– Вразуми, господи Иисусе! Дай ключик к этому делу!

Но Иисус, дева Мария и Георгий Победоносец пока молчали, глядя мудро на молодого государя с походного иконостаса.

С мыслями своими тяжёлыми Иван забрался на высокое кресло-лежанку и так, полусидя, задремал. Тусклым источником света в шатровой спальне его была лишь лампада. Вдруг раздался осторожный голос постельничего Игнатия Вешнякова:

– Батюшка государь, чаю не спишь, родненький?

– Чего тебе, друг милый? Зайди и говори!

– Прости за беспокойство. Ближняя застава задержала казаночку, которая непонятно как прошла все посты. С поклоном обращается, говорит по-русски хорошо. Слово к царю, говорит, имею. Чо бывает за такое слово, если пустым окажется, разъяснили. Обыскана, безоружна. Чо с ней делать, поряди, батюшка?!

– Казаночка… Пусти сюда.

Через несколько мгновений в комнату вошли два стража, за ними девушка лет двадцати, за ними ещё два стража и Игнатий. Круглолицая гостья, больше похожая на донскую казачку, чем на дочь ханской Казани, обладала умными чёрными глазами. Волосы её были забраны в одну толстую косу, переплетённую золотыми нитями. Из-под длинных рукавов синего платья, совершенно не дававшего представления о фигуре, были немного видны полненькие пальчики. Девушка явно нервничала, поэтому говорила старательно чётко и даже немного заносчиво.

– Слово к тебе имею от царицы моей, царь Иоанн!

– А ты смелая, раз пришла сюда и рот раскрыла. Тебе сказали, что бывает с теми, чьё слово пустым окажется? Живой в землю закапывают. – негромко проговорил Иван.

– О твоей смелости также наслышаны в землях наших, великий царь. Оставь меня с собой наедине, без людей твоих!

– Вон подите, – сказал Иван, уже с интересом глядя на татарку. Когда все вышли за полог он выждал и повторил: Все вон! Говори, казаночка. Как зовут тебя? Что расскажешь страннику, чем развлечёшь?

– Зовут меня Динария. Что может рассказать простая девушка великому господину? Честь мне оказана пригласить тебя к царице моей! Она расскажет.

– Кто царица твоя и когда ждёт убогого Ивашку? – сказал Иван по привычке с иронией и тут же понял, что теперь такое излишне.

– Сейчас, государь. Только сейчас ждёт тебя Сююмбике.

– А что же раньше, засветло тебя не прислала царица? Я бы к ней нарядным выездом пожаловал?

– Раньше было рано, а потом будет поздно. Решайся, государь.

В жизни каждого мужчины бывают такие моменты, когда доводится совершить полное безрассудство с упованием только на везение. Совершишь и думаешь потом: Первое – как хватило мозгов так собой рисковать? Второе – как так повезло, что несмотря на предельную опасность остался цел? И тем не менее, мужчины обычно на такие авантюры идут, кто-то раз в жизни, кто-то не раз. Иначе, наверное, остановился бы ход развития человечества и жизнь была бы пресной. Наступил такой момент безрассудства и у Ивана.

– Игнатий! – прокричал он. Постельничий тут же вбежал, видно недалеко он выходил вон. – Одеваться! И Дине одежду отдай. И сам облакайся. Гулять идём!

– Батюшки! Государь, ты что за дверью то творится видал? Пурга такая, что следов уже через мгновенье нету. И морозненько! Куда в ночь-то?

– Вешняков, ты замолчишь сам или сразу язык вырвать? Лучше сразу, думаю, чтобы не болтал! Постельничий виновато заулыбался, вроде что понял царскую шутку, но с этого момента не произнёс ни звука и язык берёг.

Вскоре с тыльной стороны царского шатра отодвинулся совершенно незаметный полог и на ночной мороз вышли три фигуры, среди которых царская выделялась осанкой и ростом. Дремавший в закрытых санях царский возница всегда был готов к выезду, лошади были осёдланы и менялись 3 раза в день, даже если царь никуда не ехал.

– Двигай по дороге к озеру, – сказал царь вознице и тот тронул. Проехав одну за другой три заставы, кони вынесли санный возок на ледяной простор озера Кабан и остановился. К саням русского царя приблизился другой санный экипаж, запряжённый четвёркой лошадей, масть которых в темноте и пурге было не разглядеть.

