- Предлагаете убить его?

  - Тьфу на тебя, безбожник! - выругался Водянкин. - Что у тебя за каверзы на уме? Только бы убить кого. По-другому-то не можешь?

  Я почесал небритый подбородок: какой сложный вопрос. Могу ли я по-другому? Спроси меня об этом три дня назад, и я сказал бы твёрдо: убивать никого нельзя, грех это. Было время, когда я даже подумывал стать вегетарианцем, проникнувшись несчастной судьбой бедных свинюшек и курочек, а в армии и вовсе старался прикинуться пацифистом, чтобы не брать в руки оружие и не ходить в караул. А сейчас... Убивать Верлиоку мне было не жаль. Представьте только: на вас идёт огромное чудовище, натуральный оборотень из фильмов ужасов, ревёт по-медвежьи и вот-вот растерзает. В такой ситуации будь ты хоть трижды вегетарианцем, а палец на спусковом крючке не дрогнет. А потом эти гномы на Додже, шестиствольный пулемёт, синюшная рожа Водянкина. Если так подумать... Да, я могу по-другому. Но могу и из обреза.

  Я отодвинул пустую плошку.

  - А что у вас за вражда, старейшина?

  - Тебе какое дело, новик?

  - Если у вас с этим стариканом недомолвки процессуального характера, баню он на вашем участке поставил или на хрен послал, то устраивать с ним разборки нам не разумно. Обратитесь к участковому. А если какой-то мотивационный аспект...

  - Что ты мелешь, карась обугленный? Какой проспект?

  - Я бы попросил без оскорблений.

  - Каких оскорблений? Ты кому слова такие произносишь? Да я тебя!..

  Водянкин поднялся и навис надо мной многопудовой тушей. Это выглядело вызывающе и страшно, и я мгновенно выхватил обрез. Жабоид открыл рот, да так и застыл, а Водянкин сглотнул, воткнувшись глазами в стволы. Из синюшного он вдруг стал бледно-голубым и заикающимся.

  - Ты... это... Как тебя? Ты брось... Это же...

  - Не надо, Игнатиус, - тихо попросил жабоид.

  - Пусть извинится за карася! - потребовал я.

  - Извини, - тут же извинился Водянкин.

  Я самодовольно ухмыльнулся, так-то мне! - а то: кто ты такой, да я тебя. Проще надо быть, проще. И вооружённее.

  Водянкин снова достал бутыль и хлебнул прямо из горлышка, посмотрел на меня и ещё раз хлебнул. Переволновался.

  - Стало быть, тебя Игнатиусом кличут? - спросил он, не выпуская бутыль из рук.

  - И что?

  - Да так, ничего... А Игнатий Лойола кем тебе доводится?

  - Никем.

  - Ага, понятно. А этот обрез у тебя откуда?

  - Ядвига Златозаровна одарила.

  - Ядвига Златозаровна, - эхом повторил он. - Вот как? Новику такое поднести... - он покачал головой. - Ядвигу Златозаровну я уважаю. И друзей её уважаю тоже.

  - Так мы её друзья и есть, - мгновенно сориентировался жабоид. - Очень большие друзья, почти родственники.

  - Что ж сразу не предупредили?

  - Да мы связями своими не кичимся. Ни к чему нам это, - Дмитрий Анатольевич прищурился лукаво. - Ну что, старейшина, обсудим новый договор?

  Водянкин посмотрел на него зверем, а я представил, что скажет Ядвига Златозаровна, когда узнает, что мы её именем прикрываемся.

  До вечера мы из дома не выходили. Водянкин с жабоидом смотрели сериал про бандитов, а я лежал на полатях и сочинял стихи. Интересное это дело - сочинительство. С одной стороны всё кажется простым: берёшь слово, находишь к нему рифму, и вот вам стихотворение. Помните версификатора из Солнечного города? Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам балалайка. Но с другой стороны, балалайка - это не тот предмет, которым стоит разбрасываться, поэтому с рифмой нужно обходиться крайне осторожно. Все эти кровь-любовь, роза-мимоза, кошка-собака настолько приелись и настолько достали читающее население страны, что лучше вообще ничего не сочинять.

  Но я решился. Для начала я нарисовал в голове картинку, на которой мы с Василисой идём по полю и наслаждаемся общением друг с другом, а где-то высоко над нашими головами парит жабоид в образе филина и ухает: Ух-Ух. Светит солнышко, ветерочек поддувает, на горизонте ни облачка... Красивая получилась картинка, осталось облачить её в правильную форму, и можно выкладывать в соцсеть на суд благодарных френдов.

  Однако я никак не мог подобрать к Василисе рифму. Как я не ломал голову, как не напрягал творческие извилины, ничего не получалось. Нужное слово всё время ускользало от меня, вырывалось скользким угрем из мокрых рук. К тому же Водянкин, будь он неладен, выключил телевизор и сказал, зевая:

  - Ну всё, хватит ляжки тянуть. Стемнело.

  Я свесил голову с полатей и глянул в окно - мрак, только снег немного отсвечивает. Самая пора навестить дедушку Лаюна. Я слез, начал одеваться. Надел шапку, опоясался патронташем, сунул обрез под мышку. Надо придумать для него кобуру, чтоб легче доставать было. Водянкин сходил в сени, вернулся через минуту с новой бутылью самогона.

  - На дорожку?

  Мы отказались. Старейшина неодобрительно покачал головой, медленно, с наслаждением процедил сквозь зубы чарку - отчего меня передёрнуло - и, вытирая губы, сказал:

  - Собрались? Идём.

  На улице нас ждала тишина: ни скрипа, ни хрипа, ни кашля. Если днём где-то хлопала калитка, лаяла собака, тарахтел трактор, то теперь даже ветер не подвывал в трубах, и в этой тишине мы двинулись по тропинке вглубь темноты. Первым шёл Водянкин, за ним жабоид, третьим я и замыкающим Горбунок. Жабоид щёлкнул пальцами, и на ладони у него возник светящийся шар. Он выпростался из воздуха сначала малой искрой, а потом вырос до размеров теннисного мяча. Вокруг стало чуточку светлее, по снегу, по лицам побежали лазоревые волны, заколыхались полярным сиянием. Водянкин тот час обернулся и погрозил Дмитрию Анатольевичу кулаком. Свет погас.