13.

Ия вернулась в Москву, засела опять в свою чашку Петри, поставила новый опыт, который пригрезился в поезде, затем на разных штаммах.

– Как отдохнули? – обласкала её в коридоре Гагина.

– Отлично.

– Вот видите… А мы ждём со дня на день в институте перемен. – Наталья Юрьевна с вопросительной полуулыбкой заглянула Никольской в лицо. – Надеюсь, не будете отрицать, что я всегда была ваша союзница. Реактивы импортные достала. И впредь можете рассчитывать на мою поддержку.

– Да, конечно… – понимая, что утончённо-ласковую наглость разоблачить она не в силах.

Реактивы были на этот раз качественными, коллектор исправлен. Ия Петровна становилась всё суше и молчаливей. Стылый взгляд на похудевшем лице приобрёл стойкое выражение ясности, слегка затронув полукружье морщинок над бровью. Так расходятся круги по воде, ширя в пространстве ход найденных мыслей… Выстроить систему, временно отсечь вытекающие отсюда боковые дорожки и оформить.

Никольская, очистив свою работу от шелухи неудач, предложит её научному совету в чистом виде, не претендуя на Истину в последней инстанции. Но всё же надеется сделать тех, кто посыпает листья ДДТ, более отзывчивыми на её правоту. Они могут стать её союзниками. Да потому, простите, что главное чую – ось земли, как всё должно вертеться и в небе, и в научной среде. А Гагина… пусть будет в моём проекте главнее главной!

Так хотелось всем верить, уступать, поделиться хотя бы краюхой удачи. Да, что там краюхой – всем опытом целиком, – как хлебом насущным в единой научной среде. Забирайте всё! Я давно готова – пусть безымянный подвиг будет полезен людям. Испуг Надежды Микроскоповны перед бесповоротными авторитетами закончится, и Никольская спокойно отойдёт в сторонку. Но жить нам придётся теперь в глубинах Космоса! – …И вдруг растерянно улыбнулась. Собственная мысль загнала Никольскую в тупик.

Разве там… больше некому жить? Никольская вдруг обнаружила истинную цену своему многотрудному, порой самолюбивому натиску. Оставь! Оставь это! «Кровь отливает от лица. И за ним по пятам последует боязливое самоуничижение, робкий испуг перед тем, что могло такое совершиться». Прости меня, «Доктор Фауст», разумея со вздохом, что роль подсобная так и останется написанной на роду её бедой.

В институте началась очередная кампания, проводимая буквоедами, а то и недобросовестными, мало знающими людьми, – менялись ставки, зачёркивалась тематика, расформировывались лаборатории. Гагина понимала, что Никольская вытянула воз, который был под силу почти целому коллективу. Если Никольская начнёт трепыхаться, доказывать мою несостоятельность, как руководителя, ссылаясь на свою капитальную работу; ведь ни в какие параграфы задним числом это теперь не вставишь.

После обеда Гагина вызвала Никольскую к себе:

– Ия Петровна, – начала таким тоном, будто ей предстоял строгий выговор, – защищаться вам в институте у нас не удастся… да и нет смысла.

У Никольской всё оборвалось внутри.

– Диссертация ваша может выйти на докторскую, – вынуждена была сообщить Гагина, – но надо избрать тактику. Я нашла тот учёный совет, где заинтересовались вашей темой. Должны быть благодарны, что я забочусь о вас! – упрёк с оттенком угрозы прозвучал в голосе, не терпящем возражений.

– Как?! – удивилась Никольская.

– На днях будем оформлять переводом. Тот коллектив оценит вашу работу по заслугам.

Никольская вспыхнула и запнулась, не ожидая такого поворота событий:

– Благодарю…

– Вы без меня и хлопотать об этом не стали бы, – мягко напирала Гагина, стараясь закончить трудную роль.

– А… разумеется, – Никольская выходила из оцепенения. Она проработала здесь шестнадцать лет, теперь ей указали на дверь. С удивлением смотрела на Гагину, проигрывая в голове своё отступление: …если бы ты помог мне на защите, оградил бы на учёном совете от срывов, доказал бы мудрецам, которые нахватали степеней, фундаментальность моих разработок. И, наконец, если бы ты… умел держать спину прямо!

