Это было не мое лицо. Это лицо принадлежало той прошлой мне, мне – убийце, о которой я ничего не знала.

Я ведь просила, умоляла оставить меня изуродованной шрамами, потому что не хотела видеть это лицо, а теперь оно снова со мной, теперь уже навсегда. Но они кололи меня успокоительными и тащили в операционную, не видели, что мне и так было плохо.

Тихий стук заставил содрогнуться всем телом. Это был отец, но я спиной чувствовала, что он не один. Слишком сильно давили на меня их взгляды.

– Пора.

Меня повели по белому коридору, а внутри начала зарождаться обида. Мне хотелось, чтобы рядом был кто-то родной, кто поддержит меня. Отца я не смогла засчитать за такого человека. Но был еще один. Пусть я и винила его сначала, но только спустя время все же смогла понять, кто не дал мне окончательно сломаться в этих отбеленных стенах, пропахших хлоркой. Он приносил мне сладости и цветы, пусть и не лично. Он упрашивал отца выпустить меня ненадолго на свежий воздух. Об этом рассказывала мне одна из медсестер, которая, кажется, тайно воздыхала по нему. А несколько раз он, видя мое состояние, просил отменить операции и остановиться, прекратить мучить меня.

Именно его взгляд помог бы мне взять себя в руки.

Но его не было.

Вадим не пришел.

Я осталась совсем одна в своей маленькой клетке, которую скоро увеличат с помощью бетонных стен и колючей проволоки.

ГЛАВА 8

Пока человек чувствует боль, он жив.

Пока человек чувствует чужую боль, он – человек.

ДНЕВНИК

День 4

Как бы банально это ни звучало, здравствуй, дорогой дневник. И не “дорогой”, потому что я тебя люблю или что-то в этом роде, а потому что ты дорого мне обошелся. Пришлось отдать теплый осенний свитер и несколько пар носок. Эти четыре дня были тяжелыми, хотя, сколько себя помню, еще не было ни одного простого дня. Так зачем ты мне? Я отвечу: чтобы не сойти с ума. Когда человеку грустно или одиноко, он вспоминает самые светлые моменты своей жизни и улыбки близких людей. И вот что я поняла. Пусть я в сознание чуть больше трех месяцев, ни один человек за это время не подарил мне улыбки. Мне просто нечего вспоминать.

В камере нас четверо. Их взгляды хищны, словно у диких зверей. Сколько они здесь? Наверное, долго. Черты их лиц словно смазались о стены камеры. Я даже не могла сказать с точностью, сколько им лет – их грубые морщины проступили вовсе не от возраста.

Их имена до сих пор оставались для меня не известны. Я не спрашивала – они не говорили. Кликали друг друга по фамилиям, написанным на тканевых бейджиках. Для меня же было особенное прозвище “Эй, ты!”. К счастью, трогать они меня не стали. Тут нужно сказать спасибо начальнице колонии, которая лично вызвалась сопроводить меня в первый день, чтобы предупредить сокамерниц о моем физическом здоровье и “пустой черепушке”. Вот только физически я чувствовала себя прекрасно, разве что легкая тошнота по утрам осталась, но и таблетками, выписанными Виленским, меня продолжали травить.

Душа болит.

День 5

В камере нет зеркала. Зато оно есть в общей душевой. Сегодня в первый раз попала туда вместе с остальными. Прошла мимо зеркала, не поднимая глаз. Страх остался.

День 10

Я плачу. Каждую ночь. Но ведь раньше я была уверена, что слез больше нет? Я не могу назвать причину слез, они просто есть, и мне никак их не остановить. А еще мне перестали приносить таблетки. Странно, но без них я чувствую себя лучше. Словно с меня сняли солнечные очки в комнате с тусклым светом. Все стало четче.

День 13

Сегодня в душе меня назвали чертовой мажоркой. А все из-за того, что я выглядела толще других. Все считали, что мне тайно проносят вкусную еду и кормят. Но ничего такого не было. Кажется, про меня вообще все забыли. На свою фигуру я обратила внимание только после их слов. Я и правда поправилась. Ноги и руки слегка опухли, а талия практически слилась с бедрами. Возможно это все из-за сменившегося рациона. От больничной еды я часто отказывалась, а тут такой трюк не проходил. Надсмотрщики были готовы собственными руками впихивать еду в рот заключенным. Им не нужны были голодные обмороки на рабочем месте.

