Тем временем солнце уже кое-где запятнало верх палатки. Пятна казались желтыми облаками на синем небе. Его невеста лежала, повернувшись лицом к своей галероподобной подруге-тезке. Август задумчиво смотрел на сотворенные спальным мешком Катькины тазобедренные уступы, и теперь они ему казались неприступной скалой. «Гималаи» новоиспеченной невесты шевельнулись и поменяли контур, став вдруг плато. Потом где-то внутри у них родился импульс, который выразился в милом женском вздохе. «Женщины как молодые горы, – явился в восторженной голове Августа новый образ. Постоянно у них что-то происходит внутри. То растут, то проваливаются, вместе со всей своей красотой на поверхности. Поэтому, наверное, нам, покорителям этих гор, наверху не всегда бывает удобно держаться». Катерина – красивая вершина с выраженной рельефностью склонов, теперь простиралась равниной и, казалось, была более доступна. Но, скорее всего, это только казалось.
Август мотнул головой с длинными вихрами темных волос, провел по ним ладонями, будто снимая ночной колпак сновидений, привстал на колени и еще раз оглядел соседок сверху. Теперь они выглядели вполне реальными заспанными туристками в спальных мешках. Он намеренно оперся о Катино бедро, чтобы выкарабкаться из палатки. Хозяйка бедра буркнула лавой внутри, сбрасывая альпиниста. Перед выходом, заваленным обувью, Август долго искал свои кроссовки и молнию на ткани палатки. Тут он вдруг вспомнил, что ночью видел сон, и замер, будто вместо язычка застежки нащупал пальцами холодный массивный ключ в замочной скважине: белая машина в пыли степной дороги, узнаваемый через боль профиль блондинки за рулем, фантастические пейзажи заснеженных гор и приморских пальм и обнажения каких-то запутанных истин… Еще вспомнил про странный звук или крик рано утром. Стоя на карачках, он пытался смонтировать детали сна и отделить его от крика поутру. Но от сна осталось одно ощущение густого тумана, в дымке которого мелькали тени длинной процессии. Сны, раз они существуют, тоже нужны. Так ему казалось. И потому сны часто анализировались, и результат анализа либо что-то добавлял, либо отнимал у реальности. «Эх, видимо, это все пиво дает. Надо сокращать дозировку. Ага, а придет вечер, и где будут мои утренние убеждения?», – спрашивал он, продолжая автоматически рыться в поисках обуви.
– Султанчик, выползай ты уже, – сонно попросил милостыню мешок с одной из Кать. Взвизг открываемой молнии прозвучал как будильник. Август прочистил горло пересохшим «Сдобутром» и оказался на свежем воздухе.
Было около восьми, и солнце начало олимпийскую раздачу бронзы загара первым проснувшимся курортникам. В рейтинге ультрафиолетового вида спорта наблюдалась обратная шкала ценностей: бронза выдавалась силачам духа. Лидерство их было следствием ранних подъемов, обеспечивалось воздержанием от крепких напитков в течение дня. Аутсайдеры удовлетворялись красным золотом полудня. Сила их сталкивалась с крепостью и хитростью винопродуктов, в результате поединок часто заканчивался нокаутом уже после обеда. Середняки: они всегда были мудрее всех, довольствовались розыгрышем серебра лунных дорожек. В этом году Августу хотелось быть лидером, хотя, как ему вещал приятель-гуру, который жил на чердаке одесской сталинки: «Авик – самый умный ни спереди, ни сзади, – самый умный в засаде, ведь оттуда видно всех, а значит, все! Правда его, – рассудил он, – вот сейчас я первый проснулся и никого не видно».
Скорее всего, это утро и было хорошо тем, что никого пока не было видно. Август лениво поднялся по сыпучему склону на ближайший серый уступ и присел на слоистый валун, чтобы просмотреть новости. На экране шло что-то про море и горы. Ночную вялость сдувал в горы бодрящий морской бриз. Сверху холмики палаток казались разноцветными обертками от конфет, брошенными некультурным великаном-туристом под аккуратные деревца.
