Я тебе прочел новеллу Крым.

А потом приехала полиция

и произвела колокола.

Ты моя далекая Галиция.

Ты мне подарила два крыла.

Я взлетел наверх весьма уверенно,

но спустился сразу же к тебе.

Мы стоим у памятника Ленину.

Ты идешь со мною по трубе.

Мы шагаем прямо или в сторону

нашего отсутствия в миру.

Будем все с тобой делить мы поровну?

Без тебя я сгину и умру.

Превращусь в скелет в гробу со временем,

продолжая всю тебя любить

под землею в холоде и в темени.

От иглы иглой отлична нить.

Ты ее прямую исковеркала,

в лодке по реке со мной гребя.

Маяковский сделал выстрел в зеркало,

чтоб оттуда не убить себя.

* * *

Мы встретились с тобою на закате

и выпили крепленого вина.

Была ты в шляпе, босоножках, платье.

А третьим был меж нами сатана.

Он говорил нам о своем обличье,

которое меняется тогда,

когда в любовь вторгается девичью

далекая и пышная звезда.

А также горожане и сельчане.

Ты молча поздней ночью обняла

меня на нашем кожаном диване.

Кольнула сердце острая игла.

И вспыхнули к тебе большие чувства.

Колени я твои поцеловал

во власти безрассудства и безумства.

Лица светился твоего овал.

Он прижимался губками к поэту,

чтоб тот ему пронзительно шепнул,

что птиц рожают ружья, пистолеты,

винтовки и винчестеры из дул.

* * *

Армяне, вы в Караганде,

в Ташкенте, в Костроме, в Уфе, в Твери.

Грузины плавают в воде:

им хорошо в сознании – внутри.

Чеченцы жарят шашлыки,

зарезав ясноликого барана.

Азербайджанцы нелегки —

они дитя единое Корана.

Абхазы собирают рай

из потерявших девственность лимонов.

По сути, это урожай

из звезд, из лун, из солнц и небосклонов.

Его снимать великий кайф,

пока танцуют небо дагестанцы

под песни групп Кино и Чайф.

Горючие черкесы носят сланцы.

Балкарцы смотрят в голове

своей и общей некий трагифарс.

Кавказец – это BMW,

что с номерами региона Марс.

* * *

Прыгают из вод наверх дельфины.

Я фотографирую их суть.

Люди – одинокие машины.

Их зовет в космическое путь.

Там раздолье, радость и веселье.

Страны и деревни – города.

Фонари из света ожерелье

надевают ночью иногда.

Чаще в темноте шныряют воры

и крадут из воздуха мазут.

Руки человека – коридоры,

кои в сердце – зал – его ведут.

* * *

Кавказ обуглен и расплавлен.

Он испытал собою взрыв,

как мальчик ест на кухне вафли.

Летит наверх презерватив.

Его надули и пустили

перелопатить небеса.

Не Аргентина и не Чили —

мои корявые глаза.

Они, по сути, ятаганы,

что рубят головы врагов.

Мои глаза несут османы

сюда из пропасти веков.

И ими машут постоянно.

Кавказ обкрадывает мир

и вне его другие страны.

Внутри меня – Тимей и Пир.

Вокруг меня – базар и споры.

И там же не для остальных

стоят мороженые – горы —

и я лижу вершины их.

* * *

Я захотел взлететь отсюда в небо.

Я штурмовал оружием – стихом

высотки, краны и поля без хлеба.

Велосипед возил меня тайком.

Да разве так? Я колесил открыто.

Я вызывал планету на себя,

любого человека, индивида,

в наушниках поэзию рубя.

Вколачивая гири и гантели

в сознание привычное людей.

Я был почти, практически у цели.

Теперь я на Кавказе Прометей.

Орел клюет мне постоянно печень.

И имя этой птице – алкоголь.

Пылают ночью во вселенной свечи.

Они мое безумие и боль.

Я вижу в них далекую отчизну.

Но я пока что заперт на земле,

где колыбель в себя включает тризну.

Мы пребываем в скорби и во зле.

У нас одно – взросление и старость.

Немного развлечений перед тем.

О господи, пошли мне эту малость —

в секунде каждой жизни Вифлеем.

Тогда мозгов моих низвергнет кратер

на этот мир бессмертия лавэ.

Душевная болезнь есть Терминатор,

идущий постоянно в голове.

* * *

На свалке вновь копается старик.

Он ищет что надеть и что поесть.

Я до сих пор к сей жизни не привык.

Другая жизнь во мне, признаться, есть.

Я сумеречно помню прошлый дом.

Армению среди иных планет.

Я жил там раньше, но пришел облом.

Я полетел искать звезду и свет.

Мне мало было, жадному, того,

что я на веки вечные имел.

А здесь не ожидало торжество.

Я не попал на сто процентов в цель.

И так образовался этот плен,

армян и всех кавказцев остальных.

Иголка угодила между вен.

И я, такой, под небом этим псих.

Я в дурку от бессилия попал,

когда покинул сто из ста квартир.

Не надо было падать между скал!

Но стоило войной идти на мир!

Конечно, кто не падал, тот не бог,

не воин, не правитель, не герой.

Я по—другому поступить не мог.

Я должен стать надмирною горой.

Для этого мне дан язык мой – нож,

чтоб им пройтись мне по хлебам – словам.

Шизофрения – это просто бомж,

кочующий по разным головам.

* * *

В две тысячи пятнадцатом году

я в Грузию с отцом своим махнул.

Мы наблюдали всюду какаду.

Дорогу перешли нам вол и мул.

И камни опадали вниз с горы.

Мы брали Натахтари всюду там.

Машина увозила вдоль Куры

нас к поднебесным и земным цветам.

А те клонили головы свои.

В гостиницу мы заселились вдруг

в Ахалцихе под битвы и бои

ресниц, коленей, почек, глаз и рук.

Сражения шагали там везде.

И бились части тел у нас и тех,

кто прикоснулся легкими к звезде.

Ахалцихе и Грузия есть смех.

Дыхание, улыбки, радость, пух,

летящий стаей уток с тополей.

Я пил коньяк и укреплял свой дух.

Бродил ночами поперек аллей.

Искал деревья в виде сигарет,

чтоб выкурить их душу или плоть.

Штаны носил с полоской и вельвет.

Меня касался крыльями господь.

Он плакал и грустил о днях своих,

когда его был меньше человек.