Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он прислонился к белой, как мел, стене крошечного домика на Rue de Seine. Время. Только бы хватило времени… Перед глазами все плыло. У него сильно кружилась голова.

Он никогда не думал, что все случится вот так. Он всегда знал, что может умереть, и что его смерть может быть неприятной. Это было то, о чем знал и с чем жил каждый агент. Но он никогда не думал, что его уход будет настолько унизительным. Они найдут его рассеченным, в луже на полу, с вывернутыми внутренностями, словно он стал жертвой обряда авгуров. Изучите мои кишки, предскажите будущее. Или, в этом случае, прошлое.

Он макнул палец в собственную кровь. Этой было предостаточно. Прошу тебя, господи, подумал он, просто дай мне еще немного пожить. Столько, чтобы написать мою эпитафию.

Он закрыл глаза и сделал глубокий, дрожащий вдох. Это вызвало новый приступ кашля. Борясь с вторгающейся темнотой, Гарвин использовал каждую унцию воли и силы, которые он смог мобилизовать, чтобы унять дрожь в пальцах. Он начала писать свое последнее слово собственной кровью.

Время. В конечном счете все всегда сводится к времени. И время Гарвина истекло. Они нашли его привалившимся к стене, его невидящие глаза были широко раскрыты.

Снаружи было утро, и птицы пели песни весны.

Все возвращается на круги своя, думал Лукас Прист. Жизнь превратилась в серию повторяющихся переживаний. Паря на воздушной подушке, наземный шаттл проложил свой путь через площадь, образовавшую центр гигантского атриума, – станцию отправления базы Пендлтон. Лукас стрельнул сигарету у драйвера. Он зажег ее, потерев о бок пачки, затем набрал полные легкие дыма и откинулся на мягкое сидение. Административные здания возвышались над головой, обступив площадь со всех сторон. Скайкэбы и грузовички шныряли в воздухе над ним, следуя маршрутам движения и уверенно лавируя между соединяющих здания многочисленных пешеходных переходов.

Они миновали группу солдат, которые вытянулись в струнку и отдали честь. Лукас был совершенно уверен, что честь они отдали не ему, а штабному шаттлу. Он увидел мужчин и женщин, одетых в серебряную униформу коммандос пояса, собравшихся перед стойками торговых автоматов. Они затаривались снеками, сигаретами и кофе. Бойцы кавалерии конфедератов Джеба Стюарта оживленно общались с персидскими бессмертными, которым вот-вот предстояла отправка в армию Ксеркса. Рыцари в доспехах крестоносцев сидели со скрещенными ногами на полу рядом со своим снаряжением в позе, которая была бы им недоступна, если бы их доспехи не были изготовлены из гибкого найстила – такой возможности у настоящих крестоносцев никогда не было. Неподалеку спартанцы в бронзовых нагрудниках и красных плащах резались в карты с одетыми в черное немецкими танкистами. Участники смешанной группы из британских красных мундиров, пехотинцев Первой мировой и японских самураев травили военные истории, передавая бутылку по кругу и прислушиваясь к сгенерированному компьютером голосу, объявляющему по системе оповещения коды отправки и решетки назначения. Все станции отправки были похожи друг на друга как две капли воды, и поездка по площади напомнила Лукасу Квантико, где все и началось.

Тогда все было иначе. Он не знал, что его ждет. Он уволился из Вестерли Энтиэйджестик, чтобы поступить на службу в корпус времени, потому что ему было скучно. Он купился на предложение рекрутинговой команды и записался в солдаты, его голова была заполнена восхитительным предвкушением грандиозных приключений и романтики. Тот первый день, те первые ощущения от временной станции отправления очень напоминали текущие. Разница была лишь в том, что теперь его сердце не колотилось с частотой, которая казалась в два раза выше нормальной, и его дыхание не перехватывало при виде солдат, одетых в костюмы разных эпох и готовых отправиться на свои задания. Теперь это было знакомое зрелище. Он был здесь раньше.

Он вспомнил с иронической улыбкой, что восторженное увлечение его новой карьерой было невероятно кратковременным. Оно развеялось уже в ходе первого задания, когда он впервые в жизни узнал, каково это – бояться.

