Он, сын сельского учителя, стал теперь заместитель главного редактора в одной из центральных по области газет, был человеком замкнутым и молчаливым. Заслышав шаги жены, сказал, что, пожалуй, пройдется к соседу напротив.

Невольное чувство боязни передавалось и Вере.

…Оставив на этот раз сына в Москве, Вера вспоминала первые визиты к Юриным родителям, когда была в положении уже на шестом месяце.

Серафима Яковлевна вида не подала, обнаружив такое обстоятельство, но про себя подумала, – студентка ещё, а хочет рожать?!

Иван Аристархович, наоборот, стал подавать Вере за столом все лучшее. Она взяла подогретый пирожок. «Это я мужчинам разогрела, – возникла Серафима Яковлевна. – А жен-чины попроще могут съесть». – «Простите», – растерялась Вера. – «Что уж, в руки взяла, зачем назад кладешь?! Это некультурно», – подсказала мать.

Ко всем печалям и ходить-то в таком положении было стеснительно.

Когда Симы не было дома, Вера потихоньку отвязывала створки трюмо, переставляя кролика с морковкой и сову на середину, и пыталась изучить себя в трех проекциях, прикрывая неприглядно распухающее чрево фалдами тонкой блузки. Ветлова полагала, что когда она родит и превратится из плодоносящей самки в человека, Сима сама захочет с ней поговорить. И тогда Вера скажет то, что считает нужным, чтобы всем жилось сразу легче и открытей! И купит для Серафимы Яковлевны на рожденье внука настоящие живые гладиолусы.

Серафима Яковлевна пришла домой, обнаружила фигурки опять не на месте, поставила их назад. «Беременная я рыла в войну окопы на подступах к городу». – «Ма, войны теперь нет, и за беременность Ветловой медаль не дадут. Лучше спой нам что-нибудь, а мы с женой станцуем», – и ударил по струнам балалайки.

Вспомнилось сейчас Вере, как в один из приездов в Энск Серафима Яковлевна настояла сделать ей причёску с начёсом и своим шиньоном, чтобы московская невестка произвела на соседей впечатление достойное.

Оробев, но желая угодить матери, Вера разрешила зачесать назад даже чёлку. Сима закрепила её лаком. Утром чёлка встала дыбом. Вера размочила её, оставив причёску свою – бубликами по бокам.

…Месяца через три родился у Ветловой первенец Миша, лицом весь в бабушку.

10. «Больше злости к себе».

Ветолова защищала второй диплом в Строгановке. Мастерских не хватало, дипломникам сдавали спортивную школу. До защиты оставалось четыре дня. Иные нанимали для чертежной работы «рабов».

Вере помогал Юра, но чертить не умел. Последние три дня многие домой не уходили, ночевали на столах, на которых делали проекты. Клали под голову для сохранности кипу валютных журналов с роскошными виллами, и видели золотые сны.

В углу зала работал чудаковатый великовозрастный слон, Коля Сургучев.

Стол под его планшетами завалился, как издохшая кобыла. На уцелевших две ноги положил громадный планшет, сел перед ним на пол по-турецки и тыкал в планшет подстриженной кистью-растопыркой, делая имитацию штукатурки «под шубу»:

– Если бы в жизни достать мне такой мрамор или орех! – горевал слон.

– Эй, слышь, – обратился он к Ветловой, – знал бы заранее, что попаду в такую переделку, ни за что голову сюда не сунул.

– А что, Боцман не будет с нами защищаться? – Оба, Боцман и слон были не разлей водой.

– Э, Боцман, тертый флейц: «Если бы в жизни делать нам такие проекты, принял бы на душу эти муки»! Два раза к Боцману сунулся: «Защищайся, брат!» И больше ша, – не стал. Решил, – Боцман, я тебя прогоняю. А как иначе? Сам говорит: «Давай сложимся – с тебя, толстый, два рубля, а я худой – с меня рупь». Я отдал бескорыстно. Он пошёл и сам на этот трояк выпил. Потом опять у него идея…

Ветлова вернулась к своему столу.

Любой трудовой процесс интересно наблюдать. Например, как экскаватор, дрожа, почти выпрыгивая из себя железной душою, захватывает ковшом землю и любовно несет ее перед собой, собирая толпу зевак. Любопытно, как работает сварщик, жидким огнем сшивая швы. Как копировщик скользит рейсфедером по кальке. И что творит художник кистью.

