– Извините за опоздание, Глен, – сказала я, когда клиент поднял трубку. Наверное, после недавнего выброса адреналина мой голос дрожал и выдавал, как сильно начинает болеть плечо. К счастью, Глен был не из тех, кого волновало мое состояние. Он тут же принялся жаловаться на своего брата, который, по его убеждению, воровал вещи у их тетушки, а на самом деле, как я выяснила потом, просто регулярно навещал ее, как примерный племянник. Я поставила Глена на громкую связь, чтобы тот мог продолжать свою тираду, и мокрыми руками сняла рубашку, морщась от жжения в плече. Оставшись в одном лифчике, я скомкала рубашку и прижала ее к ране. Кровь постепенно останавливалась, но боль не стихала и по-прежнему пульсировала.

– Надеюсь, вы не думаете, что я стану платить за такую хрень, – говорил Глен. На пару секунд я прикрыла глаза. Всего несколько мгновений я позволила себе погоревать из-за обрушившейся на меня несправедливости: мне приходилось одновременно выслушивать Глена и искать свою давно потерянную аптечку. Я собиралась еще немного пожалеть себя, прежде чем вернуться к клиенту с привычными словами: «Услуга была оказана в полной мере, и вы прекрасно знали мои расценки», когда услышала характерный звук открываемой входной двери.

От ужаса я замерла на мгновение, а потом сбросила звонок Глена. Пропитанная кровью рубашка упала на пол; я сунула телефон в лифчик, чтобы не завибрировал на раковине, если клиент решит перезвонить. От хлопка закрывшейся двери меня накрыла новая волна адреналина.

В офисе, помимо меня, находился кто-то еще.

Хотя сегодня никому не было назначено. Никто не мог попасть внутрь. Дверь, как только закрывалась, блокировалась автоматически, а я точно знала, что закрыла ее. Я знала это, потому что слышала позади себя щелчок. Это не единственная попытка вломиться ко мне, зато это впервые происходит, когда я нахожусь в офисе. Я прижала ухо к двери, осторожно, чтобы не шуметь, сомкнула пальцы на дверной ручке. Замок, конечно, сломан, но я хотя бы попытаюсь удержать дверь, если незнакомец решит заглянуть сюда.

– Я хотела бы повидаться с мисс Гэмбл, – прозвучал женский голос, отчетливый и спокойный.

Какого черта? Я слышала, как гостья расхаживает по маленькой приемной. А потом, поморщившись, вспомнила, что оставила на секретарском столе пиджак и окровавленный нож. Женщина пробормотала что-то похожее на «боже мой». Тут под мышкой у меня зажужжал телефон – что ж, Глену со своими воплями придется подождать.

– Как только закончите обрабатывать рану, можете выйти из туалета, мисс Гэмбл. Мне все равно, что вы в нижнем белье. Нам нужно обсудить одно дело.

Я выпрямилась так резко, что в спине что-то щелкнуло. В голове застучало. Я уставилась на крашеную в белый цвет деревянную дверь и наконец поняла, кто ко мне пришел. Это плохо.

Очень-очень плохо.

В приемной скрипнул потрепанный диванчик. Женщина не шутила – она действительно намерена дождаться меня. Тогда я бросилась промывать порез на плече, намочила бумажные полотенца и, скомкав их, принялась стирать кровь с руки, игнорируя боль и в то же время наслаждаясь ею. Бинт, которым я поспешно перевязала рану, в считанные секунды пропитался кровью. Я бы могла сказать, что собиралась показаться врачу, но это было бы неправдой. У меня скорее рука отвалится, чем я переступлю порог проклятой больницы.

Я быстро оглядела себя в зеркале – не самое приятное зрелище. Вытащила телефон из бюстгальтера, провела рукой по волосам. Я могла бы постараться привести себя в божеский вид, но не хотела тратить на это время. Зеркала я любила так же сильно, как и больницы.

Открыв дверь, я вышла из ванной с невозмутимой уверенностью, нехарактерной для человека, которого только что застали прячущимся в туалете. Пожалуй, я всегда умела отлично притворяться. В приемной меня холодно встретила темноволосая женщина с короткой стрижкой.

– Доброе утро, мисс Гэмбл.

