– Я останусь с ним, – заявляет, а я пожимаю плечами. – Вдруг ему плохо станет?

Прямо сестра милосердия.

– Побудете… побудешь здесь, пока я воду и полотенце принесу? – интересуется, а я киваю.

Она улыбается и пулей вылетает из комнаты, и звук её торопливых шагов всё тише и тише.

– С чего вдруг ты за час так нажрался? – размышляю вслух и поправляю ворот его рубашки. Просто поправляю, но вдруг что-то привлекает внимание.

Дёргаю ткань, открывая шею и свою находку, и пялюсь на ярко-красное пятно, точно идиот. Глаза видят, а мозг отказывается уложить новую информацию на полку.

Касаюсь красного пятна, надавливаю, растираю кожу, и алая клякса постепенно бледнеет пока вовсе не исчезает. Зато мои пальцы окрашиваются. Помада, мать её. Помада.

Даже к носу подношу, улавливая приторный химозный аромат. Ну не засранец ли?

Так, ладно. Об этом мы обязательно с Егором поговорим, но потом. Сейчас он не в лучшей форме, а амбре от него исходит такое, что сам невольно хмелею. Не знаю, как Кира собралась ночевать в такой вонище. Подхожу к окну, дёргаю за ручку, ставя на проветривание, и свежий воздух наконец врывается в комнату. От жары этим летом не спрятаться, но ночью всё-таки ещё как-то можно дышать без риска упасть в обморок от перегрева.

– Я всё, я принесла, – ураганом влетает в комнату Кира и плюхает мисочку с водой и парочку полотенец прямо на прикроватную тумбочку.

Усаживается на кровать рядом с Егором, складывает руки на коленях. Идеальная сиделка. Брат же переворачивается на живот, подминает под себя скомканное покрывало и, пару раз причмокнув, проваливается в глубокий и размеренный сон.

– Рядом с ним ложиться сегодня не рекомендую, – усмехаюсь, следя, как Кира, намочив полотенце, протирает лоб Егора от испарины. – Он с детства жутко брыкается, а сейчас так тем более. Ещё зашибёт.

– Его надо раздёть, наверное.

– Да пусть так спит. Ему, я смотрю, вообще плевать.

За последние сутки произошло так много событий, что я уже перестал адекватно на них реагировать. Окружающий мир будто бы подёрнут дымкой, становясь чуточку нереальнее.

– Надо поспать, – говорю. – Тебе, мне. Всем.

Кира кивает, но не двигается. Так, что ли, и собирается всю ночь торчать? На самом деле готова просидеть возле Егора до утра? Странная девушка.

– Тебе на учёбу завтра не надо разве? – интересуюсь, останавливаясь в дверях комнаты.

– Надо. У меня завтра экзамен в десять, – морщится, но с места не двигается.

– Какой предмет?

– Геофизика и физика планет, – улыбается, будто бы я спросил её о любимом сорте шоколада.

Очень странная девочка.

– Слушай, в этом доме есть и другие комнаты. Пойди в любую, выспись, – вырывается из меня предложение, и я не успеваю прикусить свой язык. – Экзамен всё-таки. Отдохни.

– Я потом… пока тут посижу. Да и на кровати места много.

Киваю, понимая, что ничто её не сможет переубедить. Втемяшила в свою умную голову, что Егору может понадобиться помощь, и не волнует. А я…

Не волоком же её тащить? Да и правда с ног валюсь от усталости. И когда добираюсь до своей бывшей комнаты, даже не нахожу в себе сил раздеться. Свет даже не зажигаю. Просто падаю ничком на кровать и, выключив голову, выключаюсь и сам.

Завтра будет новый день. Завтра всё будет хорошо.

Руслан.

Что я за человек вообще такой ненормальный? Хотел же минимум часов двенадцать проваляться на кровати. Засыпал с чётким ощущением, что скорее умру, чем позволю себя кому-нибудь тронуть. Но стоит рассвету проникнуть в окно, как я уже тут как тут: лежу, таращу глаза в потолок и сна ни в одном глазу.

Лет пятнадцать я, наверное, не позволял себе спать, сколько хочется. Да так и привык вовсе без него обходиться. Всегда находились дела, требующие моего присутствия. Всё время думал, что вот, мол, ещё немного, ещё чуть-чуть, финальный рывок, и смогу доверить хотя бы часть обязанностей помощникам, замам, кому угодно. В итоге так и не познал дзен, не смог выпустить вожжи из рук.

