Я уже не слушала его. Мой взгляд был прицеплен к Вадиму. Брат? Мне хотелось заглянуть в его душу. Почему я ничего не чувствую к этому человеку. Только ненависть. Это он виноват. Он убил все мои чувства к нему. Точно…

– Зачем?.. – прошептала я, постепенно поднимая голос. – Зачем ты спас меня?! Почему не спас того водителя?! Знал же, что именно я виновата в аварии! Почему не помог им?! Я ненавижу тебя! Слышишь?! Ненавижу!

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Я просыпалась, меня кормили, и я снова засыпала. Но перед глазами снова и снова вставало лицо Вадима. Ужас на его лице, когда забрыкалась на кровати. Он не выдержал – убежал и больше ни разу не пришел.

Я чувствовала себя куклой, которая не может ничего сделать. Только я начинала приходить в себя, как мне вкалывали неизвестные мне препараты, и я снова проваливалась в пустоту. Успокаивало лишь то, что в этой пустоте не было ничего, никаких мыслей, никакой боли, никакой вины.

Чувствовала ли я вину? Нет. Абсолютно ничего. Я не помнила ничего, что могло бы меня заставить ее чувствовать. Меня просто поставили перед фактом какие-то люди, которых я видела впервые в жизни. Той жизни, что я помнила. Вот только в этом и проблема. В голове была пустота. Самое страшное, я даже не могла представить себя, свою внешность. Даже голос из-за хрипа казался чужим.

Я превращалась в овощ. Они превращали меня в него, а я не могла сопротивляться. И не хотела. Был ли смысл?

Когда прокурор пришел в первый раз, я не смогла даже слово произнести. Слишком сильно болела голова. Доктор попросил его покинуть палату. Даже в мыслях я пока не могла назвать этого человека своим отцом.

В следующий приход прокурору пришлось заново представляться, от него же мне стало известно, что у моей палаты установлена круглосуточная охрана, как у особо опасного преступника. Да как я могу быть особо опасной, если даже в туалет самостоятельно не могу сходить? Спустя несколько дней я узнала от медсестры, что Вадим позаботился о том, чтобы убрать двух амбалов от моих дверей.

Прокурор смотрел на меня не так, как Вадим или его отец. Во всей его позе читалось презрение и отвращение. Я не смогла ответить на его вопросы. В голове не было ни одного ответа. Он уже начал меня раздражать, когда неожиданно мужчина поднялся со стула, выключил диктофон и рыкнул в мою сторону.

– Лучше бы ты сдохла! Из-за тебя погиб хороший человек, а новорожденный ребенок остался без матери! В такие моменты мне по-настоящему жаль, что в нашей стране отменили смертную казнь.

Стоило двери за ним захлопнуться, как я разрыдалась.

А еще через пару дней пришел он.

Бледная кожа, синяки под красными мокрыми глазами полными ненависти, сальные, грязные русые волосы и болезненный вид мало чем отличали его от мертвеца. Незнакомец вихрем ворвался в палату и застыл в метре от кровати тяжело дыша. Я боялась пошевелиться, даже моргнуть.

Пальцы разжали кнопку экстренного вызова врача, которую постоянно теребили уже больше по привычке, нежели по надобности. Вот в эту секунду я впервые ощутила вину, душащую меня, перекрывающую дыхательные пути. Мне больше всего было страшно увидеть того, кто напрямую связан со стороной обвинения. Но увидев его и пронзающий душу, наполненный болью взгляд темно-синих глаз, я поняла, что больше мне не страшно. Именно поэтому я не позову на помощь, если он сейчас нападет на меня.

Медленный шаг в мою сторону. Еще. Еще.

Я не шевелюсь, упрямо смотря на него.

Моргнула. Быстро. Один раз.

А его пальцы уже переплетены вокруг моей шеи. Нужно кричать, но голоса нет. Продолжаю смотреть, ощущая, как сжимаются крепкие руки на бинтах.

Хватка резко ослабевает. Почему он остановился?

Грудная клетка парня сильно приподнялась, впуская в себя огромную порцию кислорода, словно он душил себя, а не меня, а затем он делает несколько шагов назад вжимаясь в стену.

– Почему ты? – один вопрос замораживает мое тело с ног до головы лучше жидкого азота.

