Эден осторожно поглаживает большим пальцем выступающую косточку с тонким шрамом. У этого шрама есть своя история.
Они играли в футбол на окраине, – Айрис просто смотрел, потому что постоянно путался в своих ногах, – мяч упал в канаву. Айриса, – кого же еще, – отправили лезть туда. Вернулся с мячом, только рука была уже вся в крови, а он стоял и пытался натянуть рукав курточки посильнее, чтобы видно не было. Родителям Айрис так и не сказал. Только через несколько лет понял, что это могло закончиться гораздо хуже.
Эден целует этот шрам, и Айрису становится щекотно. Невесомое прикосновение искусанных, шершавых губ. Это должно быть романтично. В конце концов, им обоим и толком нечего делать до самого вечера – Итами попросила ее не трогать, Джи и Энджи в кофейне. Тони и Майя все еще лечатся после фестиваля – надо же, снег пошел, а от него переохлаждение и ангина.
– Нас никто не звал? – спрашивает Айрис.
– В смысле?
– Ну, провести выходные вместе. Я хочу с кем-нибудь встретиться.
– Вроде нет… – Эден задумывается, хмурясь. – Только Вольфганг с Литой, но я послал их к черту. Еще в начале года. Они компанию себе собирали, ты как раз болел, но так и не нашли придурков на свою голову.
– Они отправляются ловить упырей по канализациям, чтобы жить спокойнее было?
– Если бы, – нехотя говорит Эден. – у них общество поэтов. Прикинь, слушать их занудства и стенания каждые выходные. Они сказали, будет весело. Я сказал, что даже ты на такое не согласишься.
Айрис смешно морщится. Он терпеть не может, когда его лишают права выбора, если он вообще возможен. Даже такого незначительного. Айрис, конечно, не собирается слушать стихи сомнительного качества, но его-то спросить стоило.
В понимании Эдена веселье – упиться в стельку на студенческой вечеринке и танцевать на барной стойке, грозясь раздеться тут же. Правда, после этого случая, прижимая лед к затылку, он извинился. Еще бы не извинился – перед Итами, спихнувшей и вырубившей его одним ударом, не извиниться нельзя.
А потом началась настоящая учеба. Дальше – их отношения. Вот уже и зима началась. Снег выпадает и тает. Иногда идет дождь. Это только начало декабря, но погода смеется над всеми. Скоро обещают тепло, поэтому Айрис не убирает осенние вещи далеко.
– А кто сказал, что я не хочу слушать их стихи? Я же тоже пишу, вообще-то.
– Ты… чего? – у Эдена распахиваются глаза от шока. – Ты правда к ним хочешь? Я могу им сказать, конечно, может, даже сегодня получится, но…
– Успокойся, – Айрис смеется, но потом говорит серьезно. – Но не решай за меня. Пожалуйста. Дай мне самому сделать хоть какой-то выбор.
– Прости, – Эден глупо пялится на него. – Прости, я правда думал, что ты не хочешь к ним, и…
– Нужно было поставить меня в известность, – мягко говорит Айрис. – Но все в порядке. Просто не делай так, ладно?
– Да, – Эден кивает, абсолютно сбитый с толку. – Да, хорошо.
Айрис вздыхает. Он знает, что потом Эден снова решит, как будет лучше, и они опять будут говорить об этом, как в первый раз. Все-таки, это привычка из детства – тогда Айрис был нерешительным и считал, что за него должны выбирать другие. Теперь возвращать себе это право куда сложнее. Гораздо сложнее для самого себя, чем для других.
Айрис встает, с неприятным звуком отодвигая стул, и плюхается на колени Эдена. Потому что ему захотелось. Не все вещи должны иметь твердые логические обоснования. Айрис убеждает себя в этом какой год. Эдена вообще не интересует логика. Жалобно оглядев кружки с недопитым кофе, он обнимает Айриса. Тот утыкается в его шею. Дыхание Айриса почти не чувствуется – точно птичка. Эден целует его в висок.
Айрису очень хочется всего Эдена. Без остатка, чтобы уже до конца и никогда не сомневаться. Но вместо этого… ему слишком страшно думать о том, что нужно совсем отпустить себя и просто быть. Возможно, Айрис законченный романтик, но для него секс – что-то совсем-совсем непонятное. Должно быть приятно. Гораздо приятнее, чем… это ясно. Как можно отпустить разум?
– Что такое? – спрашивает Эден. – У тебя сердце бьется.
– Я знаю, что бьется, – нехотя отвечает Айрис.
– Быстро бьется, – поправляет себя Эден.
– Я… – Айрис внезапно давится словами. – Ты ведь подождешь, да? Я просто боюсь, я не знаю, ты вообще меня видел, я…
Эден убирает одну руку с его спины и, чуть отстранившись, кое-как кладет ладонь на щеку Айриса. Места на стуле очень мало, и очень страшно с него свалиться. Эден целует Айриса, чуть убирая его волосы назад, чтобы не щекотали лицо.
– Ты только что попросил меня не лишать тебя выбора, – напоминает Эден. – Смотреть и не трогать. Это-то я могу, правда?
– Угу, – Айрис смеется и сам целует его.
Впереди еще слишком много мыслей и размышлений. От них никуда не сбежать, и готовиться к ним надо, как к кровавому бою. Может быть, все пройдет. Не только страх, но и любовь. Но пока все здесь. Оно никуда не бежит.
Глава 8. Эмоции
Свет. Он такой яркий и чистый, что можно было бы выжигать глаза при желании. Занавески на окнах едва колышутся. На подоконниках цветы – неясно, чьи, но иногда их поливают. Ничего здесь не цветет, кроме кактуса на преподавательском столе. В этой аудитории слишком много растений. Давно, когда Ниса еще учился, говорили, что не цветут они, потому что хозяина у них нет и любить их некому. Печальная судьба никому не нужных. Как вещей, так и людей, животных, растений и всего, что составляет мир. Через раз находятся те, кто готов их приручить.
Ниса мотает головой. К чему такие мысли? Он сидит, подперев подбородок рукой, и рассматривает студентов. Ему ужасно скучно, и под голос Джеймса, который что-то там вещает о своих инженерских заморочках, очень сильно хочется заснуть. Ниса прикрывает глаза. Джеймс не сильно расстроится, если Ниса опять не сможет ответить ни на один вопрос?
За окном ясная погода – впервые за долгое время, но все равно холодная. Ниса оглядывается. Рядом с ним, на последнем ряду, сидят только два студента, девушка и парень. Они играют в шахматы, совершенно не обращая внимание на Джеймса, то есть профессора Смита. Ниса-то всему, чему можно, уже научился. Он вообще сюда не за тем ходит. Делать замечания он, впрочем, тоже не собирается. Все без толку, и Джеймс наверняка заметил этих двоих. Они только начали партию, кто выиграл прошлую – неизвестно.
Ниса берет блокнот и пытается набросать идею для новой картины. Ту, с мечником, он уже закончил, даже договорился о продаже и получил аванс, осталось дождаться, пока картину увезут.
Ниса пытается нарисовать механическую птицу – сначала набрасывает обычную. Он не может сосредоточиться, взгляд то и дело соскальзывает на студентов, играющих в шахматы. Птица не получается, и это раздражает. Вздохнув, Ниса откладывает карандаш и снова смотрит на игру. На втором ряду сидит Итами. Ее друзья сидят позади нее.
Ниса ждет, пока в партии его соседей произойдет что-то интересное. Не происходит, но ребята увлечены процессом. Думают, напрягаются. Ниса видит возможность поставить шах в два хода. А дальше – дело за малым. Загнать противника в угол и легко победить.
Пешка слетает с доски. Девушка поднимает голову. У нее рыжие волосы и карие глаза – сочетание убийственное, особенно вкупе с телосложением атлета. Она замечает Нису, и хмурится, будто над ходом. Потом ее лицо светлеет, и она говорит что-то своему оппоненту, парню худому, как палка. Круглые очки занимают большую часть его лица. Теперь тот тоже смотрит на Нису. Сурового и холодного взгляда у того не получается. Нисе слишком скучно.
– Мы все хотели с вами познакомиться, – громким шепотом докладывает девушка. – Вы постоянно ходите, и профессор Смит ничего не говорит… Неважно. Меня зовут Лита, его, – она кивает на второго. – Вольфганг. Будем знакомы.
Она протягивает свою потную ладонь для рукопожатия. Ниса не хочет ни с кем препираться. Он тянет руку в ответ, пытаясь совладать с ужасом от прикосновения.