Вот и сейчас, несмотря на выходной и выкручивающую кости усталость, пялюсь в потолок. Мысли в голове одна хуже другой, не избавиться. Переворачиваюсь на бок, потом на живот, снова на спину, на другой бок, но толку от этих телодвижений – кошкины слёзы. Только хуже становится и от круговерти ноют мышцы.

Вдруг в памяти оживают все события, произошедшие с моего прилёта, и становится как-то мерзко. От себя в первую очередь. Отгоняю прочь мрачные мысли, вытравливаю чувство вины, но оно всё равно никуда не девается. Хоть головой об стену бейся.

А ещё хочется пить, и я вспоминаю о морсе, который наверняка ждёт меня в холодильнике.

Всё-таки не выдерживаю: поднимаюсь с кровати и снимаю с себя измятую рубашку. Надо бы поискать что-то из одежды – у меня на случай визитов в отчий дом в шкафу спрятаны шмотки, но мне так отчаянно лень. Схожу быстро, попью и обратно – в душ и на пробежку потом. Пора прочистить мозги, пока Егор не очухался. И Кира.

При мыслях о Кире невольно сжимаю челюсти, а горький привкус скапливается на корне языка. До тошноты. Она ведь девочка ещё совсем – ребёнок. А я? Мне лет сколько? Нашёл, значит, способ борьбы с неприятностями – набрасываться на детей.

Говно я на ножках, право слово.

Даже если бы Кира оказалась Виолеттой, нельзя было так набрасываться. Но что уже теперь?

В коридоре тишина и гуляет сквозняк. Из комнаты Егора доносится могучий храп, и я невольно ускоряю шаг, чтобы не поддаться искушению распахнуть дверь и встряхнуть пару раз брательника за шкирку.

Чтобы навсегда уяснил, что волновать тех, кто тебя любит – не по-мужски.

До кухни остаётся несколько шагов, и до слуха доносится бормотание. Слов не разобрать, звук похож на тихое гудение, ещё и свет горит.

– Кира? – выдыхаю, а она замолкает, отрывает взгляд от учебника и стягивает с носа очки в крупной оправе. – Ты почему не спишь?

Ну вот, бляха муха, мне какая разница?! Не спит, значит, не хочет. Иди, Рус, к холодильнику, доставай морс и не морочь людям голову.

– Я… к экзамену решила ещё немного подготовиться, – приподнимает вверх учебник, а на пол падает толстая тетрадка.

Кира наклоняется за ней, а я залипаю на её задницу. Вместо платья сейчас на девушке узкие джинсы и простая кофточка бледно-голубого цвета, и одежда эта делает Киру ещё моложе, ещё невиннее. Я пытаюсь отвернуться, но никак. Моргнуть не могу, мать его. Не получается!

Напоминаю себе, что Егор спит в другой комнате. Егор, чёрт меня дери!

Волевым усилием отвожу взгляд и иду всё-таки к холодильнику. Кира шуршит чем-то за спиной, ножки стула скрипят по плиточному полу, а я распахиваю дверцу, и свежесть ударяет по коже. Так бы и стоял вечность.

Мать твою, я ж голый по пояс! Хорошо, что не в трусах. Бросаю взгляд через плечо, но Кира снова напялила эти свои очки на нос, углубилась в учебник, и будто бы вообще потеряла всякий интерес к моей персоне. Это… задевает, что ли? И радует, потому что мне бы не хотелось, чтобы девушка Егора шарила по мне влажными взглядами.

Точно бы не хотелось? Ай, нахрен!

Морс так и ждёт меня на полочке, и я пью его жадными глотками, прогоняя жажду и какую-то странную тоску. Можно ли морсом избавиться от тоски? Я попробую. Кира напряжённо пыхтит, снова чем-то шуршит, негромко чертыхается.

– Ты спала хоть этой ночью? – спрашиваю, повернувшись к ней, и опираюсь задницей на столешницу.

Прикладываю прохладную бутылку морса к ставшей дико горячей шее, пытаюсь хоть так остудиться, но помогает слабо. Эта жара невыносима.

– Нет, у меня никогда не получается заснуть перед экзаменом, – бормочет, но взгляда от учебника не отводит. То ли хочет намекнуть, что мои вопросы жутко отвлекают, то ли на меня, Аполлона эдакого, смотреть опасается. – Но это не страшно, потом высплюсь.

– Как Егор себя чувствует?

– Храпит и с кем-то во сне обнимается, – невесело улыбается, быстро-быстро что-то записывая на мятом листке.