«О, мой дорогой! Как же я устала быть Алисой в Стране чудес! Это звучит неблагодарно, но я так устала».
Алиса Харгривс,
из письма к сыну Чарльза Доджсона
#Когда Алиса повзрослела
Дин-Гонви – город Соленого озера; футуристический и новый… Упраздненная столица «Вавилона н.э.», сюрреалистический город чудес, посреди мескалиновых джунглей, камень и бетон на лепестках тысячи орхидей, Мачу-Пикчу современной цивилизации …
Он вырос на галлюциногенных початках сахарной кукурузы – соломенной вселенной; Дин-Гонви нет и десяти лет… Город-призрак, построенный временно, на период работы нефтяников из «Шелл» – обреченный на одиночество, после того, как героиновые иглы деревянных нефтяных вышек – выстроенных и помещенных в прибрежную область, на расстоянии около двадцати пяти милей к востоку от города, выкачают последние капли крови, из артериального русла земли… оставив после себя миропорядок хвойных садов, где сочным плодом голубых яблок, будет цвести корейская пихта.
Главная улица Дин-Гонви, улица им. Генри Детердинга, делит город на две равные части: мусульманскую – неряшливую и нищую; суетливую, как эспланады Бомбея; с узкими бульварами и аллеями, кабаками и рынками, марокканскими кофейнями, бистро и уютными йеменскими ресторанчиками, где, на завтрак подают сладкие слоеные пироги, соленые лепешки из очень тонкого теста с йеменским медом, и молочный чай с имбирем и корицей… где, бытовой мусор и будничная грязь, выплеснутые прямо на макадам – помои, – неотъемлемая часть этого хинтерланда (ходить по этим тротуарам мягко: лоскуты бумаг, папиросные коробки, объедки, подсолнечная шелуха), точно такая же, как и гробница с люминесцентным прахом Сулеймана Шаха в Сирии… и, социалистическую: территорию мистического реализма по Маркесу, где вместо назойливой рекламы около-колы на городских баннерах и фасадах многоэтажных домов, красуются реалистичные граффити-портреты с изображением Вождей мирового пролетариата: от Кастро до Мао Цзэдуна, от Ким Ир Сена до Чойбалсана, от Хо Ши Мина до Агостиньо Нето, от Сталина до Готвальда, от Поллита до Тореза; где, кривая линия конно-железной дороги, протяженностью в семь тысяч милей, сталью алюминиевой соли, прорубает свой транспортный путь через весь коммунистический пояс, проходя через заброшенный хаос фруктовых садов и ягодных: смородины, малины, ежевики и крыжовника… Доходя до самой окраины города, где гелиевые трубы мусороперерабатывающего завода им. Ленинского Комсомола, выбрасывают в свинцовую пустоту неба ткань ритуального дыма – пластиковой чумой; трубы заводов как горящие сигареты на самом горизонте под свинцовым небом, окутанные топленым молоком тумана, горят, будто невидимые, а перед ними бесконечность торфяных болот …
Дин-Гонви – построенный в иносказательной форме полумесяца, возведенный из кукурузного хлеба, постепенно начинающий гнить, плесневеть и разлагаться, олицетворяя свою неоспоримую бренность, созданную человеком… Дин-Гонви пересекают совершенно прямые и худые улицы, вдоль и поперек; с ультрасовременным речным портом, куда по воскресениям пришвартовываются загроможденные: солью; табаком; алкоголем; дегтем; мелом; рыбьим жиром и свиной щетиной, сухогрузные баржи, и иранские военные корабли …
Людей в этом городе хоронят по примеру древних египтян – в глиняных саркофагах, над землей, совсем недавно в Дин-Гонви вспыхнула эпидемия холеры, и безработных заставляли копать эти могилы, кое-где братские могилы для умерших рыли экскаваторами; и верстовые столбы пронзают илистую глину по всей территории этой бесполой земли, а все концертные залы превратили в мечети и в госпитали для больных коронавирусом …
Вначале 80-х большое количество жителей – африканские и сирийские беженцы, алжирские пираты, стиляги из Конго и пакистанские мигранты, навсегда покинули Дин-Гонви, выбрав в качестве нового места жительства: Лондон, Дублин, Эдинбург, Кардифф и Белфаст, в поиске лучших школ, улучшения условий жизни и чувства безопасности. Оставшиеся в Дин-Гонви, были людьми, которые не могли себе позволить переезд или те, кому просто нравился постмаргинальный образ жизни, классический образ жизни на дне; к середине 80-х, отток горожан оставил позади бедных, необразованных, безработных. Почти две трети домохозяйств имели доход ниже 80 000 марокканских франков в год. Город с одним из самых высоких уровней преступности в «Вавилоне н.э.»: усыпанные мусором пустыри и разрушающиеся футуристические комплексы из 60-ти домов в форме летающих тарелок из прочного стекловолокна, многие из которых заброшены; город – застывший во времени, где повсюду видны следы геноцида, следы двадцатилетнего правления Виртуального президента …
