меж пьесами Шекспира и О'Нила.

Заказывают смысл и правду книг

Толстого, Брехта и Хемингуэя.

Армения – верховный самый пик.

К нему ведут скамейка и аллея.

С любимой долгосрочный поцелуй

и сахарная в двух ладонях вата.

Название любви моей – Ануй.

Она волшебна, сказочна, крылата.

Живет она пока что в голове,

но после будет жить на небосклоне,

раз в фильме Я шагаю по Москве

играют Шварценеггер и Сталлоне.

* * *

В Ахалцихе огромная жара.

Деревья шелестят своей листвою.

По улице шныряет детвора.

Проносится звезда над головою.

Уходит в голубые небеса.

А я сижу на лавочке с Геворком.

Мы – легкость, утро раннее, роса.

Мы балуемся пивом очень горьким.

Нам весело и радостно вдвоем.

Мы смотрим на грузинку и армянку,

которые вдвоем слагают дом.

И сочиняют на смартфоне танка.

Его на конкурс в Нагасаки шлют

и ждут ответа, премии, победы.

Над головой горит огнем Хануд.

Зовут бомжей бесплатные обеды.

И так проходит мимо каждый год,

как с Тони бьется каждый вечер Жиров.

О Грузия – бумажный самолет,

несущий триста сорок пассажиров.

* * *

На ветке абрикосовой сидишь.

Выводишь одинокие рулады.

За солнцем улетаешь выше крыш.

Питаешься боями Сталинграда.

А в целом – многозначна, хороша.

Со лба своей ладонью прядь откинув,

послание мне пишешь – ППШ.

Тебя я полюбил, свою богиню.

Ты сердце обозначила мое

в глазах своих, в сознании и воле.

Слова есть нож, кинжал или копье.

Поговорим с тобою о футболе?

К примеру, Месси правильный игрок,

который деньги в своем сердце копит.

Люблю тебя – пишу тебе меж строк.

Ты – как театр, актеры его, опыт.

А что такого? Ты – как МХТ.

Идущие внутри него спектакли.

Друг друга мы распяли на кресте.

И он стоит. А мы с тобой иссякли.

Исчезли мы согласно этажу,

где Листьева прикончили из пушки.

Так в космосе кочует, я скажу,

армянский бог по имени Кукушка.

* * *

Мы курим сигареты Хортиця.

Вдвоем на лавочке сидим,

пока погода в сердце портится.

Мешаем в нем Кавказ и Крым.

В кафе едим с салатом гамбургер.

Снимаемся на телефон,

как бьют друг друга парни в тамбуре.

Передаем друг другу сон.

Общаемся умами горными,

в которых снег всегда лежит.

Вдыхаем воздух всеми порами.

Разводим МВД и МИД.

Теряемся в пространстве летнего

тепла в Саратове – везде.

МИД – это выдох сигаретного

дымка, а вдох есть МВД.

* * *

Бродский стихи про Кавказ написал,

медленно сел на скамью у востока.

Битву устроил в уме – кинозал

с музыкой из Одиночества бога.

Далее вышел из громких орбит

Марса, Венеры, Земли и Сатурна.

Он заказал себе пиво Болит.

Кинул бычок от не Мальборо в урну.

Просто подумал не о США.

Бродскому стукнуло вечером сорок.

Жизнь протекала его не спеша

мимо театров, почтамтов, оптовок.

Годы скукоживались в голове.

Он их сжигал на костре по субботам.

Бродский имел очень много лавэ.

Не отвечал через мессенджер ботам.

И забывал про себя – небеса,

в коих луна часто делала аут.

Каждое утро людские глаза

заново мир в страшных муках рожают.

* * *

Ничего нет лучше сигарет.

Я курю последние в подъезде,

позабыв про завтрак и обед.

Голова и руки – всё на месте.

Не ушли, не бросили меня.

Человека разобрать непросто,

хоть он состоит и из огня.

А глаза – кометы или звезды.

Их за километры увидать

каждому незрячему возможно.

Выдыхаю черный дым опять.

Ощущаю жизнь свою подкожно.

Отпускаю в море иногда

в должности, к примеру, капитана.

Сигареты – это города.

Те, кто курят сигареты, – страны.

* * *

Ты в прошлой жизни – человек—поэт Цветаева.

Страдалица в былом великая моя.

Поехали со мной в Тирану и Сараево.

Там выпьем мы воды из горного ручья.

Там посвятишь ты мне свои стихотворения,

когда зайдем с утра в гостиницу вдвоем.

Я сделаю тебе обратно предложение.

Мы окунемся вместе ночью в водоем.

А тот тела не примет наши исходящие,

и мы съедим пирог Пекин в кафе Китай.

Со мною ты всегда такая – настоящая.

В библиотеке предо мной лежал Батай.

Его читал я страстно, сильно и уверенно,

пока сидела ты поблизости меня.

Мы целовались возле памятника Ленину.

Ты сигарете позже поднесла огня.

Ну а теперь пора сойтись у бюста Сталина,

поскольку мы навек друг другу суждены.

Все люди инопланетянами украдены

и на подобных им существ заменены.

* * *

Питание земли предрешено:

ей нужно мертвеца все время есть,

как девочка идет с Рембо в кино

и там теряет доллары и честь.

И в этом ничего плохого нет:

той девочке давно за миллион

пробило на часах с кукушкой лет.

Ну а Рембо пьет с урками бульон.

Кидает в рот орешки и исход

евреев из Египта в поздний час.

Герой рождает из себя народ.

Стоит над континентами Кавказ.

Растит над высшим пиком георгин.

Рембо – без человечества Сократ,

поэтому он скомкан и один.

История – подсечка и накат.

Поэзия – кино наоборот,

но как твердит истории Коран,

Армения в Абхазию плывет

по Грузии на лодке Дагестан.

* * *

Позавтракала ты слегка вареньем,

прошлась по территории Москвы,

ничто тебе не показалась бренным.

Взяла в аптеке ночь от головы.

Купила день на почте для искусства.

Пустила шарик синий в небеса

по правилам науки и безумства.

Вокруг тебя свершила круг оса.

Немного пожужжала, улетела

в открытый космос – дальше от земли.

Ты выпила стакан кефира смело.

О, туфли – лодки, где же корабли?

Они стоят давно в открытом море

и ждут погоды час, неделю, год.

Увидимся с тобой на мониторе.

Обсудим книги, фильмы и народ.

Друг другу осторожно улыбнемся.

Побудем в тишине и на коне,

поскольку холод на планете – бонза.