После его ухода я не могла заснуть и даже медикаменты никак не действовали.

В первый раз пройтись от кровати до туалета у меня получилось через две недели. И то, это случилось случайно. В один миг я поняла, что если не встану сейчас, то вся кровать будет во вчерашнем ужине. Так унитаз стал моим лучшим другом. Доктор Виленский утверждал, что так мой организм реагирует на препараты, с помощью которых меня готовили к операции. Я поверила. У меня и не было оснований сомневаться. По сути я вообще не хотела никакой операции. А зачем? Останутся ожоги и что? Все равно я больше никому не нужна, останусь уродиной, в любом случае, ни один здравомыслящий человек теперь даже не глянет в мою сторону. К тому же, быстрее меня выпишут, быстрее сяду.

Да, суд прошел без меня. Об этом я случайно услышала из разговора Вадима и Виленского. В палате свет был выключен, но мне не спалось, и я решила подойти к окну, но силуэты у полупрозрачной двери привлекли мое внимание.

– Сынок, не делай глупостей!

– Я больше не могу так! Ей дали десять лет! Угон, вождение в не трезвом виде, да еще и без прав и авария с летальным исходом! Лучше бы я не вытаскивал ее из той проклятой машины!

– Вадим, забудь о ней! Эта девушка тебе никто! Она – убийца! И она сядет за то, что совершила!

– Но, отец, ты же зн…

Не выдержав, я распахнула дверь. Слова моего называемого отца пустили мороз по телу. Как он мог так сказать? Он отрекся от меня, и я знала, ждать помощи с его стороны теперь бессмысленно.

Оба мужчины выглядели уставшими и не выспавшимися. Похоже, все же не одна я мучилась бессонницей. Одежда на Вадиме была явно не свежей, будто парень несколько дней вообще не переодевался. А вот Виленский, как всегда, идеален, и даже синяки под глазами не могли испортить его вид. Ну, или же ему и, правда, было плевать на меня.

– Вера… – начал Вадим с надеждой глядя на меня, но доктор перебил его.

– Как ты себя чувствуешь? Сегодня не тошнило? – и не дождавшись моего ответа, продолжил. – Отлично. Тогда завтра же можем приступать к операции. Я с самого утра прикажу медсестрам подготовить тебя и операционную. Ситуация сложная, и, чтобы вернуть тебе твое лицо, придется долго и кропотливо поработать, но зато потом никто и не скажет, что на твоем лице были даже крохотные царапины.

Мне оставалось только кивнуть. Чем быстрее это все закончится, тем раньше… что случится, думать вообще не хотелось.

Десять лет. Эта цифра мигала люминесцентной вывеской в голове.

Слез уже не было. Они вымерзли вместе с остатками чувств, застыли вместе с сердцем.

Смешно, но я даже не знала сколько мне лет. Ни разу не удосужилась спросить. А зачем? Это еще одни сожаления о потерянной юности. Восемнадцать, двадцать, двадцать пять… это всего лишь цифра. Через десять лет она изменится, и тогда уже будет не важно сколько было. Ее все равно не вернуть.

Дальше я снова впала в свой нереальный мир, в который иногда вторгались какие-то люди во главе с Виленским. Бинты на моем лице то заматывали, то снова разматывали, а у меня даже не возникало желание посмотреть в зеркало. Я не хотела смотреть в глаза убийцы. Не хотела знать, какого они цвета: серые, как у Виленского, или карие, как у Вадима. Я не хотела быть похожей ни на одного из них.

Восемь недель пролетели в мгновение ока. Тот день запомнила навсегда.

Я сидела на заправленной кровати и пустыми глазами смотрела в окно, за которым уже начали желтеть листья. Ветер дул, играя с тонкими ветками, качая их из стороны в сторону, подхватывал опавшую листву и, кружа, уносил вдаль.

Вот она свобода.

Последние ее мгновения.

Бинтов уже давно не было, но я не знала радоваться этому или нет. За последние месяцы они стали моей второй кожей, частью меня, и без них я чувствовала себя голой перед этим миром, совершенно беззащитной.

В зеркало я попробовала посмотреть только один раз, но у меня не получилось. Я стояла, обхватив пальцами раковину и глубоко дыша. Нужно было всего лишь поднять взгляд на чертово зеркало. Но даже здесь я оказалась слабее, чем думала.