольких детей он вылечил? И не смотрел, христиане они или мусульмане. А ему приставили пистолет к голове. Давай, говорят, отрекись от своей веры. Прими ислам!

– В Коране нет такой суры, чтобы с пистолетом в веру обращать, – заметил Виктор.

– Вот-вот! И я говорю, бандиты они, – подтвердил Насралла. – Они разъезжали по всему городу, кричали: «Христиане, не высовывайтесь из окон! Если хоть один выстрел будет сделан из окна, мы уничтожим всех, а не только того, кто открыл огонь! Если тут есть мусульмане, они должны держаться вместе, чтобы отделить их от христиан».

– Так что, они его убили, этого доктора? – взволнованно спросила Светлана.

– Он сошел с ума, – объявил Аднан, – а эти идиоты потом врача искали, когда понадобился. И не нашли. «Нет бога, кроме Аллаха!» – кричат они. Да нет в них ни бога, ни Аллаха. Никого!

Крепко выпивший Аднан уже совсем не был похож на человека, далекого от веры.

– У меня отец был христианин, мать – мусульманка, и сестра моя – мусульманка, и я хри… – Он осекся на полуслове, проглотив горечь, и после паузы поправился: – Мой бог – деньги, но я все равно не пойму: чего они добиваются? Чего хотят?

– Уничтожить все христианство на Ближнем Востоке, а не только в Сирии! Вот чего они хотят! – выпалила Светлана. – То же проделывал Буш в Ираке. Теми же методами. А сейчас Обама в Сирии… Столкнуть лбами две религии и понаблюдать, кто выиграет. А затем встать на сторону победившего.

Светлана почему-то тоже осеклась и посмотрела на Виктора. Тот молчал, но лицо его говорило само за себя.

– А что? Что? Я это в интернете прочитала. Перед выездом. Что-то не так? Чего смеешься?

– Да нет. Все так, – с иронией ответил Лавров. – Я просто представил тебя на трибуне парламента.

– А почему бы и нет?

Виктор залился смехом, чем опять вогнал Светлану в краску.

– Нет, ну представь себе предвыборную рекламу! Внимание! Внимание! Впервые на выборах женщина-попугай!

– Это я-то попугай?! – Соломина ущипнула журналиста за предплечье.

– Я не сплю, не сплю! – поддразнил ее Виктор.

– Это я-то попугай?! – наигранно-сердито зашипела Светлана и ущипнула Виктора за ухо.

– Недостойно, сестра! – снова с иронией произнес Виктор. – Уши на то, чтобы слушать, а не кушать…

Началась игривая потасовка. Аднан же к тому времени уронил голову на стол и захрапел.

– Я убью тебя, гад! – продолжала наносить игривые удары Светлана, а Виктор своими могучими руками ставил аккуратные, почти нежные блоки.

– А вдруг завтра война? Кто тебя защищать будет? – спрашивал он.

– Ничего, сама как-то разберусь. Я тебе дам попугая, старый развратник! – Светлана продолжала лупить Виктора ладошками, а он все больше вжимал голову в плечи.

Ее возмущенные возгласы разносились над спящим ночным городом. Завтра их ждал тяжелый день…

Виктор почувствовал состояние некоего «предлюбья» – когда женщина вот-вот станет твоей. Ох, как же он этого не хотел… И, конечно, лгал себе. Любой мужчина этого хочет. Спросите у дедушки, который ходит в парк общаться с бабушками. Пообщаться? Да вздор! Посмотрите, как блестят его глазки, когда мимо проезжает девушка на гироскутере… Не видите? Конечно! Для этого он и надел очки. Так что не будьте наивными, друзья. Неужели вы думаете, что Лаврову могла помешать какая-то война?

Как трудно помогать людям, когда нет времени, не знаешь, с чего начать, когда на это катастрофически не хватает средств, когда твоего душевного порыва не понимают безразличные люди… Как ни удивительно, но все это отговорки.

