А может, время невзначай переменилось. В цену прочность вошла, сытость, безуглость. На иное заглядываться страшновато стало – пропадёшь. Хлеб с маслом никто в рот не положит. Самому при кормушке быть надо. Хавай, до чего дотянешься. Хоть с того и стошнит порой, а выбирать не приходится. Хочешь небо коптить – умей переваривать.

Самые желанные для Сергея минуты – это вечерний выход из офиса, неторопливое усаживание за руль, врубание спокойной мелодии. Ровное шуршание вкрадчивого мотора, мирные сумерки в фонарных крапинах, пряное грудное тепло медленной сигареты. Наконец-то можно можно остаться наедине с собой, покайфовать от этого недолгого бункера с кожзамовской обивкой, подумать о чём-то дальнем и вряд ли возможном. А может, и вовсе ни о чём. Глядеть себе и глядеть в городской с подпалинами сумрак. Расплываться в нём, растворяться, исчезать. Может, лишь ради этого краткого праздника развоплощения и стоило переживать чсю дневную мутату, переругивания, обрыдлость. Что-то ведь должно даваться в награду?

Сергей с удовольствием притапливал аксельратор, улыбался нарастающей невесомости, глядел, как заоконные фонарная россыпь выстраивается в линии. Этакий вечерний полёт в неведомое. Что-то от молодости, что-то от власти над временем и пространством…

Вообще раньше он не был заядлым автомобилистом. Когда-то в порядке вещей было собраться после работы в каком-нибудь кильдиме, потрапаться от пуза и само это пузо пивом под завязку заполнить. Душно там было, дымно, по-братски. Шуточки, подначки, планы. Роскошь общения, как высокопарно говорили после третьей. Тоже праздник забвения. Ненастностей да гадостей, ведь, и тогда хватало. Это сейчас – хоть и творилось то недавно – кажется, что погожих дней больше случалось. Впрочем, может, так оно и было…

Потом всё выветрилось быстро, как сигаретный дым при открытой фрамуге. Судя по тому, что машина появилась, жить стало лучше. Но отнюдь – вопреки знаменитой цитате из сталинской поваренной книги – не веселей. И пришлось музычку прежних разговоров ловить в поздних автомобильных саунд-треках. Зато не занесёт, как раньше – тумблер крутанёшь и ты снова здесь. Вроде бы как сам себе хозяин. Вроде бы…

Нынче удалось смотаться чуть пораньше. Шеф на какую-то деловую встречу срулил. По крайней мере официальная версия была такой. Ну и перо ему… Конечно, позвонить может, проверить. Но в приёмной девулька находчивая… Сергей прекрасно знает, какие конфетки она предпочитает. Да шеф, как пить дать, и сам понимает, что его еженедельные планёрочные разглагольствования – не более, чем соблюдение правил хорошего тона. Номер свой отрабатывать нужно. Мужик-то он ведь сообразительный.

А в самом невинном сбегании – столько прелести. И мальчишество, и страшок лёгкий, и самоуважение, что посмел. Ну и пусть будет – и по голове, и даже ниже пояса. А по фигу. Остатки недужного авантюризма на донышке разумения ещё тлеют. И дай бог. Для чего-то да сгодятся…

Сергей катил быстро – времени было ещё в избытке. Он вообще любил ездить с чувством и с толком. Балдел не только от скорости. Ценил какую-то грацию движения. Характер мотора, покачивание подвесок, дрожание приборных стрелок. Он был вовсе не лихач, а раскушиватель процесса перемещения в пространстве. И разве можно назвать это хобби? Нет. Тут бери выше. Свойство крови. «Именно так», – улыбнулся про себя Сергей.

Он припарковался во дворе, как всегда сунул одному дворовому аксакалу десятку, чтоб присматривал, не торопясь вошёл в подъезд. Поднимаясь по лестнице, услышал лёгкий гомонок наверху. Поначалу и головы не поднял – что за важность. Но через пару этажей понял, что брожение это непонятное именно на его площадке. Он непроизвольно ускорил шаг и оказался перед своей дверью.

– Что здесь происходит?

4.

Сосед Игнатьев отвечал бойко и с удовольствием. Даже вопросы до конца не дослушивал. Суетился, причмокивал. Просекал важность момента.

