Оганес Мпртиросян
Охота на кавказских мужчин
Кондуктором отправилась работать,
кормила в девяностые семью.
Все прошлое преобразилось в копоть
и громкую визжащую свинью.
Она предстала перед нами черной
и съела радость, счастье и восторг.
Ты мне купила порцию попкорна.
Саратов переделала в Нью—Йорк.
Невидимые вознесла высотки.
Пустила в головах людей метро.
Даешь на лимонад порой мне сотку.
А я беру прохладное ситро.
И знаю я, слова мои – не шутка,
хоть разум твой – наполненный трамвай.
Ты жаришь, мама, всей планете утку.
Всю землю превращаешь сердцем в май.
И к этому бежишь навстречу маю,
чтоб быть не старой и не умирать.
Усни, а я тебе под вечер почитаю
о прошлой твоей жизни книгу Мать.
* * *
Мы смотрим кинофильм с тобой Санса.
Едим арбуз и поглощаем кофе.
Над нами распростерты небеса.
Ты хмуришь удивительные брови.
Касаешься меня своей ногой.
Я вздрагиваю тихо поневоле,
вкушая мир, свободу и покой.
Не причиняй мне больше зла и боли.
Я буду сам тебя оберегать,
чтоб ты всегда светила и блистала.
Под нами заскрипит моя кровать.
Для счастия нам очень надо мало.
Нужны цветы из времени того,
кто на кресте взлетел отсюда в небо.
С тех пор ничто на свете не мертво.
Нужны ладони, дети, ломтик хлеба.
Немного денег, книги, имена
пророков и поэтов из Корана.
Еще одна навек ты мне нужна.
Мое ты сердце и на оном – рана.
Тебя люблю с рождения себя.
Но осознал я это слишком поздно,
за те года сильней тебя любя.
Смотри – какие высыпали звезды.
Они господ меняют на раба
и продают Японию японцам.
Ведь что есть звезды? Пьяная толпа,
пинающая ночью наше солнце.
* * *
О философский факультет —
учеба, выпивка и сила.
Не говори, нас больше нет —
мы все восстали из могилы.
Пришли на лекции опять
Яурова и Мушенкова,
чтоб не работать и не спать.
В тетрадь записываем слово.
Смеемся шуточкам своим.
Кравцов, Зиновьева и Лыков
перегоняют в пламя дым.
На лавочках полны мы криков.
Разборок, пива и того,
чего сейчас не вспомнить даже.
Любви и счастья торжество
на даче, дома – дальше, дальше.
Во все забытые места,
где больше нет нас в этом мире,
а все иное – высота.
Терентьев, Кузина и Спирин.
Куда ушли вы от меня?
Медведев, Вырская и Мальцев.
Пишу фамилии, храня
их в памяти, в груди и в пальцах.
Я помню вас, мои друзья,
мои исчезнувшие тени.
Иначе жить совсем нельзя.
Мы все сидели на ступенях.
Курили, пили, ели мед
из нашей молодости сладкой.
Всё было так – наоборот.
Страница ты или закладка?
Другого выбора здесь нет.
И мы – атланты и титаны.
О философский факультет —
плывущий к айсбергу Титаник.
* * *
Жемчужина Эчмиадзина
идет по кругу час и год.
Мы пьем старательные вина.
Никто в квартирах нас не ждет.
Нигде нет места нам и прочим.
Гитара звонкая бренчит.
Мы до безумия охочи
купить веселый динамит.
Взорвать его на полустанке
сознания или души.
Мелодия – она как танки.
Мы все пьяны и хороши.
Глотает пиво с ромом Котов.
Он отдыхает хорошо.
Цветков расслабился с охотой,
желая радостей еще.
А Комаров играет польку,
чтоб Ражева изнемогла
и окунулась голой в Волгу.
В моих глазницах два стекла.
Они показывают небо
без остановок и причин.
Я ем салями вместо хлеба.
Я в этом космосе один.
Мне расчудесно быть собою.
Мне сигарет осталось пять.
Кнутом стихи под стать ковбою
готов на стаде я писать.
* * *
Израиль на конце всего земного.
Мне хочется немного Палестины
добавить и затарить в свое слово.
Я висну на вангоговской картине.
Гляжу на проходящих сквозь и мимо
бесстыжими и черными глазами.
Пускаю сигаретой струйку дыма.
Пишу стихи отцу, сестре и маме.
Вношу их в лист печоринской бумаги
и всаживаю текст, подобный пуле.
Над нами гуттаперчевые флаги.
Мне сорок лет ударило в июле.
Я стал железым, сильным и нагорным.
Я одолел в себе и вне дракона.
Включил на телефоне ночью порно.
Уснул, трагикомично и влюбленно.
Проснулся хорошо и втихомолку,
в огонь полено с Буратино бросив,
и понял: Сталин – это кофемолка,
в которой кофе молется Иосиф.
* * *
Саратов – это книга Лев Толстой,
написанная горем и бедою.
Ее читал мужчина холостой.
Он был сплошной сияющей звездою.
Ему платили деньги города.
Мужчина этот развлекался ночью
всегда, все время или иногда.
И рвал свой ум огеопасный в клочья.
Глотал томатный вместе с водкой сок
и морщился и плакал с непривычки.
Автобус и троллейбус – коробок,
в котором пассажиры едут – спички.
* * *
Я в библиотеке наблюдаю
книжные полеты.
Пушкин – лебедей и уток стая.
Чехов – вертолеты.
Самолеты в поднебесье – Тютчев.
Я курю газету,
где слова о перестройке, путче.
Это сигарета.
В воздух поднимает дым цитаты
из Анакреона.
Вот азербайджанцы или таты
покидают лоно.
Из вагин выходят на вокзалы
и аэродромы.
На базаре дыни, тыквы, сало.
Я сегодня дома.
Возлежу спокойно на диване
и читаю Блока.
Кофе прохлаждается в стакане.
Мне не одиноко.
Слева от меня шагают гири,
словно в Левом марше.
Первый телевизор в этом мире
назывался Гаршин.
* * *
Ты моя любимая голубушка.
В церковь ты вошла со мной в платке
и прочла Исаакяна Ивушку.
Мы вдвоем пошли рука в руке.
Сели одинокими на лавочку.
Поиграли малость в дурака
и умяли сахарные палочки.
Я поцеловал тебя слегка.
Угостил собою и мороженым.
Ты на платье порыдала им,
хороша, тактична и ухожена.
