«Побежденные, – писал Плано, – обязаны давать моголам десятую часть всего имения, рабов, войско и служат орудием для истребления других народов. В наше время Гаюк и Батый прислали в Россию вельможу своего, с тем, чтобы он брал везде от двух сыновей третьего; но сей человек нахватал множество людей без всякого разбора и переписал всех жителей как данников, обложив каждого из них шкурою белого медведя, бобра, куницы, хорька и чёрною лисьею; а не платившие должны быть рабами моголов. Сии жестокие завоеватели особенно стараются искоренить князей и вельмож; требуют от них детей в аманаты (заложники) и никогда уже не позволяют им выехать из Орды. Так сын Ярослав и князь ясский живут в неволе у хана…»

Менгу-Тимур закрыл рукописную книгу и беспощадно подумал: «И не только сын Ярослава. Чем больше в плену знатных урусов, тем смирнее князья». Русь должна страшиться хана. И не одна Русь. Запад до сих пор пугается исламского Востока. Не случайно великий каган, отпуская посла французского короля Людовика, дал ему грозное письмо. Менгу помнит его наизусть:

«Повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным и торжественно объявить, чего желаешь: мира или войны? Когда воля небес исполнится и весь мир признает меня своим властителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделаем! Но если дерзнешь отвергнуть повеление божественное и скажешь, что земля твоя отдалена, горы твои неприступны, моря глубоки и что нас не боишься, то Всесильный покажет тебе, что можем сделать!»

«Отменный ответ дал королю каган! И то, что он не успел претворить, свершит Менгу-Тимур», – повторил свою мысль хан. Первым делом он натравит русских князей на Литву, Ливонский орден, Швецию и Данию. Князья не останутся в стороне, ибо Запад то и дело нападает на их земли, мечтая завладеть Северо-Западной Русью. Разразится большая война, в которой и Русь и Европа будут значительно ослаблены. Вот тогда-то и наступит время Менгу-Тимура. Он предложит хану Ногаю присоединиться к его туменам, и тот непременно согласится, изведав об обескровленных ратях Руси и западных стран. И Менгу-Тимур начнет окончательное завоевание мира. Лишь бы вовремя подтолкнуть к войне с Западом русских князей. Среди них есть достойные воеводы. И первый среди них, пожалуй, переяславский князь Дмитрий, сын Александра Невского. Он уже в двенадцать лет удивил многие страны. Невский, отъезжая в Орду после вечевых восстаний ростово-суздальских городов, послал дружину в Новгород и велел Дмитрию идти на ливонских рыцарей. Сей юный князь взял приступом Дерпт, укрепленный тремя стенами, истребил врагов и возвратился в Переяславль с большой добычей. То, что не могли сделать более зрелые князья, сотворил отрок и прославил свое имя. Ныне Дмитрию пошел семнадцатый год. Юртджи-лазутчики доносят, что сын Невского заметно возмужал и отличается острым умом. Князья уже сейчас прислушиваются к его советам и пророчат ему место великого князя. Ярослав-де, сидя на владимирском троне, и трусоват, и нерешителен, и всем русским народом не чтим, а вот Дмитрий совсем другой, ему и повелевать Русью… Ну что ж, время покажет. Менгу-Тимуру нужны отважные люди. Вот и надо столкнуть князя Дмитрия с Западной Европой.

И другая мысль тотчас засела в голову: переяславского князя надо как можно крепче привязать к Золотой Орде. Он пока холост и возьмёт в жёны дочь самого хана. Отказаться же он не посмеет. Пусть в жилах его детей течет и ордынская кровь.

Вот уж действительно: неисповедимы пути Господни. Марийка оказалась в глухой деревушке Нежданке, бывших разбойных избах атамана Рябца (позднее – известного купца Глеба Якурина), а затем беглых мужиков из села Покровского; среди них очутилась когда-то племянница Александра Невского Любава; побывала в Нежданке (когда татары подходили к Ростову Великому) и княгиня Мария.

Многое повидала на своём веку лесная деревушка, чудом не сгоревшая от рук отшельницы Фетиньи.

Ныне деревня заметно разрослась, стало в ней десяток изб, в коих обосновались беглые мужики.