– На рассвете быть тут с десятком рынд! – приказал Иван, вместе с Динарией пересел в чужие сани и скрылся в снежной ночи.

Сани ходко шли по ровному льду, внутри было тепло. Предусмотрена была даже печечка, которая делала нехолодными сидения и отдавала тепло ногам путников. Динария молчала, опустив глаза. Иван про себя рассуждал. Ещё утром собственная персона и жизнь казались ему никчёмными. Наверное, даже если бы прекратилась жизнь в этот момент отчаяния, капризного приступа, он бы не пожалел. Как совсем не пожалел он тех стрельцов Микулинского полка, которые сейчас порубленные лежат и стынут на Арском поле. Если бы ни его повеление они сейчас в землянках да вокруг костров бы дремали, живые. А вот сейчас настроение переменилось и жизнь его, великого государя была важнейшей ценностью. И земля Российская, Богом данная ему в правление, уже казалась ему не волчьим углом, а благословенной державой, которую он будет лелеять, защищать и преумножать. Будет, если жизнь его не прервётся в следующее мгновенье. Нет, нужны всё-таки авантюрные опасности, чтобы жизнь приобрела вкус и ценность.

За этими мыслями царь почувствовал, как сани начинают взбираться по склону вверх. Будучи человеком образованным и имея хорошую пространственную ориентацию, Иван догадался, что по продолговатому озеру Кабан они поехали влево и поднялись на холмы, не занятые ничьими войсками. Ну просто потому, что поехать вправо в сторону Казани, где бушует пожар и передвигаются отряды Камая и Епанчи, они не могли. Сани остановились, путники вышли и Динария изысканным жестом пригласила Ивана пройти в огромный шатёр, сложенный по принципу среднеазиатской юрты.

Внутри всё было устлано коврами, преимущественно красных и золотых тонов. На стенах плотно были развешаны шкурки лис и енотов, причём подобраны были они волной с переходом от почти чёрных к серым до почти белых и обратно. Четыре литых 12-рожковых светильника заливали пространство тёплым, слегка плывущим светом. На низком круглом столе стояло несколько матовых графинов, чарок и огромное блюдо с ягодами и фруктами, так не сочетавшимися с бушевавшей за пологом зимой. Дальнюю от входа сторону занимало огромное, крытое шкурами, ложе. Центральную часть помещения занимал очаг странной формы, колонной возвышающийся под верх шатра.

– Всем сердцем рада видеть тебя, Иван! – тепло произнесла Сююмбике. – Ты пришёл, настоящий…

Они встретились изучающими взглядами, возникла пауза. Иван скользил глазами по лицу и фигуре женщины, понимая, что он пока не постигает её образа. Что в общем, объяснимо. Чтобы почувствовать красоту Сююмбике нужно было сразу настроиться на восприятие другой породы человека. Она была безусловным воплощением Востока, всего прекрасно азиатского, тонкого как самый искусный завиток в декоре самаркандских мечетей. У Сююмбике было характерно вытянутое овальное лицо. Большие черные глаза, обрамлённые тонкими чёрными линиями бровей, были похожи на полумесяцы, потому не только верхние, но и нижние веки имели лёгкий изгиб вверх. Полные чувственные губы чуть выдавались вперёд, ровно настолько, чтобы быть прекрасными. Благородный носик имел изгиб, но до той грани, которую можно назвать горбинкой. Длинная и тонкая шея была чуть наклонена вперёд, отчего создавалось впечатление постоянного внимания к собеседнику. Волосы были собраны на затылке в замысловатую форму и заколоты крупными, на манер китайских, спицами. Тёмно-зелёное платье очерчивало изящную, почти подростковую фигуру. Из украшений на Сююмбике была только ниточка золотого браслета на правой руке, длинные замысловатые серьги и золотое кольцо без камня на среднем пальце, что резко отличало её от привычного облика мусульманских женщин, украшавших себя в старину максимальным количеством золотых бус, браслетов и колец. Отличали Сююмбике и манеры. При радикально восточном облике она держалась по-европейски естественно, обладала ясной русской речью без лишних чопорных оборотов.