***
Я шел к каменной дамбе (а-ля дамба Гувера), на окраину города (я сидел на высоком откосе, скрестив ноги, приняв удобное для себя положение; слушал стук дождя, падающего на листья гиацинта – комнатного цветка, бело-лилового, посаженного мною в память о Слай, который, теперь, я постоянно носил с собой… Курил крэк и сочинял стихи об Анри Грегуаре – французском католическом священнике; о цветах, природе… людях в свободных одеждах, хиппи-химиках; я находил в этом утешение изоляции, удерживая в сердце своем бесконечность… Я дышал чужим воздухом, ел чужую еду, жил в чужом доме, спал на чужой кровати, пользовался чужим арпанетом… И, лишь там, сидя на вышине семидесятиэтажного дома, глядя в спокойствие растаявшей воды, я заносил в блокнот тишину, постигая некую безусловную истину, освобождая разум, разрывая круги сансары – бесконечную смену Рождения и Смерти, ел фиги и пил маисовое пиво: достигая полного просветления… И мне нужны были эти Поля Иару, эти поля галлюциногенных камышей)… Шел по неизбежности электрической железной дороги, земляное полотно которой, проросло: трёхрёберником и побегами вайя, нетронутое человеком, девственно чистое; неторопливо шел, под метилфенидатом, в густоте викторианского смога, оставив за спиной: деревянный куб заброшенного покосившегося изжитого дома, выполненного в стиле модерн – замкнутая кривая на плоскости оптической иллюзии, шел меж двух стен растущих по обочине этой транспортной артерии – подсолнухов, высотой около двух ярдов, шел уверенной походкой социального изгоя, позади канатного трамвая, обклеенного ретро-рекламой около-колы, ползущего плавно, очень медленно… передо мной; я пил тыквенный латте из «Данкин Донатс», для того, чтобы согреться (пришли холода – серебряным электродом, это было неизбежно, точно также как и восход солнца), заедая свой голод фирменным Биг Кингом, который, напоминал голову рассеянного и забавного человечка: полукруглые булки с кунжутом – это шляпа-котелок, повидавшая на своем веку много приключений, и не раз побывавшая в руках портного; фетровая шляпа-котелок, из-под которой, игриво торчат зеленые, не расчесанные волосы салата; два круглых ломтика огурца – узкие корейские глаза; говяжья котлета – сморщенное и суровое рабочее лицо; сыр, словно высунутый язык, неприлично торчащий из тонкой прорези невидимого рта… По висевшим на деревянных столбах электропередач уличным громкоговорителям была объявлена первая в мире воздушная тревога, – тяжелым звуковым сигналом, свинцовым облаком, распространяясь волнами безумия над Дин-Гонви.
Растущее тело луны – ванильным шариком мангового мороженого, ярко-морковное, скрылось за тонкими линиями веток скрюченной тощей акации, выжженной осенним холодом, где-то там, высоко, в белом молоке ночного неба, освещая мне путь; она скользила параллельно со мной, по урановой пластмассе сине-лилового октября… Бонни и Клайд, там, у нефтяных вышек, на фоне огромной ярко-морковной луны, тянули сброшенный с вершины причальной мачты военного дирижабля «Гиденбург» (жесткий каркас которого, был, обтянут прорезиненной тканью в принте флага Северной Кореи), толстый длинный канат, притягивая к себе исполинский цепеллин, который вращался в ночи ампулой морфия; и зараженные корью самоанцы, собирали урожай из капусты, там, на треугольниках илистой глины, пропитанных петролеумом, рядом с нефтяными вышками, взойдя эклектичной тенью Хиросимы среди руин Нового Мира… Довольно быстро разделавшись с «резиновым» бургером, и допив тыквенный латте, я как-то нелепо вытер рукавом своей военной куртки руандийских повстанцев хуту, без знаков отличия, кленового цвета, рот, закурив папиросу «Беломорканал», – отличающиеся грубостью душистого табака и едкостью дыма, а также высоким содержанием смол и никотина (пачки мне хватало ровно на сутки, вставал я обычно после обеда, постоянно курил, и ровно до обеда следующего дня, я мог не беспокоиться по поводу папирос: хватало на ночь – неизменно); в безвкусном и грязном воздухе, вместе с выпускаемой мною табачной экспирацией, помимо жидкого аэрозоля, содержащим патогенные микроорганизмы, холодный несдержанный ветер, разносил над Дин-Гонви, в токсиновом воздухе: лихорадку Марбурга; Q-лихорадку; зарин; фосген; иприт и синильную кислоту; коронавирус, лихорадку Эбола, вирус H1N1, H7N9, и вирус, убивающий коал – созданный(ую) в секретных лабораториях Гонконга, и выпущенный(ую) сегодня утром коммунистами: китайскими евро-бюрократами, мастерами интриги и социальной демагогии, Отцами нации, спровоцировав панику, километровые пробки на шоссе из желающих уехать из города, подальше от искусственно созданной эпидемии: словно по Стейнбеку, обнищавшие люди, с безразличием в стеклянных глазах, покидают пораженные искусственно созданной чумой районы, бросив на грузовики свой нехитрый скарб, и они едут на встречу, как им казалось, своему спасению, лионским бушонам, пицце «Маргарита» и американскому элю… выпущенный(ую) для того, чтобы избавить улицы Дин-Гонви от враждебно настроенных демонстрантов: околокриминальных аффинити-групп, приехавших из Уэльса, из Престатина, болельщиков футбольного клуба «Стокпорт Каунти»; литовских анархистов; реакционеров и баптистов из Хай-Уикома – безумных уличных проповедников, касты бродячих бездомных, которые жили случайными заработками, мотались по «Вавилону н.э.» на товарных поездах – трейнхопом, подобно Богу, украшая бумажные стены иллюзорной вселенной, развешивая золотистые ягоды и раскладывая невероятной красоты, величиной с арбуз, китайские сливы личи, проповедую миру на своих метафутуристических ютаб-каналах (немонетизированных, без скрытой рекламы капперов, и клитбейта): «Да, конечно вы Правы! Всё – это большая политика!!! Конечно, вирусов существует Огромное множество, но его трагедия наиграна и спланирована маркетологами, этих правителей сатанистов!!! Теперь в Китае, кстати, как это было в Англии до две тысячи двенадцатого года, Центр Мирового Управления!!! У них было по плану, как в одна тысяча девятисот двадцатом, уничтожить вирусом столько-то людей… Чтобы люди не переставали колоть детям прививки, которые в пятидесяти процентах случаев превращают детей в инвалидов!!! Все СМИ, науки, культуры и религии на земле – принадлежат сатанистам!!! Их основная цель – уничтожить планету!!! Любой вирус может возникнуть везде где угодно, но только не в Англии, у них всегда все хорошо» … Они жгли пластмассовые экспериментальные автомобили – припаркованные на обочинах обугленных тротуаров, пили нефильтрованный красный портвейн, который, продавался и, разливался подобно хлебному квасу прямо на улице, из ядовито-желтых цистерн, взгроможденных на телегу с двумя колесами и, раму, изготовленную из стальных швеллеров; кидали «коктейли Молотова» в окна бакалейных лавок; разводили костры в металлических бочках, бочках – как выкуренный фильтр от сигареты, сожженных до черных костей, сверху больше, в парке индийских скульптур, томя в армейском котелке «тушенку Маллигана» (толстыми кусками нарезали: луковицу, кукурузу, картошку, мясо голубей; бросали в кипящее варево горсть бобов, которые всегда таскали в карманах своих коверкотов, стебли одуванчиков, и горсть вирджинского табака «Каролина»); курили опиумное масло с витамином Е, пели «Белла чао», размахивая «радужными» флагами, выкрикивая свои постироничные лозунги: «Виртуального Президента на мясо!!! Долой коммунистов!!! Да здравствует Эмансипация!!! На хуй пропаганду!!! Нет культу личности!!! Нет интернационалу!!! Нет гражданской войне!!! Нет Марксизму-Ленинизму!!! Нет Совету Народных Комисаров!!! Нет полицейскому православию!!! Хто не скаче, той москаль!!! Кой не скача е червен!!!» … Дарили друг другу желтых резиновых уточек, ходили в наушниках, слушая новый альбом «Айспик», приветствуя друг друга: «Добрый вечерочек», – новая волна либералов, разбирающихся в видах кроссовок куда лучше, чем в собственной истории, в модных куртках «Бой Лондон» и очках «Гугл Гласс», демагоги с популистскими лозунгами; страдающие ретроградной амнезией… французских импрессионистов, «скаммеров», кэжуалс разных клубов, байкеров из «Ангелов ада» и, рабочих сталелитейного цеха, представляющих разные расы, митинговавших против: космополитизма, рок-ансамблей, и американизации жизни; налога на марихуану; сухого закона; многоженства мормонов; и, за отмену 58-ой статьи, пункт 10-ть (десять лет концлагерей за антисоветскую пропаганду и агитацию), за отмену Декрета за номером 10, который запрещал любые демонстрации и митинги, носящие политический характер, и устанавливал жестокую цензуру СМИ… требующих социальные пряники: повышения зарплаты до двадцати двух марокканских франков в час (сейчас, они зарабатывали двадцать, работая по десять часов в день, без выходных), – они боялись сделать выбор, боялись ударить первыми, боялись конкуренции с машинами, способными в скором времени заменить труд человека; воспевая свою Революцию Гвоздик, своего Ким Дэ Чжуна, свой май 80-го в южнокорейской Кванджу, мятежный дух психоделической революции; стоя напротив обувной фабрики «Победа Октября», заброшенных танцевальных залов и Радиотехнического Университета – примитивных бетонных коробок, с кроваво-красной социалистической мозаикой, образующей, на этих холодных стенах – симбиозом разноцветной керамической плитки: Ленина под развевающимся флагом Макдональдса; Гагарина в космосе; Дыбенко на корме крейсера «Аврора» …