Долго вели Марийку неведомые люди, спасшие её от боярского послужильца Сергуни Шибана, вели потайными тропами через непроходимые леса и топкие кочковатые болота.

– Куда вы меня ведете? Отпустите меня домой! – несколько раз восклицала Марийка.

– Не шибко-то тебя и ждут дома, – посмеивался вожак Данила Качура. – Захватчик твой сказывал, что ты круглая сирота.

– Я в дом добрых людей пустила. С ними мне повадно. Отпустите! – настаивала Марийка.

– Да ты не пужайся нас, девонька. Худа тебе не сотворим. И у нас будет повадно. Погостишь маленько, – всё с той же улыбкой высказывал Данила.

Беглые мужики на дороге оказались не случайно. Один из них был заслан лазутчиком в Переяславль, дабы изведать, когда отправится торговый обоз с солью в стольный град Владимир. Лазутчик прознал и вернулся в Нежданку. Вот тогда-то мужики и выбрались на большак. Но их поход оказался неудачным: торговый обоз прошел под усиленной охраной. Мужики изрядно огорчились, но Качура ободрил:

– Не тужите, православные. Не было везенья на сей раз, будет в другой. А то и сами купчишками в Переяславле предстанем.

– Как это?

– Просто, мужики. У нас, слава Богу, и мёд, и кой-какие меховые шкуры водятся. Облачимся в суконный кафтан – и на торги. Без соли не вернемся.

Мужики поуспокоились, а тут и на всадника с полонянкой наткнулись…

Данила привёл Марийку в свою избу и молвил:

– Поживи у меня, девонька. Изба новая, лепая. Я ведь ране в плотниках ходил. Глянь, какая горница. Чистая, сухая и светлая, будто светелка. Я два оконца вырубил, как будто ведал, что красна девица здесь будет жить.

– А где ж семья твоя?

– Лучше бы не спрашивала, – потемнел лицом Качура. – Жену мою молодую, на всё село самую пригожую, боярин обесчестил. Жена в запале на боярина с ножом кинулась, да, жаль, не убила, а лишь чуток поранила. Злодей повелел Матренушку мою насмерть плетьми запороть… Был у меня и мальчонка пяти лет. В реке утонул. Сидел на боярском челне и рыбалил. А тут тиун появился, закричал. Сынок с перепугу в воду свалился. Помышляли мы с Матреной трех сыновей заиметь, да видишь, как получилось.

Марийка, участливая к людской беде, горестно вздохнула:

– Жаль мне тебя, дядька Данила. Знать, худой у вас был боярин.

– Худой, нравом жестокий. За малейшую провинность избивал нещадно. Оброки же такие заломил, что ни вздохнуть, ни охнуть. Не зря от него в леса бежали. Так что мы не разбойники, девонька.

– Уразумела, дядька Данила. Одного в голову не возьму. Пошто ты меня в деревню привел?

Качура ответил уклончиво:

– Опосля поведаю. А пока, сказываю, поживи у меня маленько.

– А коль сбегу?

– Не сбежишь. Без провожатого дороги вспять не сыщешь.

Марийка вдругорядь горестно вздохнула. Не сыщешь. Окрест такие дебри да болота, что сам леший заплутает.

На другой день утром она вышла из избы и прошлась вдоль Нежданки. В деревне уже ведали о её появлении. Попадавшие встречь бабы были приветливы:

– Здравствуй, Марийка. Данила – мужик добрый, не обидит. И деревня наша – поискать. Ни боярина, ни тиуна треклятого. На волюшке живем. Не горюй!

Вокруг деревни простирались крестьянские нивы. Изрядно потрудились мужики, раскорчевав вокруг своего поселения вековые леса.

Бегали по Нежданке и ребятишки, оглашая деревню звонкими голосами.

А за околицей, ближе к речушке, дымилась кузня; слышался дробный перестук увесистого ручника. От речушки неторопко шли двое мужиков с бредешком и берестяным лукошком.

«Никак рыбы наловили, – невольно подумалось девушке. – Ушицы бы похлебать».

Марийке захотелось есть. Она вернулась в избу и увидела в ней пожилую женщину в посконном[42] сарафане, наглухо повязанную убрусом[43]. Женщина суетилась возле печи, гремела ухватом, вытягивая на шесток глиняные горшки.