– Да ослаб я зреньицем на старости лет. Но кое-что ещё примечаю… Крутился кто-нибудь на площадке? Да как сказать… Выглянул я невзначай в глазочек, а у двери напротив вроде кто-то стоит. Ко мне спиной. Ну, мне-то что? Я и отвалил. Минут через пятнадцать смотрю – вроде и нет никого. Может, мне и показалось. Значения-то не придаёшь… Не-нет. Это я так. Конечно, человек был. Женщина или мужчина? Не различил. Со спины они все одинаковые.

Игнатьев виновато поглядел на поскучневшие лица вопрошающих и поспешил поправиться.

– В пальто длинном. До пяток. Женщина, стало быть.

И испугавшись безоговорочного вывода, опасливо добавил:

– Хотя и мужики нынче такие носят…

Конфузливо оглядевшись, Игнатьев замолк.

– Да, не густо, – вяло отозвался здоровячок в штатском, – точнее говоря, – ничего вовсе.

– Нарочно придумывать не хочу, – оправдывался Игнатьев, – вам ведь это ни к чему.

– Ни ку чему, – задумчиво согласился здоровячок и безнадёжно посмотрел на Игнатьева. Повисла пауза. Здоровячок достал портсигар, закурил. Сопровождающие пригорюнились.

Горел тусклый свет, вяло клубился дымок, медленно плыла пыль.

– Неужели женщину от мужчины отличить нельзя? У женщины плечи – во, а бёдра – во! Сапожки, опять же… Вторичные половые признаки, понимаете? Не все же подряд нынче гермафродиты. Кто есть кто, понять завсегда можно. Ну как же вы так, уважаемый?

– Так ведь может и не было никого, – неожиданно перировал Игнатьев и насупился, – почём я знаю?

На укоры он обижался и в обиде своей упорствовал. Всё в сторону косился, платком носовым веки тёр. И теперь – отвернулся к лифту, засопел. Мужики озадаченно переглянулись. А здоровячок всердцах махнул рукой, сел на подоконник и обратился уже к ним:

– Какие мнения по дальнейшим действиям?

5.

Он представился с театральной галантностью: честно прижал подбородок к грудине, резко вскинул голову и, глядя прямо в глаза, торжественно произнёс имя и фамилию. Ничего выдающегося в этом не было. На знакомство нет-нет да и набивались. Не все подряд, конечно. Наталья была из тех, что слегка отпугивали. Как поглядит широко раскрытыми глазищами пристально, как обдаст холодом острым, как затеет паузу мхатовскую… Так мужичок и подёргиваться начинает, лицом перебарщивать, пыжиться. Делает ещё пару вялых заходов для порядка, да и отваливает с миром. У неё само собой это получилось, без умысла. Рефлекс такой.

Но на этот раз осечка вышла. Взгляд её был дымным, медленным, затягивающим. Чёрт его знает, почему. Но уж никак не из-за достоинств соискателя внимания… Просто сбой системы.

И вот они уже идут краем водохранилища. Он что-то рассказывает, стараясь рассмешить. Она сдержанно улыбается, поглядывает пытливо. Вокруг – тихо-тихо. Раннее лето, начальный вечер. Зеленоватая вода мирно поблёскивает, речные чайки нежатся на косом солнце. Набережная совершенно пуста – всё как вымерло. И ,может быть, оттого расхожие историйки так выпуклы и забавны. А главное – голос. Грудной, насыщенный ровный. Сотканный точно, без чрезмерностей. Ни на что не претендующий, не напрягающий уши. А заражающий, властный, обволакивающий. Казалось, что он живёт независимо от своего обладателя. И совпадение их во времени и пространстве – не более, чем счастливая случайность.

Для Натальи вне голоса человека не существовало. Сколько раз перед ней возникали представители мужской части человечества, явно способные вызвать благосклонность противоположного пола. Однако стоило им открыть рот, и всё менялось. И дело было не том, что они говорили. А в том, какие звуки вырывались из глоток этих лощёных субъектов. Отрывистые, неожиданно высокие, надтреснутые… Да мало ли что могло подстерегать собеседницу! И вдруг оказывалось, что невинная особенность голосовых связок перевешивает всё остальное. Будто что-то первостепенно важное было закодировано в этих царапающих обертонах.

Но на сей раз совпало – тембр оказался именно таким…