– Я – нет. Я не очень привык что-то сам делать. За нас все делают слуги.

– А мне разные парни иногда помогают. Только не такие, как ты, а взрослые.

– Ты что ли гулящая?

– Ну, бывает иногда гуляю – то вдоль реки, то в Чаще.

– Я не про это. Зачем ты гуляешь в Чаще? Там же ведьма эта, как ее, Остара.

Моргана рассмеялась очень громко:

– Ведьма! Сам ты ведьма. Она гораздо более важное создание. Ведьмы – это такие, как я, – добавила она грустно. – В целом бесполезные, но кое-что умеем. А она – богиня.

– Она ест людей.

– Волки и медведи тоже едят людей, а ты ешь коров, а коровы едят траву – какая разница, чем ты питаешься.

– Людей едят только звери или злые силы.

– И как определить – ты зверь или злая сила?

– Звери едят, когда они голодны, а зло ест просто так, для своего удовольствия и темных делишек.

– Получается, Остара зверь. Она ест, потому что она голодна.

– Откуда ты про нее все знаешь?

– Знаю – и все. Не спрашивай.

– Ну так и почему бы ей не поесть чего-нибудь другого?

– Она ест смерть. Самая вкусная для нее – достойная смерть, она же подвиг, или смерть невинных и чистых на крайний случай. Но ведь и ты не предпочтешь мясо с гнильцой, когда есть свежее.

– И все-таки, я ее осуждаю, – отрезал Микола.

– Не знаю, но осуждаю. Это так типично для людей.

– Ты, вообще-то, тоже человек!

– Да? – рассмеялась Моргана.

Они шли вдоль реки и снова забредали все дальше в лес. Миколе становилось не по себе.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Куда угодно. А для тебя есть разница, куда идти? Я по тебе такого не заметила.

– Откуда тебе что-то про меня знать? Мы почти не знакомы.

– Тебя выдают твои грустные глаза. Так что ли плохо жить в доме у Главы? По-моему, он весьма интересный человек.

– Конечно не плохо. Он замечательный отец, всегда придет на помощь… – Микола осекся, осознав, что он врет. – В любом случае, я хочу стать таким, как он.

– Но не станешь.

Эти слова ему запомнились больше всего. Оставшееся время они гуляли то туда, то сюда, разговаривали на отвлеченные темы. Она была милая, хоть и вредная. Красивая. На самом деле, она просто была первой девушкой, с которой Микола общался так близко. И он мог бы понять причину своих чувств, если бы хоть чуть-чуть разбирался в людях и себе. Да только он не разбирался.

…

Свята как всегда выпороли. Он стоял, привязанный к воткнутому в землю бревну, и спокойно, как и прежде, сносил наказание.

Микола видел все, потому что с утра вышел во двор смотреть на представление. Глава вернулся в деревню, и Свят сам пришел к нему поговорить. С ним пришли другие крестьяне, но скорее чтобы повеселиться, а не потому, что разделяли его убеждения. Ну какие у крестьян могут быть убеждения?

– Ты не прав, Глава.

– И в чем на этот раз я не прав? – он стоял, высокий, могучий, сложив руки на груди, на ступенях крыльца своего дома. Он смотрел сверху вниз на пришедших и ухмылялся, так же как ухмылялись его охранники.

– Ты не должен заставлять нас работать каждый день. У нас должны быть выходные.

– А как вы тогда рассчитаетесь со мной по всем долгам? За сто лет, что ли? Я столько не проживу. Есть работа – работай. Нет работы… Ну так не бывает. Все равно, когда вы не работаете, вы пьете водку. Я что ли вас не знаю?

Крестьяне захихикали и закивали.

– Я не пью, – возразил Свят.

– Ну и зря. Попробуй. Может поумнеешь.

Охранники загоготали.

– Мы объявим забастовку! – громко сказал Свят.

– Против чего бастовать будете? – Глава не торопился утихомиривать Свята, все-таки не так много развлечений в деревне, а таких – еще меньше.

– Против произвола! Твоего и твоих прихвостней. Ты не можешь постоянно нас штрафовать. Мы так никогда на свободу не выкупимся.

– Не хочешь, чтобы тебя штрафовали, не нарушай правила, – пожал Глава плечами. – Ты же все правила знаешь?

