Маша слушала с интересом и в знак одобрения пару раз ощутимо пхнула меня в бок крепким своим плечом.

– Но ждать, когда до обалдуев наших нечто дойдёт – некогда. Все, кто имеет головы на плечах – уже сегодня должны быть вместе. Иначе не сносить ни одной…

Впрочем, те и кому уже сложить её пришлось – тоже в стороне оставаться не должны. Вы понимаете, о чём я говорю? Им нужно найти подобающее и непоследнее место. Нельзя, чтоб строй разрывался. Это – хаос…

– Правильно мужик излагает, – выдохнула в ухо Маша.

– Да?..

8.

Человек что лампочка – лопается вдруг внутри – ни с того, вроде бы, ни с сего. Ежели давануть по обыкновению на рубильник. Тыщу раз не лопалось, а тут – шандарах и всё. Может, нажимай и ещё столько же – и ничего. А именно в этот денёк – рвануло…

Во вчерашней газете писали, что всё чаще клинит людишек на всякой туфте – эпидемия просто какая-то… Даром что ль климат меняется?

9.

Расставались мы глупо и аполитично. Она даже от стакашка кагора не отказалась. Хотя как раз собиралась на митинг, где за это по головке не гладят.

– Там прикольно. Там что-то, глядишь, может и вызреть. Там ведь всё в натуре и всерьёз. Мальчики такие упёртые. И не только из-за места себе жопу рвут. А по куражу.

Маша была грустна и решительна.

– Давай, что ли, ещё по одной?..

И коротко чмокнула меня на прощание в щёчку.

10.

С вечера спалось сносно. До двух где-то. А потом – как переклинило.

Пришлось тащиться на кухню, давиться каким-то мерзким снотворным. Включать-выключать телек, шататься из угла в угол. И снова через не хочу заворачиваться в потный пододеяльник.

И тут пошли они – поздние усталые письменосцы. Плохо выбритые, в штанах их из сэконд-хэнда, с неизменными сигаретиными в жёлтых зубах. Они были обстоятельны, неторопливы, дотошны. Щурились на слабом свету, перечитывали, сверяли каждую закорюку… И наконец плавно опускали конверты, с неким сожалением даже облегчая свои раздутые сумари. Им бы, болезным, поскорее отстреляться и на боковую! Ан, нет…

Не вычетов штрафных из зарплаты они боятся. Там деньги сиротские! Им важно, что порядок вещей не нарушился. Чтобы всё-всё доходило до того, кому послано. И тогда ржавое солнце завтра сызнова потянется по своим прежним следам.

11.

Я постепенно обуржуазился. То есть полюбил прикупить с утра в киоске свежие газетёнки, полистать их за чаепитием, поулыбаться, где понравится. Без этого действа уже и не по себе делалось – неспокойно, томительно, тускло. Глубоко прав был Иван Иванович!

Нужно с утра привести себя в гармонию с миром, приучить нервы к тому, что стряслось, настроиться на то, что стрясётся вскоре. Лучше делать это в позитиве и уединении. Так что утренний чай – самое время.

И когда я в очередной раз распахнул полосы над терпким дразнящим дымком, то был немало удивлён, увидев знакомое и значительное лицо в неожиданной чёрной рамке. Это было самоубийство.

Позже появлялись сообщения, что против него велось сразу несколько дел. По коррупции, по превышению должностных полномочий, ещё по чему-то… Но длилось это годами и вряд ли чем бы закончилось.

Писали и про личные моменты. У него, дескать, была вторая семья – а это не нравилось первой. Бог – судья этим борзописцам. И дело не в том, верил я им или нет – просто Иван Иванович был мне симпатичен. Не важны были всамделишные перипетии его погубленной жизни – приязненны были его напористая участливость – хоть и служебная, но всегдашняя, неизбывная подростковая щеголеватость, позднее зрачковое знание. Его было жаль…

И только через несколько дней, когда за ранней заправкой кофеином я снова наткнулся на броский заголовок-страшилку – понял, что нужно делать.

Накинул куртку, спортивным шагом долетел до ближайшего отделения связи, требовательно постучал в окошко.