Он почувствовал на собственной шкуре, что прошлое далеко не так гламурно и романтично, как он предполагал. Он принял участие в форсированном марше римских легионов Сципиона. Он побывал в конных набегах Аттилы и его гуннов, а также совершал боевые вылеты с «летающим цирком» барона Манфреда фон Рихтгофена. Он видел нищету, болезни, смерть и разрушение. Он узнал, что жизнь в корпусе времени была гораздо более жестокой и примитивной, чем он мог себе представить. И гораздо более эфемерной. Тогда он жил только для того, чтобы превозмочь шансы и выжить, завершить период боевой службы и уволиться. Именно так, но по ходу дела что-то внутри него изменилось.

Он вернулся к гражданской жизни, к работе в лаборатории, где он пребывал в приятной, стерильной и безопасной обстановке. Ничего не изменилось. По крайней мере, так ему показалось сначала. В первое время у него было ощущение, что он никогда не уезжал, а пережитое во время службы словно было частью какого-то особенно яркого сна. Но это был сон, который не желал забываться. Подобно дезориентирующим следам кошмара, задерживающимся в мозгу до самого утра, воспоминания о прошлых сражениях вцепились в него, оставив свою отметину. Ему не потребовалось много времени, чтобы узнать суровую правду о солдатах временных войн. Они оставляют частички себя разбросанными по всему времени. Они не могут просто вернуться домой.

Он начал испытывать беспокойство, умирать от скуки и дискомфорта. Несмотря на то, что бои остались позади, где-то в глубине своего естества он продолжал сражаться. Он стал псом войны, непригодным для домашней жизни.

Он чувствовал себя не в своей тарелке, сталкиваясь с реакцией гражданских, когда те узнавали, что он был ветераном временных войн. Им хотелось узнать, каково это было, но почему-то он не мог им рассказать. Он пытался, но полученные ими ответы никогда рядом не стояли с тем, что они ожидали услышать. На самом деле, они не хотели знать того, что он пробовал до них донести. Он больше не был солдатом, но они все еще оставались гражданскими.

Решение пойти на сверхсрочную далось ему нелегко. Это было все равно, что выйти на самый высокий трамплин над бассейном, заполненным ледяной водой. Было реально трудно собраться с мужеством, чтобы нырнуть, но стоило ему переступить черту, как все напряжение испарилось без следа. Спираль вышла на новый виток, только на этот раз все ощущалось иначе.

Все было приятно узнаваемым. Он всегда думал, что ненавидит армейскую жизнь, и испытал что-то вроде шока, когда обнаружил, насколько ему здесь комфортно.

По зачислении ему было присвоено звание капитана. Повышение стало результатом выполнения последнего задания, исторической корректировки в Англии XII века. Того самого, по окончании которого он поклялся, что подобное с ним никогда больше не повторится.

Та корректировка радикально отличалась от стандартных вахт. Это не было похоже на инфильтрацию в ряды солдат прошлого и участие в сражениях бок о бок с ними, чтобы помочь определить исход войны, которая велась на бумаге в XXVII веке. Корректировка понадобилась в связи с угрозой нарушения непрерывности времени. Было приведено в действие то, что доктор Альбрехт Менсигнер называл «рябью», и возникла угроза серьезной временной контаминации. Течение времени было в опасности, и временной поток мог подвергнуться разделению. Эту величайшую из всех временных катастроф следовало предотвратить.

Разделение во времени, решение Менсингера для парадокса дедушки, было в центре внимания обсуждения ограничений временных операций 2515 года, по результатам которого был принята конвенция по ведению временных войн, а вся власть была передана международному корпусу рефери, члены которого стали инспекторами и окончательными арбитрами всех временных конфликтов.

Прошлое было абсолютным. Оно случилось, оно было пережито, оно было неизменно. До принятия конвенции считалось, что инерция временного потока предотвратит все временные нарушения, за исключением наиболее ограниченных и незначительных. Доктор Менсингер доказал обратное, воспользовавшись парадоксом дедушки.