День 14

Я правда не виновата. Я не лезла в драку. Это все Царькова. Я видела в ее руке вилку…

***

Тетя Галя вывалила мне в тарелку субстанцию, которую называла гречкой. Странно, но у меня аппетит никуда не пропал. С самого подъёма я ждала завтрак и даже собралась раньше всех, хотя обычно было наоборот.

– Эй, иди к нам! – крикнула Лариса из соседней камеры. С ней мы познакомились через неделю после моего прибытия. Нас отправили разгружать грузовик с привезенной едой и одеждой. Ларисе досталась одна из самых тяжелых коробок. Не знаю, какой черт меня дернул помочь ей, но тем утром я слышала, как та жаловалась смотрителю, что вчера порвала мышцу во время физических занятий. Я видела это. Мы бежали на скорость, но Лариса замедлилась на середине и дальше бежать не смогла, схватившись за переднюю часть бедра.

Мне просто захотелось ей помочь. Нас же отправили сюда, чтобы мы исправились. Помощь – хороший способ этого добиться. Подбежав к Ларисе, я забрала коробку и сама донесла до кухни. Вот так мы и нашли друг друга. Лариса и ее банда после этого в обиду меня не давали.

Борясь с не пойми откуда взявшейся слюной, я приземлилась на место рядом с женщиной. Странно, но только она с самого первого дня вызывала у меня симпатию. Ей было около сорока, из которых десять лет она уже находилась здесь. От соседки Кузнецкой слышала, что посадили ее за поджог. Муж ушел к любовнице, вот она и отомстила. Со слов самой Лары, она так и не раскаивается, потому что из-за того козла потеряла ребенка.

– Виленская, ну, конечно, у тебя и аппетит сегодня! – восхитилась женщина. – Я так за десяток свой к этой слизи не привыкла!

– Да, Лар, ты просто понюхай, она же огурцами пахнет! – подняла брови я, восхищенно перемешивая эту самую слизь и готовясь зачерпнуть новую порцию ложкой. – Жаль соленых здесь не дают. Мне в больницу их пару раз приносили, так я банку за раз могла съесть.

Ларка хмыкнула.

– Мне тоже так любая гадость вкусной казалась, когда я беременной была. Так может ты это, того?

– Что того?

Прежде чем услышать ответ, я заметила Царькову, идущую между столов в мою сторону. Она потирала потрескавшимися пальцами подушечку вилки, направив зубчики вперед. В глазах ее были предвкушение и злость. И куда смотрят смотрители, уж извините за тавтологию?

Она надвигалась не на меня, и это должно было радовать. Вера, просто отвернись, это не твои проблемы.

Она прошла за спиной моей соседки, Шуваловой, от одного взгляда которой хотелось зажаться в угол и не вылезать, и резким движением ударила вилкой ей в бок. Не успев обдумать свои действия, я вскочила и ударила рукой по кисти Царьковой, чтобы остановить еще один замах. Получилось. Зэчка разжала пальцы, и вилка перекочевала ко мне. И именно в этот момент Шувалова обернулась, держась за бок. Кроме ярости на ее лице ничего не было. Даже намека на боль или слезы. Все-таки вилка прошла сквозь кожу, пусть и не глубоко.

– Ах ты, дрянь, тебе не жить!

И вот я уже лежу на полу стараясь прикрыть лицо и живот, подставляя руки и ноги, а меня колотят из-за всех сил, как боксерскую грушу. Такое чувство, что охранники оттащили Шувалову спустя огромное количество времени. Все тело болело, и у меня не было сил открыть глаза и пошевелиться.

– Боже, почему так много крови?! – последнее, что долетело до меня, перед тем как я потеряла сознание.

День 15

“Ребенка удалось спасти,” – единственная фраза, которую запомнила я из длинного монолога врача…

***

– Простите, что Вы только что сказали? – заплетающимся языком спросила я.

– А Вы что, не знали? – брови врача поползли на лоб. – Хотя тогда бы это было записано в Вашей карточке… Тогда, поздравляю, мамаша, Вы беременны. Срок примерно пятнадцать-шестнадцать недель. Как Вы раньше сами до этого не догадались? Тошнота, задержка… Вас ничего из этого не смутило?