– Понадобится помощь, заходите, звоните, не забывайте нас. – Гагина говорила так, будто заявление Никольской уже лежало на столе. – Успехов! – и протянула руку, стараясь улыбнуться открытой улыбкой.

– Я подумаю! – Никольская руки не подала и быстро вышла.

Подаст заявление, или нет? – с тревогой размышляла Гагина. – Захочет ли трепать себе на защите нервы, перелопатить эту махину учёных предвзятостей? Поддержки у неё маловато. Пётр, голова прекрасная, но он стал пить. – Тем не менее, интерес к нему Гагиной был ревнивым, и лучше бы Никольской тут не возникать совсем. – Но если Никольская останется здесь, да ещё защитится… учёный совет её поддержит, что вполне возможно, тема перспективная, большая. – Гагина поиграла пальцами по изнанке стола, понимая, что место, на котором она так твёрдо сидит, основательно покачнётся. – Эта бабёнка Никольская – размышляла Гагина – сучка себе на уме. – Наталья Юрьевна встала к вешалке, взяла жакет и знобко накинула себе на плечи, пугаясь предстоящих перемен.

14.

Ещё одна проблема навалилась на Никольскую. Егор опять стал болеть ангинами. Поехать летом в Крым едва ли удастся. И она решила удалить Егору гланды, как советовали врачи.

Небольшая операция у Егора по удалению гланд прошла удачно. Он выздоравливал. Ия ходила к нему в корпус через соседнее отделение, сокращая путь, и пару раз обратила внимание на мальчика, худенький, светлое облако пышных волос… Ох! – какой-то испуг накатил на неё. И отделение, кстати, было неврологическим. Мальчик оставил душную палату, сидел у окна, что-то мастерил.

Никольская, пользуясь тем, что дверь была не заперта, проскользнула мимо. Неприятное чувство досады не давало покоя… Она решительно повернулась, но подошла неуверенно:

– Мальчик, как твоя фамилия?

Он поднял на неё глаза, в которых затерялась надежда, и ответил растерянно:

– Гагин, Константин Гагин…

Всё! Ия поняла, что совершила ошибку – надо было не спрашивать! Она вынула все продукты, что несла Егору, стала отдавать Косте.

– Что вы! – растерялся мальчик. – Я не знаю… не знаю, как вас звать. – Он зарделся, стал складывать все свёртки Никольской обратно в сумку.

– Не возьмёшь?

– Зачем? …Что вам от меня, собственно говоря, нужно?! – спросил грубовато Костя.

– Прости, – сообразила Никольская и ушла.

Мальчик ошеломлённо смотрел вслед. Больше по той половине Ия старалась не ходить. И всё же… надеясь на мёртвый час, ещё раз проскользнула по неврологическому отделению:

– Скажите, Гагин Костя интернатский?

– Здесь ходить нельзя! У нас тут много интернатских. А вам зачем? – насторожилась медсестра.

Никольской хотелось узнать, чем он болен. Но медсестра ушла в ординаторскую.

– …Простите, я тогда вёл себя крайне отрицательно.

Никольская внутренне ахнула…

– Почему вы меня тогда окликнули? – Костя вглядывался в неё, и опять в глазах мальчика ёкнула надежда.

Глядя не его неопрятную курточку, у которой были оторваны почти все пуговицы, Ия промолчала почти враждебно.

– Сначала я отвечу на ваши вопросы, – предупредил её Костя, невольно обирая пальцами курточку. – Потом вы будете отвечать на мои. Почему я здесь? А я «УО» – умственно отсталый, – показал пальцами на висок и нагловато осклабился. – У меня двойки по математике, по литературе, по русскому. …Разъяснил? Теперь моя очередь спрашивать. – Костя на время замолк. – …Все сговорились, чтоб я ничего ни у кого не спрашивал! Хорошо, не буду, не буду, – речь становилась отрывистой. – Обещаю быть примерным деткой Костей Гагиным и стараться получать пятёрки …которые мне не нужны! Но когда-нибудь сам раскрою тайну, которую почти узнал.

– Не надо, Костя. Зачем?

– Вот видите. И вы со всеми заодно. А это …нечестно, останавливать меня, а потом молчать, когда человек хочет знать то, что принадлежит ему по праву! У меня тоже паспорт скоро будет!