Тот, кто хочет помочь, всегда найдет на это время. Его желание само найдет путь к благотворительности. И это не обязательно вложение денег. Помоги словом, накорми, обогрей, поделись, может быть, последним и будь от этого счастлив. Не ищи понимания у черствых людей и, помогая, не звони об этом на всю округу. Тогда это будет действительно не пиар, а благотворительность.

Именно так и жила матушка Пелагея уже много лет, обращая молитвы к Господу, отдавая все силы служению и воспитанию сирот.

Слава храма Маар Такла, как его называли местные жители, или монастыря Святой Равноапостольной Феклы, разнеслась далеко за пределы Сирии. Он заслужил это не рекламой на каждом шагу, а благими делами.

Каждодневные занятия с детьми в приходской школе, молебен, обязательное прочтение Священного Писания, а также общение с прихожанами, представителями других церквей и монастырей, решение всех хозяйственных вопросов собственного прихода были не в тягость матушке Пелагее. В радость! При этом она спала не более четырех часов в сутки. И каждая из двенадцати монахинь ее монастыря, зная это, берегла покой своей настоятельницы и понапрасну не тревожила ее.

Но сегодня ночью кто-то легонько тронул за плечо спящую настоятельницу.

– Матушка… Матушка Пелагея, спаси вас Господи, проснитесь.

Будить игуменью решилась ее молодая помощница – монахиня Емилия. На ее открытом молодом лице отражалась явная тревога и даже испуг.

– Что случилось, сестра Емилия? Что с девочками? – сразу же спросила Пелагея, думая о сиротах.

– С девочками – все хорошо. Спят. К воротам монастыря приполз какой-то страшный человек. Он хочет видеть вас, матушка…

Тщедушный, израненный, весь окровавленный мужчина лет тридцати пластом лежал на лавке в монастырской светлице. Он был в полузабытьи. Его обступили послушницы. Губы их беззвучно шептали молитву. Сюда быстро вошли Пелагея и Емилия. Настоятельница подошла к умирающему и взяла его за черную от запекшейся крови руку.

– Кто ты? Как твое имя?

Он вдруг очнулся и повернул голову так, что игуменья увидела его лицо. Худое, изможденное, с безумными глазами. Черные гнилые зубы делали его облик еще более устрашающим.

– Шафьюиза?! – воскликнула пораженная Пелагея.

– Ма… Матушка Пелагея, – пролепетал раненый, – я… я…

И закашлялся.

– Шафьюиза, мальчик мой! Воды, дайте ему воды! – Пелагея, казалось, была в шоке от увиденного. – Что случилось?!

Окровавленный гость с трудом сделал несколько глотков и, тяжело дыша, продолжил:

– Не сбивайте меня, матушка. Я должен успеть сказать…

– Говори, говори, – попросила Пелагея и бросила взгляд на монахинь. – Откройте окна, ему нечем дышать.

– Они идут сюда… Моджахеды идут сюда. Едут целой колонной, – теряя силы, стал рассказывать мужчина.

Монахини пытались снять с него пропитанную кровью одежду.

– Рубаху рвите, не жалейте! Воду, скорее воду и аптечку. Ему надо обработать раны, – вполголоса командовала Емилия.

– Матушка, простите меня, я был с ними… Воевал. Долго терпел и притворялся… Но вчера услышал… Они хотят прийти именно сюда, в храм Маар Такла…

Две монахини быстро разрезали длинную рубаху Шафьюизы и разорвали ее. То, что они увидели, заставило Пелагею содрогнуться, а одна послушница упала в обморок. Сломанные ребра парня торчали наружу, будто их кто-то выгнул, живот был изрезан крупными осколками снаряда. Оставалось только догадываться, как он сумел доползти до монастыря живым.

– Шафьюиза, мальчик мой! Как же так? – По лицу Пелагеи катились слезы.