Ветлова взяла для дипломной работы павильон «Охота и охотничье хозяйство». Тема выставок считалась сложной, грозила срывом. Был час ночи. Слон стал слушать по «Маяку» классическую музыку и совсем размяк:

– Эй, слышь, сколько в жизни интересного хотел увидеть, даже в замочную скважину подглядывал, – ни шиша не увидел! Ни друзей, ни подруг. Но ещё надеюсь хотя бы свои свеженькие проекты в жизни протолкнуть, – жуть увлекательное дело. Дайте только, звери-лошади, ноги унести отсюда.

Перед Ветловой стояли пять её планшетов: общее решение одного, другого, третьего зала. Текстура мрамора, стекла, орехового шпона, кожи, болотно-бархатной обивки, – всё в едином пении. Там, в ружейном зале по винтовой лестнице, идущей наверх, на зеркальных стеклах крепились ложа ружей, устремившись дулом в световой фонарь.

Голубой цвет стекол струил по стенам холод неба. Под куполом на лесках летели утки.

Свиридов Анатолий Иванович видел, что творилось с Ветловой, угнетённой простудой. Но ничего не хотел знать о её болезни: «Здесь передвинуть! Там изменить!» По пути возникали всё новые находки. Проект обрастал фантазией, как ком снега, становился до восторга интересным.

Она принесла из дома термос, раскладушку и спала в женской раздевалке. Всю ночь, как в барабан, гремели в пустых шкафчиках мыши, обтачивая там забытые сухари. Нервный озноб, что не успевает с проектом, обдавал жаром, у Ветловой разыгрался вирусный грипп. Все плыло, казалось, что идет по снегу, в полусне припоминала Селигер…

…Она, Юра и трое ребят вышли на поезд после подледной рыбалки и заблудились в лесу. Ветлову пустили вперёд, – равнялись на женскую выносливость. Остатки мёрзлого хлеба кололи башмаками как лёд. Пробродили двенадцать часов без остановки, чтобы не замерзнуть в сильный мороз. Луна то исчезала, то возникала вновь. …И снился ей сейчас охотничий пейзаж, – меж деревьев сверкало поле, бежали зайцы, двигались лоси, летели глухари.

Не проспав и двух часов, Ветлова уже стояла у стола с проектом. Наточенный рейсфедер из крепкой стали играл по ватману, как мягкая кисть. Не замечала ни дневного света в окнах, ни вечерней лампы над собой. От малейшего поворота пробегал по спине горячий озноб, и тогда работать становилось легче.

Впереди ещё три дня. Свиридов, испытав до предела самоотверженность любимой ученицы, давал указания её мужу…

– Не слушай Свиридова, он тебя завалит! – предупреждал Слон.

– Это ещё не бой! Бой дашь тогда, когда выйдешь из этих стен, – напутствовал её Свиридов.

Раскрыли настежь фрамуги, двери, изгоняя инфекцию. Шерстяная кофта, носки, теплый шарф и несколько таблеток аспирина сделали благое дело, – настало облегчение.

Завтра защита, – не было двух разверток! И поднималась ярость, – всё Юра делал сейчас не то, и не так, лишь бы добыть для жены корочку с гербовой печатью. Вера готова была разорвать Юру в клочья… Взяла у него из-под рук развертку, срезала бритвой, а другой планшет направилась мыть губкой под кран!

– Что так всерьез переживаешь? – утешал её Слон. – Пять минут стыда и корочка в кармане.

– Одолжи муженька на вечерок, – подошла к ней Грета Козлова, играя подновленными косметикой глазами, и кивнула на сидевшего без дела Юру.

– Бери, …если он тебе пригодится.

– А мы испытаем, на что он годен! – и предложила ему сигаретку.

– Курю козьи ножки. Хочешь, тебе скручу? Давай клок газеты и пошли.

– Пробивная сила женщины в личном обаянии, а не в изнурительном труде, – не сдавалась Грета, следуя за Юрой.

Свиридов с добродушной иронией проводил обоих взглядом:

– Ветлова, побольше злости к с е б е! – Бережно пролистал её детские книжки: Чарушин, Устинов – летящие утки, медведь. Когда он незаметно отошёл, Вера ощутила поднявшийся из груди мягкий ветерок…

Последнюю ночь она не спала. Юра, обидевшись на неблагодарность жены, направился помогать Грете Козловой. А потом вообще исчез.