Это был временный студенческий лагерь одного из провинциальных технических вузов Украины. Две недели традиционной практики для геологов-первокурсников в Крымских горах еще со времен существования Союза обычно завершались трехдневным полосканием в разогретом июльском море. Руководитель практики профессор Бектусов сам ежегодно водил группу, предварительно выбирая разные маршруты, но неизменно завершая практику в одной из диких бухт между Алуштой и Судаком, недалеко от устья пересыхающей речушки Сотеры.
Августу с гребня щебенистого уступа были видны оба края серповидной бухты – слабовыраженные мыски с валунной окантовкой вдоль линии прибоя. Лагерь находился как раз посередине полукруга, в озелененной ложбине, дно которой было удобно своей плоскостью для стоянки. Место это известно многим туристам и курортникам, затершим своими подошвами южное крымское побережье. Каждая группа считала своим долгом сделать остановку или ночлег в тени невысоких утонченных дубков, можжевельника и засухоустойчивых кустарников. Облюбованное место так и называют – бухта Любви. И как следствие естественного хода исторического развития нашей цивилизации на любом исхоженном тракте рано или поздно возникают поселения, так и в бухте Любви не так давно появился первый житель. Август видел его вчера уже в сумерках, мельком. Его присутствие окружало бухту ореолом избранности и тайны. Говорили, что этот человек, с виду вылитый киношный абориген, с длинными волосами, медный и худой, как проволока, был чем-то страшно болен. Было не ясно, результатом каких событий в жизни стали его неисчерпаемые приветствия всем проходящим и по-философски скудный инвентарь хозяйства. То ли он пришел сам к выводу о соединении с природой и встал под ее защиту, то ли «добрые люди» направили его сюда в ссылку. Летом здесь и вправду с голоду не умрешь. Каждая группа оставляла туземцу что-то из пропитания. А зимой он перебирался в какой-нибудь санаторий, где, вероятно, сторожевал до следующего сезона. Август приглядывался к тому месту, где у самой кромки берега между деревьями находился навес отшельника. Но самого хозяина там не было, лишь дымок от очага очеловечивал дом. С домом это обиталище роднила, правда, лишь крыша. Ава задумался над судьбой этого горемыки. Мысль как гантелью работала образом туземца, гоняя его судьбу по тренажерке жизни, не зная, в угол счастья или несчастья его определить. После пяти минут такой физкультуры мозги достаточно набухли и распарились, потому их вместе с оболочкой нужно было охладить в соленой колыбели жизни.
Когда Август спускался по склону в лагерь, до него донеслись знакомые голоса. У одного из потухших кострищ собрались два его бронзовых друга. Первый, несколько угловатый, высокий, с длинными плетьми рук и кувалдочками пятерней, стоял, подбоченясь, в поэтической позе; второй, невысокий и коренастый, напоминавший густой растительностью далеких человеческих пращуров, на корточках ковырял палкой в потухших углях костра. В целом это была иллюстрация к сюжету «Утро человеческое в конце неолита». Только затертые шорты роднили этих кроманьонцев с современной культурой.
– Да ты, я вижу, не уймешься, странный человек! – баритон долговязого Грозы ловко подбирал переиначенные ассорти цитат из любимых фильмов. – Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет! А ну колись, куда свел вчерась топор с одним черным глазком на рукояти.
Так ты его вчера Маньке из желтой палатки отдал, – подыграл ему Август из другой серии. Разговор цитатами было их общим на троих развлечением. – На вторую ночь подфартило, да? Теперь Манечка должна. Только нужно сказать, что по мокрому этот топор… замочить его надо, а то слетит-то с топорища лезвие.
– Чего ты такой смурной, Авик, че, жрать охота? – вставил свою версию утреннего приветствия Алик – его второй друг, черной бородой и горбатым носом привлекающий внимание всех охранников правопорядка.
– Э, борода многогрешная! Я такое ночью видел! Во сне, правда. Но перед этим вечером такое услышал наяву, что теперь… Может, в гастроном сгонять?
– Грех это, – нравоучительно поставил точку Гроза. – Хотя и не смертный.
Но у нас с собой было? – посмотрел Ава вопрошающе на Алика, но тот отмахнулся:
