«…Моя дорогая дочь,

Сегодня, наконец, дозвонилась до Х. шериф-департмента, где регистрируют умерших и, в частности, членов группы самоубийц, найденных накануне, после их отбытия на планету Сириус с помощью яда и пластиковых мешков на голову. И… *

Тебя в списке мёртвых нет.»

Спать… Спать…

Снова заснула. Увидела своё детство. Моё детство на дне морском. Нет никакого смысла его вспоминать. Но оно снится. Сад с малиной… За огородом, на холме, поросшем ландышами, старый пчельник. Я забиралась в него летом, когда там не было ульев, там пахло прелой соломой и сладостью. Во дворе – качели. Отчим в ожидании ужина сидит во дворе; разматывает портянки…

– Хэлоу… Гражаусас…

Телефонный звонок. Это Витянис, чтобы сказать, что он одинок и не знает зачем живёт. (Что, уже четверг?)

– Хочешь зайти на чашку кофе?

– Лапынъка, не могу, очень занят.

(«Вот и хорошо: не надо мыть голову. Шерсть в носу – нэхай соби растэ…»)

– Жаль.

– Пока, лапынька.

– Пока…

Снова звонок:

– Алё, алё! Кукла, это ты? А что у тебя голос такой, спала, что ли? А? Говорят, тебя видели в супермаркете, ты расплачивалась фудстэмпами… Не слышу! Да нет, не думаю чтоб ошиблись! Держи трубку ближе ко рту…

Выдёргиваю телефонный шнур напрочь из розетки. Вот так, лучше. Пусть отдохнёт. Пусть отдохнут.

_______________

*1997, 27 марта – случай массового (группового – 29 человек) самоубийства в г. Сан-Диего (Калифорния).

Был когда-то его, Витяниса, день рождения, в мае, тринадцатого, помню, и я с раннего утра отправилась в Форт Трэйон парк. Там, при подходе – переходе к Клойстеру*, поднырнула под мосток, под низенькую арку; вышла в мелкий лесок на склоне, где росли ландыши, цветы моей родины, и цветы его родины тоже, я знала; нарвала букет… Спустилась по врастающим и даже уже почти вросшим в землю каменным ступенькам; собачьей прогулочной аллеей вышла на Бродвей. А ещё через несколько минут ландыши приятным сюрпризом стояли в вазе у порога его студии, поджидали именинника снаружи.

«Ландыши, ландыши…» – шёпотом напевала, срывая благоухающие, хрупкие создания с белыми кудрявыми головками, кутающимися от майского утреннего холода в накрахмаленную зелень листьев…

Едва включила телефон – звонок, Марианна:

– Алё! Алё!..

Воспоминания о тринадцатом мая прерваны. Марианна хочет, чтобы я сделала завтра уборку в освободившейся квартире, которую она будет показывать как агент, или посредник, или, ещё вернее, посредница. И – чтоб побыстрее, чтоб с раннего утра: «Скорей, скорей, Кукла, мне ж надо показывать ЛЮДЯМ!» Потом ещё, в довершение разговора, попыталась навязать мне за изрядную сумму «почти новый» стул, еле отказалась. Она всегда норовит продать что-нибудь, а то ещё и кого-нибудь… Хвалилась своей младшей дочерью, осудила за что-то («витание в облаках» – так было сказано ею) старшую. Дочери у неё особенные, и учатся в особенных колледжах, «за сумасшедшие деньги». Я слушала не перебивая, а про свою в общении с ней молчу.

________________

*Комплекс старинных замков Европы – подарок Рокфеллера Младшего Нью-Йорку, филиал Мерополитен музея.

И ещё: она, Марианна, богата. Как-то похвалилась: «А знаешь ли ты, сколько я должна? Мил-ли-он!» За уборку же мне платит так скупо. («Зачем я вообще с ней общаюсь? А-а, рент…») Когда придёт на место встречи с ключом от квартиры, где нужно убрать, я должна быть одета поневзрачней, понеприметней. Да-да, поневзрачней. Её окружение – русскоязычные дамы без определённой здешней жизнью занятости – реципиентки, и они же разносчицы всяких вздорных слухов о своих же ближних. Среди них выделяется красноречием моя соседка по дому, безумная Вера, та что встречает гуляющих «русских» у входа в парк сообщениями о самых последних стихийных бедствиях, случившихся в мире за их с ней разлуку. Это – как бы экстренный выпуск «DAYLY NEWS»*, упакованный в плоть еxtra large size** – пятьдесят шестого размера. Вера – бывшая машинистка и близкая подруга близкой подруги Марианны, бывшей журналистки (и к тому же подруги жены Витяниса)

_____________

*Название нью-йоркской газеты.

**Большого размера.

Венеры. Марианна тоже, по её словам, журналистка, и тоже в прошлом. И вместе эти три леди: Марианна-Вера-Венера, сей творческий союз, страшная сила. Это потом, чуть позже, они побьют друг друга палкой по голове (палка останется у Веры), а сейчас пока довольно часто гуляют вместе, втроём по аллеям «Форт Трэйон» парка, для здоровья гуляют и беседуют о своих достоинствах и чужих недостатках… Не смешно ли? – они не знают всего о моей ситуации с дочерью и о Витянисе. Проморгали. Проморгали? Но ведь как-то Витянис, позвонив в четверг, сказал мне между прочим: «Так значит, ты была вчера в полосатой блузке!» Ему стало известно. Как тесен этот мир.

Итак, оденусь поневзрачней. Пресса всё-таки. Не хватало ещё быть пропечатанной в русскоязычной газете, на одной странице, на одной

полоске с ясновидящей Анжеликой: «Внимание, внимание! Русская дама в зелёных (малиновых) носках! Позор эмиграции !»

Опять звонит Витянис, чтобы сказать, что он, может быть, позвонит в следующий четверг.

Ощущение капкана – так тесен этот мир.

Как-то (в четверг) он заехал за мной на своём красном «Вольво» и повёз на загородный пляж «John Beach». Стояло тёплое лето. Ему нужен был загар, и поэтому мы, раздевшись до купального исподнего, ходили по берегу то в одну сторону, то в другую, то на Запад, то на Восток, при этом я шла то слева от него, то справа, давая таким образом солнцу печь-загорать его тело равномерно. Когда мы шли налево от камня с одеждой, то есть на Восток, в конце маршрута был полупесчаный холмик, поросший цветущим шиповником. Цветы были бледно-розовые, ароматные, Я подбегала к холму – только взглянуть и нюхнуть, и назад, не задерживаться, ибо, если задержаться, Витянис норовил, подойдя сзади, запустить свои руки в мои трусики, такова была его реакция на холмик и на шиповник. При всём при том что руки, его руки, с грязными обкусанными ногтями и дурацкими перстнями, – не помню, чтобы он их когда-либо мыл. Хоть, конечно, понимаю: художник, краски, холсты и всё такое…

…Костюм для встречи с Марианной готов: джинсы чистые и серые, чистая серая футболка. Нашла носки – не серые, но и не малиновые, а чистые, белые, без дыр. Укладывалась спать, бормоча придуманную, а вернее, выношенную мудрость: «Опасайся ближнего своего».

…Хорошо, что они не знают, как мне плохо.

Дочь, дочь, дочь…

Они, собственно, осведомлены о том, что она уехала, уже на…

Вдруг некий голос сказал беззвучно, где-то внутри:

«Без пяти полночь».

Преодолев леность, встала, взяла в руки будильник: одиннадцать часов пятьдесят пять минут. Точно. И – кто это мог сказать? Это случалось прежде, раз или два. Какой-то внутренний хронометр? Или… Или это время какого-то события?

«Господи! Пошли моей девочке…»

Заснулось.

«У сна прозрачные стенки – я вижу всё…»

Человек из сна. Опять приснился человек с глубокими чёрными глазами.

Мне кажется, сны – эпизоды из чьей-то жизни, в прошлом или в будущем, зависит от интерьера… Возможно, Земля – многоголовое чудовище, много-, много -, многоголовое чудовище, и, может быть, мы все вместе имеем одно сознание на всех. Мы, может быть, даже все вместе видим один и тот же сон…

…Я шла по лестнице бесконечной и крутой, ведущей сверху вниз, и обнаружила, что потеряла перчатку с одной руки, левой. Безумный импульс – глупая затея: пойти назад, вспять, за потерянной перчаткой, найти её во что бы то ни стало… Иду, смотрю на ступеньки, без надежд, пихаемая, сбиваемая с ног толпой. Тут он… Зазвенел будильник.

Проснулась с ощущением: всё в порядке. Он подобрал, он подберёт – я видела – перчатку.