– Да, на торжественном бланке.

«Уважаемый Иван Иванович, искренне поздравляю! Верю, что ваш новый статус не помешает деятельно участвовать в преобразованиях, которые столь важны, сколь и необратимы. Желаю вам прежней целеустремлённости и новых духовных свершений».

Что это был за праздник? Какой-то из новых. К стыду своему я по сю пору никак не запомню правильного его названия.

Девчушка в окне спросила адрес. Адрес его офиса я знал наизусть.

2010

МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ

книга простодушия

Будете любоваться ими и помнить, что вы на это способны.

Из инструкции по запуску мыльных пузырей

1.

Сосед Игнатьев, мелкий старикашка, взволновался. Желвачки под блёклой кожицей так и заходили. Пальчики задрожали сильнее обыкновенного. Он даже на кухню потрусил водицы прихлебнуть: во рту пересохло. Глазки слезящиеся забегали, ноздри запарусили, волосёнки последние вздыбились. Забавным он становился, когда дёргался. А дёргался частенько. Неспокойная за ним жизнь угадывалась. Сосед Игнатьев не слишком про неё распространялся, намёки только бросал, жалуясь. Сетовал на всё подряд. На цены несусветные, на здоровье квёлое, на беспредел сплошной. Раньше, говорил, кровь пили не хуже нынешнего, а, как ни крути, веселее было. Пропесочат на партсобрании, поразговаривает по душам особист, пробежит внутри ветерок леденящий. А вечерком застроишься слегка с дружком, потолкуешь, репу почешешь. А ведь хорошая, всё-таки, у нас страна. Да, строгая. Но справедливая. А как иначе? Иначе разодрали бы в пух и прах к чёртовой матери. Ёжились, конечно. А гордость пёрла!..

Ну и так далее – вся старая песня. Но о былом не часто кручинился. Всё больше по пустякам ворчал. Почему в подъезде ремонт лет уж пятнадцать как не делали? Чем эти управдомы долбаные занимаются? Почему он один заморачиваться этим должен? Другие что, на луне живут? Неужели приятно ножками безразборными по щербатинам лестничным кондылять? Не надоело на кафель растресканный по площадкам любоваться? Ох, и людишки! Им – в глаза, а они: божья роса!

Сосед Игнатьев снова прилип к дверному глазку. Напружинился, замер. Со зрением – просто беда. Мало того, что подослеп. Тут уж ничего не поделаешь – возраст. Так ещё цвета плохо различать стал. Не то чтобы уж вовсе напрочь. Но с оттенками явно раздружился. Что бордовый, что коричневый – всё одно. Жить, конечно, можно. Да без прелести этакой куда сподручней…

Он уж и в районную поликлинику повадился. Чуть не каждый день – как на работу. По очередям промариновался на пятилетку вперёд. Но добрался-таки до окулиста. Тот выслушал его кисло, почитать табличку заставил – то справа, то слева позаслонял. Хмыкал всё, ёрзал на часы косился. Направлений на анализы разные кучу повыписывал. Сказал, результаты принесёшь, тогда и дно глазное посмотрим, и давление в очах слабосильных измерим. Ну, а там соображать, что к чему, будем.

Сосед Игнатьев и таскался по регистратурам да процедурным всяким битый месяц. Получил, наконец, все нужные бумажки и – к окулисту. А он на больничном… Игнатьев повременил чуток и через пару недель опять сунулся. На специализации. Растёт над собой. Им положено подучиваться время от времени. Дело святое. Что ж возмущаться? Игнатьев ожидал смирно, не роптал. Подумаешь, декада – другая. Зато потом по уму с хворью этой разобраться можно. Когда горячку порешь, ничего путного не вытанцовывается. Хоть Игнатьев и смолоду терпеньем не отличался, а соображение имел. К чему во вред себе суетиться?

Когда по игнатьевским прикидкам глазник должен был выйти, явился сосед в поликлинику со специальной, бережно надписанной «анализной» папкой, чинно стал в очередь к окошку. Перетёрли с бабкой-орденоноской неудельность правительства, происки олигархов, нищенство проклятое. Слово за слово – через полчаса очередь и подошла.