– Можете звать меня Айви, мисс… – Рукопожатие женщины оказалось крепким, но не сокрушительным. Это было рукопожатие женщины, не нуждающейся в самоутверждении.

– Марион Торрес, – ответила она. Затем вгляделась в мое лицо и удовлетворенно кивнула, очевидно, найдя в нем то, что искала. Что именно – я могла лишь гадать. Видимо, от этого лица мне никогда не избавиться. Черт.

– Мисс Торрес, – повторила я как можно более властным тоном, дающим понять, что это – мой дом. – Не желаете пройти в мой кабинет?

Я провела Торрес к узкой двери позади пустующего рабочего места секретаря и на входе включила свет. Выдвинула верхний ящик своего стола, смахнув в него стопку фотографий: свежие снимки жены одного клиента и ее тренера по теннису, которые занимались тем, что совместно принимали решение. Это зрелище не для посторонних глаз и вряд ли поможет произвести впечатление на новую знакомую. Хотя, если мое предположение насчет этой женщины было верным, я не собиралась ее впечатлять.

Торрес с прямой спиной опустилась в предназначенное для посетителей кресло: потертое, зеленого цвета, с низкой спинкой, в нем клиенты должны были чувствовать себя уютно, но без чувства превосходства. Помню, как тогда гордилась этим приемом. Я ведь решила крайне важную для себя задачу: определила, куда должны садиться отчаявшиеся люди, прежде чем обратиться ко мне за помощью.

Свет проникал в кабинет через узкое створчатое окно с армированными стеклами, расположенное позади моего рабочего стола. В лучах солнца, осветивших черное прямое каре Торрес, блеснули серебристые волоски. В этот миг я ощутила дух солидарности, который всегда испытывала в присутствии других женщин с проседью, но это быстро прошло. Торрес пристально наблюдала за танцующими на свету частичками пыли. Вдруг они стали сгущаться, постепенно складываясь в лицо, ужасно похожее на мое собственное.

Я с трудом подавила нарастающее внутри меня раздражение. Ни за что не стану кричать на эту женщину.

– Вас нельзя назвать ее точной копией, – заметила Торрес. – А я полагала иначе. Лицо то же, но…

– Мы двойняшки, а не близнецы, – перебила я. Затем обогнула стол и опустила на окне жалюзи, отчего пылинки – и знакомое лицо – исчезли. – У нее все в порядке?

– Все хорошо, – сказала Торрес. – Она одна из наших лучших учителей.

Я устроилась во вращающемся кресле и сложила руки на столе, напустив на себя деловой вид.

– Значит, вы из Академии.

На губах Торрес заиграла широкая теплая улыбка, и мне сразу стало уютно. «Черт возьми, а она хороша, – подумала я, – заставляет меня чувствовать себя как дома в моем же офисе». Я быстро отмахнулась от возникшего чувства комфорта, удерживая его на расстоянии вытянутой руки. Нет уж, спасибо.

– Именно так, – подтвердила она. – Я директор Осторнской академии.

– Не директриса? – не успев опомниться, спросила я. И внутренне съежилась, когда улыбка Торрес похолодела на несколько градусов.

– Нет. И, пожалуйста, не пытайтесь шутить по поводу моей должности. Словами можно добиться куда более интересных результатов. Большую часть первого курса мы обучаем своих учеников тому, что слова обладают силой и не стоит ее попусту растрачивать.

Живот скрутил знакомый спазм, как в кабинете директора, и мне пришлось напоминать себе, что, вообще-то, я нахожусь в своем кабинете.

– Поняла.

Некоторое время мы сидели молча; Торрес с довольным видом ждала, когда же я поинтересуюсь причиной ее визита. Но я никак не могла придумать способа, чтобы задать вопрос, не нагрубив, а эта женщина вряд ли стерпит дурные манеры. Снаружи, где-то вдалеке, слышались громкие дружеские возгласы – скорее всего, какие-то детишки прогуливали уроки и сейчас курили травку за складами. Они сидели, привалившись спинами к цементным стенам, вытряхивали из дешевых сигарет их содержимое и оставляли после себя кучки табака и обертки из-под «Тутси Поп»[1].

Торрес откашлялась. Я решила принять поражение.