– Ты берешь правила из головы.

– Например, знаешь ли ты, что этот наш разговор закончится очередными розгами и удлинением твоей работы на месяц? Ведь знаешь?

– Недолго быть твоей власти. Народ поднимется!

– Какой народ? Тот, которой кучкой столпился у тебя за спиной? Он поднимается в своих глазах только когда пьяный вдрызг, да только сделать ничего не может, по той же причине, что пьяный и руки плохо слушаются. Свят, ты мне нравишься. Ты развлекаешь меня своими сказками из тех мест, где ты был. Первый и последний раз тебе предлагаю – давай станем друзьями. Будешь вечерком заходить ко мне, выпьем, посидим, ты мне свои истории расскажешь про демократию. Видишь, я даже слово твое заморское выучил.

– Так раз выучил, может начнешь применять?

– Ну как я могу применять? У нас ведь совершенно другая местность. Совершенно другие нравы. У нас так и не положено, и невозможно. Ну что я скажу купцам и землевладельцам? Чтоб они сами в поле шли? Да они и при желании не справятся. Там много людей надо. Будь логичен.

– Ну пусть они нанимают людей и платят им достойное вознаграждение.

– И была бы твоя правда, ежели бы крестьяне стали работать за плату. Только никто еще не нанялся на таких условиях. Все приходят, когда по уши в долгах и жрать нечего, потому что все пропили. Просят денег, обещают вернуть. А как им возвращать? Только так. И никто тут за плату не останется. Поправят финансовое положение – и снова пить.

– Если раздать землю крестьянам, они для себя будут работать. Это они для тебя работать не хотят.

– Тут есть два нюанса. Как видишь, мне тоже не чужда логика. Готов играть на твоем поле боя по твоим правилам. Первый нюанс – с каких это хренов я должен свою личную землю, которая моя по праву, твоим крестьянам раздавать? Второй – так была земля у твоих крестьян – у них самих или их отцов. И где она? Вся перезаложена таким, как я. И в чем наша вина? В том, что русский мужик пьет и работать не хочет? Скажи мне, в чем?

Свят стоял, понурив голову. Он не знал, что сказать. Не знал, но должен был. Он понятия не имел, как решить проблему, но чувствовал, что решить ее необходимо.

– Надо пробовать, пока не получится. Когда-нибудь обязательно все будет хорошо. Ведь у тех, из далеких стран, все получилось.

– Нравишься ты мне, Свят. Ты романтик. Однако, ежели я тебя не выпорю, у меня тут каждый работяга будет под окнами сидеть и про демократию рассказывать, лишь бы не работать. А посему – тридцать розг и продление работ на месяц тебе, и по неделе всем, кто пришел с тобой.

Толпа загалдела.

– Ну а что вы хотели? Вы сейчас вместо того, чтобы работать, стоите тут, уши греете. Не по правилам. Нет правил – начнется беспорядок. И вам же самим от этого будет только хуже. Вы ж с голоду поумираете или сопьетесь вусмерть без правил. Так что селяви, как говорят твои любимые иноземцы. А может, и по-другому они говорят, откуда мне знать.

…

Моргана начала свой рассказ:

– Я скажу тебе, как на самом деле все было. А было оно не совсем так, как тебе кажется. Однажды Остара проснулась. Ее разбудили звуки пил и топоров. Они кромсали ее лес в клочья, и сердце ее стало обливаться кровью. Но пока ей было лень просыпаться, она открыла только один глаз, сама же продолжала видеть сны. Потом люди, а это были они, принялись убивать ее зверей. Не всех они ели. Как ты понимаешь, это было бы для Остары хорошим оправданием, она и сама была любительницей разных блюд. Они делали из них одежду, и это тоже можно было понять. Поэтому Остара все еще не просыпалась, а только открыла второй глаз, чтобы лучше наблюдать за происходящим. А потом деревня стала огромной, в ней завелись крысы, Главы и священники. Охота стала не только источником пропитания, но и чистым удовольствием. Некоторые туши животных так и оставались лежать там, где их подстрелили, если животное оказывалось слишком маленьким, чтобы с ним возиться и нести домой, или слишком старым и жестким, чтобы его готовить. Остара разозлилась и по-настоящему проснулась. И начала творить.